Я достал из пакета еще четыре бутылки. Пить так пить. Кагором мы запаслись в расчете на многоместную палату, наполненную алчущими мусорами. В сумке у ног Пухлого ждали своего часа восемь пузырей по 0,5. И дождались!
– Я Рыжего посажу, – пылко заверил Димон, вцепившись в мою руку. – Сука! Видишь, что он со мной сделал?!
– А то!
– Я его посажу, суку! – повторил Боярский подобно Катону-старшему, который каждую свою речь в сенате завершал словами: «Кроме того, я полагаю, Карфаген должен быть разрушен».
– Рыжий должен сидеть в тюрьме! – провозгласил я к всеобщему интересу окружающих нас ментов.
– Если увидишь его, звони, – попросил Дима. – У меня в палате мобильник. Костик, будь другом, дай человеку номер, для дела нужно.
– Пиши, – сказал молодой парнишка с загипсованной ногой.
Стараясь не показывать Доспехи, я полез во внутренний карман куртки и достал записную книжку.
– Абсолютно никаких проблем!
Пухлый сидел на соседней койке. Его оттопыренные уши напоминали локаторы. Я на секунду задержал на нем взгляд. О чем он думал в этот момент, когда мы сговаривались о ловле всем нам хорошо знакомого товарища по детским играм? Мне снова показалось, что Пухлый догадывается о чем-то связанном со «Светлым братством». Уж слишком много он молчал. Впрочем, Вова всегда был неразговорчив.
Усилием воли я отвел глаза от Пухлого и спрятал книжицу в карман.
– Я Рыжего посажу, гада, – в который раз поклялся Дима, когда мы уходили. Надо отдать ему должное, он не унывал, хотя и остался на всю жизнь инвалидом. Лечащий врач, которому я за лояльное отношение к пьянке выставил бутылку «Мартеля», сказал, что ходить Димон сможет, но только с палочкой, а первое время – исключительно на костылях. Я понимал, каково ему приходилось, и разделял ненависть к засадному древолазу. – Ильен, ты мне звони!
– Обязательно, – кивнул я, и мы с Пухлым покинули палату.
Зная, что мне за руль, я старался не пить, но набрался прилично. Слегка шатало. Когда мы залезли в «Ниву», я протяжно зевнул.
– Поехали на блядки? – предложил Пухлый, улучив случай попользоваться машиной.
– Поехали, – легко согласился я, заводя мотор.
Был уже вечер. Самое время для ловли ночных бабочек. Решив не искать приключений в центре города, отправились на проспект Просвещения. Гаишников там значительно меньше, и обитель Пухлого рядом, а бабочек на проспекте с ханжеским названием порхает ничуть не меньше, чем в самых злачных районах Питера.
Долго махать сачком не пришлось, и вскоре на заднем сиденье хихикали две разукрашенные дешевки непонятного возраста. В отличие от нас, они пока были трезвыми – их рабочий день только начинался, и набраться «девушки» не успели. Мы доехали до метро. Вова затарился литровиком водки и непонятным ликером ядовитой расцветки. Я догадывался, какое прекрасное утро предстоит нам от этого коктейля: головка бо-бо, во рту кака, денежки тютю. Знакомые ощущения. Я решил тряхнуть стариной. Во мне взыграла молодецкая удаль.
– Ну что, красавицы, поехали кататься! – молвил я, отчаливая от остановки.
«Нива» понеслась по направлению к дому Чачелова. По левой полосе можно было разогнаться до ста восьмидесяти, что я и сделал. Попутные машины старались увернуться, видя, что я собираюсь таранить их в зад. Мне было наплевать на эмоции водителей. Пухлый, опустив стекло, утробно рыгал наружу. В распахнутое окошко задувал ветер.
– Джентелемены, – развязным тоном попросила одна из бабочек, – одолжите дамам куртку, а то холодно, как бы не отморозить чего.
– Мне самому холодно, – сказал Пухлый, однако стекло не поднял.
– Ну, тогда лезь к нам, я тебя лучше всякой куртки согрею, – донеслось сзади.
Изуродованная рожа Чачелова пренебрежительно скривилась.
– Куртка – это вещь, – с типичным для него цинизмом отчеканил он, – а тебя пять минут делали, дура.
Девицы не нашлись, что ответить. В салоне повисла тишина, нарушаемая оскорбленным сопением да ревом работающего в режиме форсажа мотора. Обихоженный движок старался угодить хозяину, и как-то неожиданно быстро я зарулил во дворы Гражданского проспекта. Пухлый обитал на прежнем месте.
– А куда это мы приехали? – вдруг заволновалась одна из «красавиц», когда я остановил машину у чачеловского парадного.
– Ко мне домой, – ответил Вова.
