Мы так и решили: пусть Женя влюбится хоть в Валю, хоть в кого угодно, только не в Наташку Тейс.
Но Шифферс не знал о нашем решении, и когда на следующий день нас повели в лес на прогулку, он присоединился именно к Наташке Тейс.
— Ну вот! — сказала Ленка.
Аня молча махнула рукой, давая понять, что она отказывается от дальнейшей борьбы.
Но Валя, решительным движением головы перекинула за спину косы и пошла вслед за Женей и Наташей.
О том, что было дальше, она подробно рассказала нам в палате во время мертвого часа.
Она настигла их на поляне, где они, болтая, собирали землянику. Валя втерлась между ними, отгородила Женю от Наташи и задала ему вопрос в упор:
— Ты любишь Маяковского?
Женя захлопал ресницами и ответил:
— Да.
— А как ты считаешь, — не давая ему опомниться, задала следующий вопрос Валя: — Маяковский гениальный или не гениальный?
— Я не знаю… — ответил Женя.
— А как ты думаешь, — продолжала Валя, — что выше по идейному содержанию: «Стихи о Советском паспорте» или поэма «Во весь голос»?
Так, все больше вовлекая Женю в литературный диспут, она все дальше отводила его от Наташи, и та, поняв, наконец, что красота бледнеет перед интеллектом, отстала.
С прогулки Валя и Женя возвращались вместе. Валя говорила уже не о Маяковском, а о казахском поэте Джамбуле, которого она считала вторым по идейному значению после Маяковского и стихотворение которого о Великом Советском Законе учила наизусть для вечера самодеятельности.
— «Я славлю Великий Советский Закон, — проникновенно читала Валя, а Женя слушал, склонив голову, — Закон, по которому радость приходит, Закон, по которому степь плодородит, Закон, по которому едут учиться дети аульные в школы столицы, Закон, по которому все мы равны в созвездии братских республик страны!..» А как ты думаешь, Женя, какое слово лучше сделать ударным: «братских» или «в созвездии»?
С этого дня их часто видели рядом на скамейке, на пляже, на прогулке. Гришка, натыкаясь на них, воздевал руки и орал:
— О, закрой свои бледные ноги! — или какую-нибудь подобную чушь.
— Не остроумно! — равнодушно отвечала Валя.
Младшие дразнили их: «Жених и невеста, тили-тили тесто!»
Вале было хоть бы что: на волейбольной площадке ей и не то кричали. Шифферсу, конечно, вряд ли это нравилось, но не исключено, что ему было интересно беседовать с Валей: он ведь тоже был начитанный и умный.
Ленка, может быть мучаясь тайной ревностью, спросила Валю:
— У вас что? Дружба или что?
— У меня к нему дружба, — ответила Валя. — А у него ко мне — пока не знаю.
Чтобы еще больше укрепить дружбу, Валя теперь становилась на ту же сторону волейбольной площадки, на какой играл Женя, пасовала только ему, но так как принимать ее пасовки было почти невозможно, Женя постоянно мазал и в конце концов, не выдержав насмешек, совсем перестал играть. Валя же, как всегда, не сдалась и даже начала делать успехи.
Потом произошел случай на речке: девочки и мальчики купались вместе под присмотром вожатых, и однажды Валя, которая тогда еще не умела плавать (после этого она стала учиться и к концу смены научилась), оступилась на глубоком месте и наглоталась воды. Женя протянул Вале руку и вывел на отмель. В благодарность за спасение Валя пересела в столовой за его стол.
О том, как Шифферс перенес это новое проявление дружбы, рассказал нам по секрету от Вали Мишка Горюнов.
Будто бы Шифферс после обеда пришел в палату и рухнул на койку.
— Спрячьте меня, ребята, а? — будто бы сказал он и накрыл голову подушкой.
— Да ты дай ей по шее, чтобы отстала, и все! — сказал Гришка.
— Как это?! Девочке?! — возмутился из-под подушки Женя.
— Ну, тогда любуйся на ее челюсть, — будто бы сказал Гришка.
— Зачем я полез ее спасать! — страдал Женя. — Там же воды было по грудь! Она бы и так не утонула!
— Хочешь, я ее от тебя отважу? — будто бы предложил Гришка.
— Да! — воскликнул Шифферс. — Только ты как-нибудь поделикатнее!
