Чуть сильнее на нее навалился. Всем телом почувствовал ее напряжение. Зарывшись пальцами в светлые пряди, сжал руками голову, стал целовать ее мягкие губы и язык.
— Ты злился вчера? — спросила, вздыхая между поцелуями.
— Нет.
— Нет… — сил не хватало голосом выразить удивление, еле что-то соображала.
— Нет.
Он не злился. Если только немного, в первую минуту после ее звонка, а потом уже нет. Не злился, потому что давно не испытывал такого удовольствия – хотеть не просто секса, а женщину. Конкретную, определенную. До умопомрачения хотеть. Удовольствие от собственного, пока не удовлетворенного желания и предвкушения, было гораздо сильнее, чем короткое разочарование, оттого что она уехала. И сам тянул с сексом, насколько позволяло терпение, и Алёна вчера умело подыграла. Но это предел, дольше они бы не продержались. Знал, что она будет совершенно сумасшедшая в постели. Она так и вела себя — открыто, не сдержанно. Ей нравилось, и она стонала нетерпеливо, все сильнее прижималась к нему, все больнее впивалась ногтями в плечи. Нравилось, как он целовал грудь, гладил ее горячими ладонями. Ей нравилось, и она стонала. Задыхаясь под тяжестью его тела и изнывая от возбуждения.
Когда он немного приподнялся, Алёна замерла и глубоко вздохнула, уже чувствуя его и мелко подрагивая от предвкушения, а потом сладко содрогнулась: он легко и влажно в нее вошел. Медленно. В этот момент и целуя ее так же медленно, хотя у самого все мышцы судорогой, и воздуха в груди не хватало. Слушал сладостный стон и наслаждался бурной реакцией ее тела: от первых же глубоких толчков оно дохнуло жаром, стало влажным, и Алёна, прикрыв глаза и постанывая, чуть выгнулась, уронила руки на постель и отдалась вся. Тогда, вздохнув глубоко, двинулся резко, и сам застонал, чувствуя ее острое удовольствие и горячую страсть. Хотя давно уже не заботило его женское удовольствие. Слишком часто менял женщин, чтобы об этом беспокоиться. А с ней не так. Потому что ее хотел, а не просто секса. Хотел всю ее чувствовать. И чувствовал, — как все больше она напрягалась под ним, как теснее сжимала его плоть, и там в глубине у нее становилось невыносимо горячо от каждого его движения.
Она быстро кончила, изошла вся сладкой парализующей дрожью. Сильнее выгнулась и без дыхания замерла на мгновение, потом стала расслабленной, мягкой и задышала глубоко. Улыбнулась.
— Нормально мы с тобой кофе попили… — пробормотал, целуя в шею.
— Отлично попили, — вздохнула с закрытыми глазами, обнимая его спину слабыми руками.
— Я еще не напился, — приподнялся, сел на колени и, придерживая за бедра, подтянул ее плотнее к себе. Пытался отдышаться, смотрел на стройное дышащее жаром тело. Поглаживал бархатный живот и округлую грудь, чуть подрагивающую от еще скомканного дыхания.
— Иди ко мне, и я поцелую тебя нежно, — Алёна открыла глаза, и в них притаилось сонно-насмешливое выражение.
Он снова лег на нее, безбоязненно наваливаясь всей тяжестью, и она поцеловала его. Да, нежно, по-другому, расслабленно, даже как-то лениво, но с невероятной страстностью она целовала его, мягко скользя языком по губам.
Целовала его, крепче обвивая ногами спину и, почувствовав, как он содрогнулся, улыбнулась…
_____
— У меня дел по горло, а я тут с тобой кувыркаюсь.
— Не ври. Если б у тебя и правда было дел по горло, ты бы со мной тут не кувыркался.
Алёнка уже помылась, натянула майку и шорты, принесла в ванную шауринские вещи, и теперь сидя на пуфике, нагло разглядывала голого Ваньку. Понятное дело, во время секса было не до смотрин. Зато сейчас, пока он стоял под душем, она вдоволь насмотрелась на его обнаженную спину и крепкие ягодицы. Шаурин потрясающе красиво сложен. Она бы охарактеризовала его одним словом: здоровый. Шаурин здоровый – высокий, широкий в кости, с хорошо развитой мускулатурой. Но мышечный рельеф у него естественный, мягкий, а не такой, как у этих перекачанных красавчиков, которые из спортзалов не вылезают. И это нравилось ей больше, хотя очевидно, что дорогу в спортзал Ванька тоже знает. Алёна с удовольствием смотрела на его обнаженное тело, и даже не подумала отвести глаз, когда он повернулся к ней передом и вышел из душа, а потом, заметив ее взгляд, иронично улыбнулся, обматывая бедра полотенцем. Она все тем же беззастенчивым взглядом скользнула по его крепкой груди, поросшей темными волосками, и вниз по животу, по дорожке таких же темных волос.