– Мы так не договаривались, – стала упрямиться та. – Вдруг у вас там групповуха?
– Нет, в квартиру мы не пойдем, – поддержала соседка. – Давайте уж здесь.
Пухлый поглядел на меня, я на него. Потом мы вместе обернулись к барышням.
– Я возьму тебя за ноги, долбану о край дороги, – проникновенно сказал Вова своей «даме сердца» (пока ехали, мы успели их поделить), – оттащу тебя в кусты. Не ебать же на дороге королеву красоты!
– Нет, уж лучше на дороге, – осмотрительности трезвой «даме» было не занимать.
– В квартиру мы не пойдем, – наотрез отказалась ее напарница, видимо имевшая горький опыт хоровых партий.
– А куда вы денетесь? – хмыкнул я.
– Будем громко кричать и упираться!
– Да ну их к дьяволу, – с некоторым даже облегчением повернулся я к Вовану. – Высадим их, пускай себе топают.
Пока ехали, я несколько протрезвел.
– О-о, какая попсня! – разочарованно протянул Пухлый.
– Пошли в зад! – Я вылез и открыл заднюю дверцу. – Выметайтесь!
Бабочки выпорхнули наружу.
– Ну и дурак, – сказала Вовина девица-красавица в облезлой шубке из мексиканского тушкана.
Пухлый пинками сопроводил их к проспекту и вернулся. Я сидел за рулем своего пятидверного урода и пялился перед собой.
– Казино нам не построить, не возглавить кабаре. Можно лишь бардак устроить и нагадить во дворе, – выдал исключительно верное сообщение Чачелов и поискал выпивку. Нашел только водку. Ликер сообразительные барышни прихватили с собой. – Ловеласов из нас не получилось.
– Может, и к лучшему, – заметил я. – Гонорея гонору убавляет.
Пухлый напряг проспиртованные извилины, обсасывая столь глубокую мысль.
– Чую, это кикс! – сказал он, ничего более остроумного не придумав. – Теперь нам придется пить одним. А если нам придется пить одним, значит, неминуемо последуют разрушения и жертвы.
– Нет, нет, нет, никаких разрушений, – встрепенулся я. – Увольте! – Окинул взором литровый пузырь и ужаснулся. – Знаешь, Вова, поеду я, пока чего с разрушениями не вышло. Хватит с нас жертв. Меня жена ждет.
– О-о, жена – это кикс! – замотал башкой Пухлый.
– Слушай, – полюбопытствовал я, пользуясь возможностью соскочить с темы тотального загула, – а почему ты не женат?
– Почему я не женат? – флегматично похлопал ресницами Пухлый. – Не хочу ставить себя в такое положение, когда ко мне относились бы как к собственности, а я бы с этим мирился или, того хуже, безуспешно протестовал. В результате я недополучил много тепла и ласки, зато, чисто по жизни, остался свободным.
Пухлый был в своем репертуаре. Первую любовь увел от него Рыжий, а потом о проблемах брака Чачелов, видимо, не задумывался. Жил как живется: водка, Синява, казаки, анаша. Я бы, наверное, тоже таким стал, если бы не встретил Маринку.
– Хм, неизвестно еще, что хуже, – заметил я.
– И как оно? – с тоскливыми интонациями записного холостяка спросил Вова.
– Нормально, – сказал я. – Теща вчера спортивный костюм подарила.
Чачелов смирился, видя, что имеет дело с примерным семьянином.
– Ну, давай, – протянул он мне пятерню, отпуская на волю.
Он покинул машину и отправился квасить в одно рыло. Урод!
А я поехал домой, думая о том, что меня-то назвать уродом можно с не меньшим основанием. Конечно, на фоне Пухлого я смотрелся почти респектабельно, совсем как тот водитель «опелька» с обтянутым оранжевыми одеяльцами салоном и детской клюшкой на заднем сиденье, но, с другой стороны, стоило мне представить себя отцом семейства, и меня начинало тошнить. «А ведь рано или поздно придется детей заводить, – вдруг подумал я. – Моя дражайшая половина наверняка считает, что лучше поздно, чем никогда. Пока от этого опрометчивого поступка Маринку удерживали военные действия, но они завершились. Что, если жена воспользуется периодом затишья?!» Детей я не любил. Теща со своими подарками также внушала изрядные опасения. Она способна дочку уболтать. Надудит в уши, как ей охота понянчиться с внуками, что Маринке самое время рожать, да и мне остепениться пора. И вот: сегодня покупается безвкусный спортивный костюм, завтра – детская кроватка, а послезавтра извольте забирать жену из роддома! Я не собирался недооценивать тещу. Бессознательно я вдавил педаль газа, словно хотел опередить коварного врага. Я снова гнал по левой полосе, и мимо меня проносились назад машины.