Может быть, разговор был и не совсем такой, однако после вечерней линейки, когда спустили флаг и вожатая скомандовала: «Вольно! Разойдись!», Гришка подошел к Вале и сказал:
— Слушай, что ты липнешь к Шифферсу, влюбилась, что ли? Его уже тошнит от твоего Джамбула.
— Ты что! — крикнул Женя. — Я же просил поделикатнее!
Он убежал за волейбольную площадку и долго там стоял, переживая за Валю, которую Гришка ославил на весь лагерь.
И напрасно переживал. Лимоны без сахара и волейбольная площадка сделали свое дело. Валя только пожала плечами и ответила:
— Странно! Почему же он сам мне не сказал, что ему не нравится Джамбул?
Сказка о черноокой принцессе
Какой у нас был тем летом старший вожатый! Бывший моряк, а теперь студент педагогического института. Из-под левого закатанного рукава полосатой тельняшки — татуировка: якорь, оплетенный цепью. Этот якорь нас, девчонок, просто с ума сводил. Мы тоже рисовали у себя на руках якоря, чтобы хоть этим приобщиться к Яшиному великолепию. Мы ловили каждую Яшину фразу и потом подробно обсуждали. Малыши к нему так и липли. Мальчишки из второго и даже из первого отрядов перенимали у него походку, манеру говорить и встряхивать головой, откидывая волосы. Вожатая Люба краснела, разговаривая с Яшей, и ковыряла тапочкой землю.
После ужина мы собирались на скамейках возле сирени. Яша пел, а Люба подыгрывала на аккордеоне. Он пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», про «шеф нам отдал приказ лететь в Небраску» — песни запоминались с первого раза, и мужественный образ Яши сливался с чеканными мелодиями и словами.
Яша со всеми нами был одинаково доброжелателен. Но этого казалось мало. Каждый искал проявлений хоть крошечного внимания к себе в отдельности. Если какая-нибудь девочка говорила:
— Яша велел мне волейбольную площадку подмести, — то этой девочке начинали завидовать, потому что именно ее Яша отметил своим вниманием.
Он был словно оживший идеальный герой из любимых книг и кинофильмов. Даже лучше, потому что те были где-то там, вне досягаемости, а Яша — тут, всех знал по именам, учил нас плавать и бегать.
Конечно, не обошлось без глупостей: Лидуша из двенадцатой палаты дошла в своей влюбленности до того, что осколком стекла выцарапала на руке «Яша». Но Лидуша вообще была ненормальная. Это она сама попросила называть себя не Лидой, а Лидушей, потому что, видите ли, мама ее так называет. Лидушу быстро переименовали в Лягушу, а потом, вдохновленные ее слезами, в Лягушку. Хотя она была, скорее, похожа на заморёного кузнечика, посаженного в коробочку.
И всего-то она боялась. Грозы — в двенадцать-то лет! Визжала при виде червяка или жука. Даже воды боялась, хотя ей очень нравилось купаться. Она заходила в воду по щиколотку, садилась на корточки и потихоньку обрызгивала себя. Оксанка однажды подкралась сзади, да как толкнет ее в спину. Лида шлепнулась лицом, наглоталась воды, выскочила на берег и долго кашляла и дрожала всем телом, и в ее вытаращенных черных глазах был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось. А что такого-то? Мы постоянно толкали и топили друг друга, это была просто игра.
А сколько было смеху с Лидушиной рыбкой! Лида поймала в речке малька, пустила в банку и поставила банку на тумбочку у своей постели. Мечтала, как отвезет рыбку домой. А девчонки прибежали с прогулки пораньше, рыбку выбросили, а в банку посадили головастика. Когда Лида увидела, во что превратилась ее рыбка, она рухнула на кровать вниз лицом, сжалась в комочек и пролежала так до самого ужина. Такая у нее была манера, когда ее особенно доводили: сжаться в комочек, зажмуриться и зажать уши.
Наша палата поступок Лидушиных соседок осудила. Уж очень безобидная она была, никогда не жаловалась, и если ее на некоторое время оставляли в покое, веселела, из глаз ее исчезал страх, и она рассказывала какую-нибудь сказку — она их сама придумывала.
Но ее не оставляли в покое. Особенно изощрялась Оксанка. То кинет на нее паука, то выльет ей в постель воду из графина, а потом созовет девчонок из других палат, а то и мальчишек, и с хохотом показывает им мокрую Лидушину простыню.