Стряхнув капли с руки, Ваня взял телефон и глянул на экран:
— Угм, Денис Алексеевич уже три раза звонил…
— Зато вот он, один из очевидных плюсов, что ты работаешь на своего отца. Тебя точно не уволят за опоздание или прогул.
— Вот вообще не факт, что не уволят, — усмехнулся в ответ и, взяв сухое полотенце и чуть нагнув голову на бок, принялся вытирать мокрые волосы. — Кофе давай. Попью я сегодня кофе или нет? Я к тебе вообще только на кофе приехал.
— Ну ты-то да-а-а, исключительно на кофе, — засмеялась, поднимаясь с пуфика. — А почему ты в эту субботу работаешь?
— Потому что это у вас, у простых смертных, два выходных в неделю, а мы, цари, без выходных работаем.
— Ах, Иван ты мой Царевич… — протянула гласные, качая головой. — А может, ваше Королевское Величество отведать чего-нибудь изволят?
— Изволят, но только твои бутерброды с майонезом я больше есть не буду.
— Обижаешь, Иван Царевич, для твоей милости сегодня яичница с колбасой… Ах, пардон, мы же колбасу не едим. Ладно, придумаю что-нибудь другое. Будет тебе яичница с помидорами и икра заморская.
Алёна ушла на кухню и, пока жарила яичницу, сама над собой усмехалась: никогда еще не готовила завтрак для мужчины с таким удовольствием. Но может быть, все потому, что сейчас уже не раннее утро. Терпеть не могла суетиться с утра — Сашка всегда уходил от нее голодный. Впрочем, он на завтраках не настаивал.
Ваня поел быстро, и правда торопился. Алёна подала ему пиджак, он накинул его на плечи и знакомым ей отточенным движением застегнул верхнюю пуговицу. Алёнку снова тряхнуло. Не могла объяснить, почему некоторые его жесты так сильно ее будоражили.
— Иди ко мне, моя Мурка, я поцелую тебя нежно, — с улыбкой сказал, театрально раскинув руки, и она вальяжно, как будто нехотя, ступила в его крепкие объятия. Так они еще не целовались. Так нежно, без надрыва и дрожи. И не обнимались еще ни разу вот так – спокойно. Словно уже никуда не спешили.
— Мне не нравится, что ты зовешь меня Муркой.
— Зато мне нравится. Это же ты придумала. Не я.
— То есть, мне лучше смириться?
— Можешь не мириться, но это ничего не изменит. — Сжал ее ягодицы. — Я теперь звонить буду раз десять в день, и только попробуй не ответь – приеду, разнесу все в хлам, — невозмутимо пообещал Шаурин, и Алёнка весело рассмеялась, чуть откинув голову.
— Да? Ужас какой.
— Да.
— Это все твой дурной характер.
— Разумеется. А теперь спи, Мурка. Теперь ты точно будешь спать как убитая.
— Ночью высплюсь.
— Этой ночью? Этой ночью ты точно не выспишься. Я тебе гарантирую.
— Ты же занят сегодня, — ухмыльнулась. — Ты же прям не знаешь, когда освободишься.
— Да, я очень занят. Но если мне сильно надо, то я могу быть и не занят.
…Так и знала, что одним днем гулянки, пусть даже такой бурной, эта шайка не успокоится. Вечером решили собраться у Радченко дома и «тихо посидеть своей тесной компанией», что само по себе звучало смешно, и как только Шаурин умудрился собрать все это в одном предложении.
Алёна закинула тушь в косметичку. Нанесла на руки немного средства для укладки и взбила волосы, периодически сжимая пряди в кулаке, чтобы сформировать естественные локоны. Волосы у нее немного волнистые, но заметно это, только если не расчесывать их сразу после мытья и не сушить феном.
Перед тем как выйти из ванной, обернулась большим полотенцем, хотя на ней были бюстгальтер и трусики. Прикрыла почти голое тело не от стеснения, а в надежде, что так попытка добраться до гардероба и наконец одеться окажется успешной. Точного времени, к которому нужно приехать к Радченко, не обговаривалось, но они с Ванькой явно будут последними.