Торопился я, впрочем, зря. В квартире была темень. Марина с Валерией Львовной снова отбыли по каким-то делам. У меня возникло подозрение, что они зачастили в женскую консультацию, хотя для поликлиники было поздновато. Но они могли консультироваться у частного врача. Моими стараниями финансовое состояние семьи это позволяло. Сдается, я сам кую для себя цепи.
Тесть, впрочем, дома был. Он спал, но свет из прихожей разбудил его. Он выплыл из темной комнаты, протирая глаза.
– Добрый вечер, – сказал я, держась одной рукой за стену, а другой снимая ботинок.
– Добрый-добрый, – ответил он с виноватой улыбкой. – А я что-то прикорнул.
– Случается, – сказал я, наконец-то расправившись с башмаком и при этом не сильно пошатнувшись.
– Я пойду чайник поставлю, – сообщил Анатолий Георгиевич. – Будешь чай пить?
– Буду, – принес я жертву. Чтобы не выглядеть сильно пьяным, я старался говорить поменьше.
Тесть прошел по коридору, зажег свет на кухне и загремел посудой на плите. Радуясь, что он скрылся, я повесил куртку и принялся расстегивать пряжки на Доспехах Чистоты. Я не хотел, чтобы Анатолий Георгиевич видел меня в латах.
Как назло, ремешки перепутались. Система креплений на изделии мастеров Туле была совершенно первобытная. А может, просто я был нетрезв. Терзая застежки, я прислушивался к звукам, доносящимся из кухни, готовый при появлении тестя немедленно укрыться в комнате. Звуки были самые разные: шипела конфорка, лилась вода, потом воду выключили, лязгнул чайник, зазвенело разбитое стекло, на улице бухнул выстрел, и под грохот сдвигаемой мебели в кухне упало тело.
Я замер, напряженно дыша приоткрытым ртом, затем бесшумно прокрался по коридору и заглянул в кухню. В окошке зияла дыра, на полу агонизировал тесть. Я лег, чтобы снайпер не мог меня видеть, подполз к Анатолию Георгиевичу. Полированные Доспехи легко скользили по линолеумному полу.
– Анатолий Георгиевич, – спросил я зачем-то шепотом, – вы меня слышите?
Все, что я делал, было, конечно, глупо, но в тот момент я не мог этого понять и старательно делал тестю искусственное дыхание, вызывал «скорую», пытался перевязать. Он умер у меня на руках. Пуля попала в сердце или совсем рядом.
Потом я позвонил Диме. Попросил защиты. У меня больше не было знакомых ментов. Димон обещал поговорить с оперативниками и сказал, чтобы я их дождался. Я сразу же позвонил в милицию.
Пока ехали медики, я снял Доспехи и спрятал их вместе с мечом и «стечкиным» в дальний угол платяного шкафа, под груду старых одеял. Я не хотел, чтобы их видел кто-нибудь посторонний.
Примчались менты. Я рассказал им, как было дело, и попросил связаться с оперуполномоченным Боярским. Эти мусора Димона хорошо знали, поэтому обошлось без задержания. Я подписал протокол предварительного допроса, внимательно прочитав. Я сказал, что не знаю, кому понадобилось убивать тестя, и что у меня самого нет врагов.
Прибыли криминалисты. По кухне ходил фотограф, сверкая фиолетовой вспышкой. У стола сиротливо жались санитары. В комнате опера устроили что-то типа штаба. И тут приехали Маринка с Валерией Львовной.
16
Сушить в одиночку здоровенную авиационную воронку – почти сизифов труд. Но у меня не было выбора. Нужны были ПТРД и к ним патроны. Все это мы с Крейзи утопили в яме давным-давно. Ружья я достал, а вот с патронами пришлось повозиться: за долгие годы воронка успела заплыть грязью, а чтобы в ней покопаться, следовало вычерпать всю воду. Что я и делал – ведром. С равным успехом можно осушать чайной ложкой Байкал. Хорошо еще, что не было дождя. Я устал как собака, пальцы ломило от холода, и только злость помогала мне выдержать нечеловеческие лишения дикой трофейной работы. Сходным образом, должно быть, истязают «черных следопытов» в аду. Мне повезло раньше времени не узнать этого. Мою пулю принял тесть.
С того страшного вечера прошла неделя, и мне следовало пошевеливаться, потому что завтра надо было вернуться в город и помочь приготовить поминки на девять дней.
Наконец я «осушил» яму. Я еще некоторое время кидал жижу, пока она вычерпывалась, затем слез с коряги, обеими концами воткнутой в стенки ямы и образовывавшей некое подобие мостков, и ступил в буровато-черное месиво.