Вот как раз после случая с простыней Лида и выцарапала у себя на руке имя нашего вожатого. И придумала сказку. О благородном рыцаре, защитнике слабых, о белокуром красавце, который сразу видит всякую несправедливость и борется с ней, и наказывает обидчиков. О том, как этот рыцарь спас принцессу, которую злая колдунья превратила в некрасивую девочку, — и расколдовал ее, и она снова стала прекрасной черноокой принцессой, и женился на ней.
Конечно, всем сразу стало ясно, кого изобразила Лида под видом черноокой принцессы, и очень хохотали над ее сказкой. Чего стоило одно только начало: «В обыкновенной семье родился необыкновенный мальчик с белокурыми волосами и белоснежными зубами…» Новорожденный — с зубами! Просто идиотка! Вот бы Яша услышал эту историю!
— Девчонки — идея! — сказала Оксанка. — Давайте скажем Лягушке, что Яша в нее влюбился!
— Не поверит!
— Спорим, поверит! Она же дура полная!
И Лидуша поверила! Она вспыхнула, когда Оксанка как бы между прочим сказала ей:
— И что это Яша в тебе нашел? Спрашивает все время.
— А я слышала, — подхватила Ленка, — он Любе сказал, что Лидуша — самая симпатичная девочка во всем лагере.
На другой день Оксанка поманила Лиду и таинственно сообщила:
— Яша просил передать, чтобы ты ровно в семь ждала его на мосту.
Черные глаза Лиды засияли.
— А он не сказал, зачем?
— Сама узнаешь! Оденься поярче. Что-нибудь красное есть у тебя?
— Есть, босоножки.
— И бант красный повяжи, — посоветовала Оксанка.
— У меня нету.
— Я тебе свой дам. И кофточку красную дам. Будешь прямо как роза!
— Ой, большое тебе спасибо!
Яше сказали, что в семь часов его будут ждать на мосту Ярцевские представители, чтобы договориться насчет футбольной встречи.
Лида в красной кофточке, с красным бантом в черных волосах стояла на мосту и ждала. Мост был очень старый. Много поколений назначало на нем свидания. На серых деревянных поручнях было вырезано столько имен и фамилий, что они уже не помещались, и новые надписи шли поверх старых. Когда-то, при графе Шереметеве, этим мостом был перекрыт пруд с карасями, а теперь остался только овраг, по дну которого протекал хилый ручеек. Сейчас под мостом притаилась чуть ли не половина лагеря. Лида не могла видеть, как мы, сидя на дне впадины, зажимаем руками рты, грозим друг другу кулаками, чтобы не шевелились, не засмеялись раньше времени, не испортили эффект.
Мост заскрипел под Яшиными шагами.
— Лида, привет! Кого ждешь?
Молчание.
— Ладно, не хочешь, не говори.
Послышался дрожащий голос:
— Я думала… Мне сказали…
И опять молчание.
Первым не выдержал Юрка Ермаков — вылез из-под моста. За ним Оксанка. За ней вся двенадцатая палата. Потом наша, тринадцатая. Лида прижала ладони к щекам и с ужасом смотрела, как из-под моста лезут и лезут, как крысы из «Щелкунчика», ее мучители.
Ее окружили плотным кольцом. Теперь можно было не сдерживаться. Мы хохотали до слез, приседали от смеха, показывали на Лиду пальцами, хлопали себя по коленям.
— Бант твой? — спросил Ефремов.
— Нет…
— Снимай!
Лида сняла и отдала Ефремову бант. И беспомощно посмотрела на Яшу. Тот, ничего еще не понимая, улыбался.
— Кофта твоя? — спросил Ефремов.
Лида вдруг прорвала хохочущее кольцо, сбежала с моста и бросилась в густые заросли крапивы. Она упала в эту крапиву и свернулась комочком. Сквозь крапиву просвечивала красная кофта.
Яша перестал улыбаться. Под его жестким взглядом мы притихли. Стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— Какие же вы сволочи, — сказал Яша и добавил: — Марш в лагерь.
И мы поплелись в лагерь как побитые собаки. Оборачиваясь видели, как Яша вывел Лиду из крапивы, как он вытирал ей лицо и руки носовым платком.