Алёна вернулась в спальню, открыла дверцу гардеробной, щелкнула выключатель и, уперев руки в бока, замерла в раздумьях.
— Ну-ка, дай я посмотрю, а то ты снова на себя какую-нибудь хрень наденешь, — Ваня отбросил планшет, с которым валялся на кровати, и, потеснив Алёну, стал бесцеремонно шарить по вешалкам с одеждой.
— Когда это я на себя хрень надевала?
— Вчера.
— Как это хрень? Тебе же понравилось это платье.
— Понравилось. Но если оно мне понравилось, это еще не значит, что платье не хрень. А так, да, мне эта хрень понравилась.
— Ваня, а ты материшься? — спросила она. Ей вдруг пришло в голову, что она ни разу не слышала, как Шаурин матерится. Ни в голос, ни шепотом, ни сквозь зубы. Никак. «Хрень», как и утреннее «ни хрена», он произносил очень мягко и урчаще. Оттого не слышалось в словах негатива. Так матерятся маленькие дети, которые не знают значения слов и, произнося их, не придают голосом нужного акцента, оттого в их устах маты звучат по-доброму.
— Нет, — сразу ответил Шаурин и почему-то не удивился ее вопросу.
— Почему? — в свою очередь, удивилась она.
— В смысле – почему?
— Все матерятся. Я вот знаю все ругательные слова и их производные, и матерюсь, когда не могу сдержать эмоций.
— А я не матерюсь, волю тренирую. Сказал: ни хрена, считай – выругался матом.
Алёна закусила губу, чтобы не расхохотаться в голос, потому что вспомнила разговор с Викой, после первой встречи с Шауриным.
— А пиво пьешь? Я вот не видела, чтобы ты пиво пил.
— Нет. И пиво я не пью. Вообще. У меня от него голова болит. Дико просто. Поэтому пиво я не пью.
Алёна развеселилась и сложила руки на груди:
— Ванечка, ну ты у меня точно Божество. И как тебя только угораздило связаться с таким несовершенным человеком, как я. Я и пиво пью, и матерюсь…
— Вот сам не знаю. Нашел себе занозу. Это все та официантка виновата. Облила меня, я так и знал, что ничего хорошего после этого меня не ждет. Это чё? — вытащил из шкафа цветастый сарафан.
— О, это мой новый сарафанчик, я его пару раз всего надевала. На работу.
— Его? — изобразил на лице пренебрежение. — Ты в этом ходишь на работу? Это же цветочная поляна.
— Да. И в этом, — показала ему бледно-розовую блузку с рукавами фонариками и бантиками на кокетке.
Он, будто примеряя, приложил вешалку с блузкой к ее груди и посмотрел критически:
— Я б тебя сразу уволил. Доктор, ты ж серьезный человек. А это детский сад какой-то.
— Ты правильно говоришь. Детский сад. Я же с детками работаю, потому должна выглядеть так, чтобы деточки мне доверяли. Они же от меня разбегутся и плакать начнут, если я приду в строгом костюме и в очках. Потому я одеваюсь так, чтобы им нравилось: просто, ярко, иногда по-домашнему, иногда косички заплетаю.
— Ну если так, то ладно. Я ж не знаю вашей специфики. Принимается. Зачет тебе по рабочему гардеробу.
— Сложная у нас специфика. Очень сложная. Работаешь с детьми, а в результате все равно выходишь на родителей, — задумчиво сказала она. — Так, чего ты тут залип? Ну-ка, Твою-Мать-Величество, подвинь-ка свою королевскую задницу дай пройти, — шлепнула его по мягкому месту.
Не обращая внимание на Алёнкины протесты, Ваня замер у другой секции.
— Вот, это уже кое-что, — одобрил он и вытащил жемчужно-серую кожаную юбку-карандаш.
— В этом я тоже на работу ходила, на конференции там всякие…
— Нормально ты ходишь по конференциям… На, надевай «цветочную поляну», — вернул юбку на место и сунул ей вешалку с цветастым сарафаном.
— Нет, ну ты посмотри на себя и на меня, — приложила к себе сарафан и уставилась в зеркало. Шаурин вечером вырядился в рубашку-милитари зелено-палевого цвета с закатанными до локтей рукавами и черные брюки.
— Ну и нормально, там вон на поляне есть зеленые цветочки. В цвете сойдемся. Напяливай. Я буду крутой босс, а ты нежная мурка.