Грязь немедленно засосала меня по колено. Я был обут в болотные сапоги и без опаски погружался в дерьмо. Вскоре подошвы коснулись твердого дна, я прочно застрял и теперь мог спокойно работать.
Я нерешительно осмотрелся. Надо мной угрюмо молчал потревоженный лес, неприязненно взирая на алчного осквернителя, расковырявшего залеченную рану. Я взял с коряги большую совковую лопату и принялся методично выбрасывать из воронки грунтовый намыв, похожий на темный, старательно размешанный кал. Почти сразу же лопата проскребла обо что-то металлическое. Я зачерпнул поглубже и потыкал совком в стенку ямы, маленькими порциями сбрасывая землю. На лопате появился облепленный грязью предмет, смахивающий на сигару. Я взял его и как следует отряхнул. Это был бронебойный патрон 14,5-мм. Я разглядывал его как редкую драгоценность. Такими патронами стреляло противотанковое ружье Дегтярева.
Патрон был абсолютно целый, и мне показалось, что это есть знак свыше. Я сунул его в карман спецовки и вдруг поймал себя на мысли, что впервые за всю неделю улыбаюсь. Только улыбка моя была какая-то злорадная.
Я согнал с лица гримасу и принялся копать дальше. Адский труд увенчался успехом. Саперы, сбрасывавшие железо в непросыхающие водоемы, не обошли вниманием мою воронку. В ней, конечно, не раз булькали трофейщики, но что они могли наудить своими крюками? Осушать же яму до меня никто не брался. Находки пошли одна за другой, и у меня даже поднялось настроение.
До чистой земли воронку я раскопал за два часа. Вылез, привел себя в порядок и занялся трофеями. Моей добычей стали три бака для МГ-34 (один заправлен снаряженной лентой), пустая лента от «максима» и бронещит для него, дюжина ломов, семь самых разных лопат, девять касок, немецкий противогазный бак, четыре ганс-винта, две трешки и одиннадцать штыков от них. Все в неплохом состоянии, но без дерева, естественно. Приклады давно сгнили. Впрочем, их ничего не стоило восстановить, и в другое время я, несомненно, обрадовался бы подобным находкам, только сейчас цели у меня были несколько иные. Я нашел главное – восемь патронов Б-32, и все они оказались шебуршастыми. Я надеялся, что и капсюли у них будут в полном порядке.
Когда я засобирался в обратный путь, на меня набрел Пухлый.
– О-о, силен ты, – окинул он взглядом испоганенную землю вокруг воронки. Лесная подстилка была завалена толстым слоем подсохшей грязи, словно на дне взорвался мощный заряд.
– Я же сказал тебе не появляться на даче, – вместо приветствия пробурчал я. – Там опасно.
Я не удивился его появлению. Чачелов казался естественной частью синявинского леса, словно обитал здесь всегда. Он был одет в неизменный десантный комбез, шнурованные зеленые сапоги из литой резины и затасканную фуражку внутренних войск без козырька. За плечом у него стволом вниз висел автомат Калашникова. Пухлый приехал отдохнуть. Он разжился оружием и бродил по лесу в свое удовольствие.
– Ни фига там не опасно, – ответил он. – Я у соседей поспрашивал. Милиция не приезжала. Никто ее не вызывал.
– А трупы? – спросил я.
– А что трупы? Трупы забрали немцы. Оба Синявина теперь на ушах стоят. Слухи ходят, что трофейные команды в лесу передрались, а я, чисто по жизни, среди соседей главный мафиози.
Пухлого на даче действительно побаивались.
– Ну, раз нет трупов – нет состава преступления, – заключил я. – Ты давно приехал?
– Вчера.
– В город не собираешься?
– Нам всегда по пути, дружок! – хмыкнул Пухлый и пошел прятать автомат.
А я занялся приготовлением к стрельбе.
Противотанковые ружья я уже разобрал, вычистил и смазал, использовав в качестве шомпола полутораметровую арматурину. Сейчас они лежали в «Ниве», обернутые брезентом. Это было чрезвычайно неприхотливое оружие. ПТРД фактически состоит из трубок разного диаметра: наружная трубка с плечевым упором, внутренняя – со спусковым механизмом, к наружной трубе крепятся ствол со ствольной коробкой, в которой размещен затвор. Рашен система – все просто и надежно. А главное, не гниет. Конечно, малость приржавели сверху, но я ободрал их напильником. Вчерашний вечер все равно был свободен, а спать не хотелось. В принципе, со вторым ружьем можно было вообще не заморачиваться – для дела мне требовалось всего одно и то лишь на раз, но я довел до ума. Теперь из них можно было стрелять, что я и намеревался сделать.