После ужина Люба устроилась на скамейке с аккордеоном. Рядом с ней сел Яша. Оксанка, отпихнув подруг, шлепнулась рядом с ним.
— А где Лида? — спросил у нее Яша.
— В палате.
— Ну-ка, сбегай за ней.
И пришлось Оксанке идти за Лидой и теперь уже всерьез передавать ей Яшину просьбу. Вернулась она одна.
— Не хочет идти, — сказала она. — Говорит, что я вру.
Тогда Яша встал и сам пошел за Лидой. До самого отбоя Яша пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», и про «Небраску», а Лида сидела рядом.
С этого дня все переменилось. Яша посылал Лиду с поручениями на подсобное хозяйство. Она по его просьбе подметала волейбольную площадку. Как будто не было других девочек! Ее, а не Оксанку, он взял с собой в Ярцевский лагерь договариваться о совместном концерте самодеятельности, хотя она и не пела, и не танцевала, а Оксанка плясала гопак, всегда на «бис».
Попробовал бы теперь кто-нибудь — не то, чтобы подшутить над Лидой — пренебрежительно заговорить с ней! У нее появился такой защитник, о котором мы могли только мечтать. Это именно Яша обнаружил, что Лида знает наизусть массу стихов, и уговорил ее читать на концерте. Она читала «Я помню чудное мгновенье…», а на бис «Выхожу один я на дорогу…»
Яша откровенно радовался Лидиному успеху. Он стал заботиться о ней, следил, чтобы она всё съедала в столовой, чтобы в пасмурные дни потеплее одевалась. Хотя это вовсе не входило в его обязанности.
Лида просто расцвела от такого внимания, поправилась и перестала быть похожа на замореного кузнечика. И когда на родительский день к Лиде приехала мама, она свою Лидушу просто не узнала. Мама ходила к директору лагеря и к старшей воспитательнице — благодарить за дочь. Мы впервые услышали, что Лида почти год провела в больнице, ей делали сложную операцию. И мама боялась отпускать Лиду в лагерь, а теперь очень рада, что решилась.
— Вот что делают свежий воздух и хорошее питание, — говорила мама.
А мы-то знали, что воздух и питание тут ни при чем. Просто Лидина сказка сбылась: благородный рыцарь не мог стерпеть несправедливости. Он спас некрасивую заколдованную девочку и превратил ее в прекрасную черноокую принцессу.
Сцены из спектакля
К первому родительскому дню мы решили подготовить настоящий спектакль, который шел на сцене театра, — «Кому подчиняется время». Пьеса братьев Тур. Содержание такое: нашего разведчика засылают с важным заданием в германский штаб под видом немецкого офицера. Ему помогает русская девушка-радистка, которая выдает себя за немку и служит личным секретарем гауляйтора — главного фашистского начальника. С помощью радистки, поминутно рискуя жизнью, герой осуществляет взрыв штаба (сработала мина замедленного действия, вмонтированная в старинные часы, — отсюда название), похищает гауляйтора и привозит его в Москву.
До выхода знаменитого фильма «Подвиг разведчика» с Кадочниковым в главной роли еще оставался год или два, а до «Семнадцати мгновений весны» и вовсе предстояло пилить и пилить через множество произведений столь же оригинального содержания. Спектакль театра Вахтангова был первой ласточкой и пользовался заслуженным успехом у публики. Разведчика играл Андрей Львович Абрикосов, а девушку-радистку — красавица Лёка Коровина.
Конечно, весь спектакль мы не могли осилить. Наш режиссер, она же воспитательница, Ольга Николаевна выбрала из него самые эффектные сцены. Роль разведчика досталась, конечно, Гришке Абрикосову. Ему даже не пришлось ее учить, он ее знал всю наизусть, а если что-нибудь забывал — смело нёс, что хотел. Ольга Николаевна только приговаривала временами: «Гриша, ты не в цирке! Не переигрывай, Гриша!»
Роль девушки-радистки получила Таня Пашкова, дочка Галины Сергеевны, в те годы исполнительницы большинства главных женских ролей в театре Вахтангова. Хорошенькая как мама, Танька совершенно не обладала ее способностями, зажималась перед публикой, забывала слова. Ольга Николаевна с ней мучилась, однако так и не решилась передать роль какой-нибудь другой девочке: не хотела травмировать Танькино самолюбие.