— Да уж, конечно! — воскликнула она. — Крутой босс. Ванечка, мы сегодня делаем вечер, как ты не понимаешь. Все ждут нашего появления. Ты вот когда приказы издаешь у себя на работе, печать ставишь? Ставишь. Вот сегодня у нас с тобой «печать». А то ты вчера заявление сделал, а печать не поставил. Потому мы сегодня должны быть едины духом. Увидят тебя в «милитари», а меня в «цветочной поляне» и скажут: Вот что этот красавец нашел в этой паршивой овце? А в этом… — достала бежевое платье-рубашку типа сафари, на пуговицах, — скажут: Ах, ёпрст, да они ж созданы друг для друга! — Алёнка в чувствах залилась злорадным смехом, Шаурин поддержал ее, глубокомысленно хмыкнув. — Смотри, тут и карманчики есть накладные, и погончики. А нежную мурку я тебе и так сыграю. Хотя нет, не получится. Я уже со всеми перелаялась, мне уже никто не поверит.
— Сиди уже молчи, как раньше. Пусть все и дальше гадают, что я в тебе такого нашел, чего они не заметили. Напяливай давай и поехали.
Алёнка бросила платье на кровать, расстегнула на нем крупные пуговицы.
— Короче, все плохо тут у тебя. — Ваня закрыл дверцу гардеробной.
— Нормально у меня там все.
— Хуже просто не бывает.
Вскинув глаза, Алёна увидела на лице Шаурина гадкую, но такую обаятельную ироничную улыбочку.
— Ты чувствуешь, да? Что я уже в поиске тяжелого предмета, — пригрозила.
— Ладно, нормально. Но все равно надо тебя с Катькой по магазинам отправить. Катька такая шмоточница, она тебе подскажет, куда смотреть и что покупать.
— Твоя Катька покупает такие вещи, которые я, скромный одинокий психолог, не могу себе позволить.
— Я дам тебе денег. — Заметил ее недобрый взгляд. — И только не надо сейчас по-идиотски оскорбляться. И из меня идиота не надо делать. Ты же умная, все понимаешь. Мало ли куда нам придется вместе выйти. Я вот тоже дома хожу в шортах с пальмами…
— Ладно, с этим мы потом разберемся. Пока что у тебя нет повода волноваться по поводу моего гардероба.
Ваня усмехнулся:
— Вот всем бы скромным одиноким психологам иметь такую квартиру. Сколько тут – метров восемьдесят-девяносто площади?
— Квартира моя, законная, честно заработанная, можно сказать. Да, восемьдесят пять с лоджиями. Это мне от родителей досталось, а с ремонтом дядя помог. Он иногда балует меня деньгами, такое бывает. Не могу ему отказать.
— И не надо отказывать. Дают – бери, бьют – беги.
— Вот, другое дело, — застегнула на поясе коричневый кожаный ремешок. Одернула платье и посмотрела на свое отражение. — Я же говорила.
— Ага, пойдем. Разорвем на куски сознание этим отчужденцам человечества.
— И только попробуй при всех назвать меня Муркой.
— Ляпнешь что-нибудь про мою королевскую задницу – придушу.
ГЛАВА 9
— Про что работаем, Доктор? — вкрадчиво спросил Иван, и Алёна, оторвавшись от созерцания толпы веселящихся на свадьбе Радченко гостей, повернулась и дрогнула губами в мягкой улыбке.
— Веду наблюдение, — загадочно произнесла вполголоса, — пытаюсь найти любовниц и любовников.
— Получается?
— Три парочки точно нашла.
— Вот видишь, а боялась, что умрешь со скуки. Даже здесь для тебя нашлось развлечение.
— Ванечка, этот страх был продиктован одиночеством. С тобой, милый, мне нигде не скучно и совсем не страшно.
Иван, очевидно, хотел что-то сказать, но сдержался: за столик вернулся Бардин. Из-за ссоры с Валетом Леночка отказалась сидеть в их компании, что Валентина невероятно расстроило. Он, как видно, очень надеялся, что в этот вечер они все-таки смогут прийти к какому-то взаимопониманию. Особенно его нервировал тот факт, что Леночка никому не отказывала в танце. И правильно. Для личной драмы можно найти другое место, а на свадьбе друзей нужно веселиться, насколько позволяет окружение и атмосфера. А атмосфера позволяла, хоть и пафосно все было, и вычурно, — с парадной лепниной торжественного зала, кованными орнаментами, классической мебелью цвета слоновой кости и множеством зеленых растений. Не говоря уже о собравшемся блестящем обществе.