- "Супермотор кредит" против мистера Райфилда! - позвал судебный пристав.
Симпсон и Ларри двинулись к судейскому столу. Пожали руки, как честные боксеры.
Кипер со своего места видел, что длинноволосый Симпсон говорит уверенно и даже как бы скучая. Мол, дело такое простое, что и нечего его рассматривать. Ларри отвечал ему запальчиво, воздевал руки, точно начинающий актер. Кипер почувствовал щипучий жар в щеках.
ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ ПОКРАСНЕЛ, И ПРИСЯЖНЫЕ ПОНЯЛИ, ЧТО ОН ВИНОВЕН.
Ларри поманил его к столу. Судья Ронстон смотрел на Кипера неодобрительно.
- Итак, мистер Райфилд, вы снова в этом зале. То вы морочите людям голову своими катапультирующими кроватями, то не можете толком вспомнить, где находились в роковой день. А теперь отказываетесь уплатить старый долг в пятьсот шестьдесят один доллар и сорок восемь центов.
- Ваша честь, видели бы вы этот холодильник! Он чихал, кряхтел, пукал и писал под себя. Ничего не оставалось, как вернуть его в магазин. И все мои попытки получить обратно аванс...
- Знаю, знаю. Я знаком с делом. Но, видимо, ваш адвокат не сумел объяснить вам суть финансового трюка, жертвой которого вы стали. Придется это сделать мне.
Судья Ронстон поддернул рукава мантии, почесал за ухом грустного Гидеона.
- Вы ведь покупали этот холодильник в кредит?.. И воображали, что, раз кредит вам предложили прямо в магазине, продающая фирма и финансирующая - одно и то же. Тем более, что и названия у них такие похожие: "Супермотор" и "Супермотор кредит". На этом и строится их расчет. Все спрятано в мелком шрифте на обороте договора, который вы подписали. Покупатель не замечает, что он имеет дело с двумя разными фирмами. И теперь одна из них - "Супермотор кредит" - может заявить вам: "Мы знать ничего не знаем и знать не хотим про ваши беды с холодильником. Выясняйте эти проблемы с "Супермотором". Мы, "Супермотор кредит", одолжили вам деньги на покупку и теперь требуем возврата долга. Ясно и просто. Да еще оплатите нам судебные расходы, в которые вы нас втянули своим упрямством".
Голова Симпсона тихо склонялась на каждую фразу судьи в знак согласия. Выпуклые влажные глаза блуждали по потолку. В них светилась терпеливая вера в торжество справедливости.
- Я понимаю ваше возмущение, мистер Райфилд. И разделяю его. Но сделать ничего не могу. По букве закона они правы. Я вынужден вынести суммарное решение в их пользу. Можно ли что-то сделать, чтобы бороться с этим вымогательством? Безусловно. Обжалуйте мое решение. Подайте апелляцию. У вас есть на это целый месяц. А сами тем временем вчините встречный иск "Супермотору". Тогда перед апелляционным судьей лягут два иска. С юридической точки зрения, они будут обладать равным весом. И вполне возможно, решение будет вынесено в вашу пользу.
- Но чтобы оформить иск, мне придется нанять адвоката?
- Безусловно.
- И заплатить ему, может быть, больше, чем требуют с меня эти рвачи?
- Это уж как вы договоритесь. Правда, есть и другие способы. Год назад у меня было интересное дело. Человек пытался установить в окне кондиционер, неловко повернулся под грузом и повредил себе спину. Он подал в суд на фирму-производителя, обвиняя их в том, что на кондиционере не было предупреждающей таблички. Что-нибудь вроде: "Не будь дураком, не надорвись". Но присяжные присудили ему изрядное вознаграждение. Вы не пытались переносить этот холодильник на спине?
- Нет.
- Жаль. Но апелляцию подайте в любом случае. Мистер Камбакорта, это моя личная просьба к вам: обжалуйте мое решение в ближайшие дни. Я буду чувствовать себя гораздо лучше. Особенно, если у Гидеона кончатся страдания с желудком. Говорил я жене, что телячьи легкие - не лучшая еда для простого честного ретривера. Но разве женщину остановишь, когда она хочет побаловать любимого.
Вечером следующего дня Кипер обещал Грегори отвезти его наконец в "Красный омар". Все предосторожности они обдумали и обсудили заранее.
Машину припарковать, не доезжая двух кварталов. В ресторан Кипер войдет один. По дороге постарается проверить, не сидят ли в засаде "Следопыты Сиона". (Ведь он знал обоих в лицо.)
Закажет для виду каких-нибудь креветок. Незаметно переговорит с Гвендолин. Какая она? О, вы ее сразу узнаете. Кудрявые черные волосы, лежат на плечах. Улыбчивая, насмешливая, нос чуть с горбинкой. Держится очень прямо, но ходит чуть враскачку. Если шутит, любит дать такой предупреждающий, заговорщический толчок в бок локтем. Нет, я понимаю, что вряд ли она станет толкать локтем посетителя. Это уж так, на всякий случай.
В ресторане было людно. Пятница, конец рабочей недели. Официантки носились между столиками, их красные юбчонки раздувались от бега. Киперу досталась черная толстуха с лиловыми губами. Надушенная ванильным мороженым. "Ах, вам просто повезло! Сегодня у нас скидка на несколько отличных блюд!" Она быстро отбарабанила счастливый список.
- Мне всегда было любопытно, - сказал Кипер. - Если сегодня со скидкой это потому, что завтра уже нельзя будет есть?
Негритянка погрозила ему карандашиком, закатилась смехом. Ваши опасные шуточки, сэр, доведут меня до беды. Знаем-понимаем, что вы имеете в виду. Не хотите со скидкой - берите за полную стоимость.
Кипер ел не спеша. Волосы у всех официанток были спрятаны под фирменными венчиками. Носа с горбинкой нигде не было видно. Ну, и слава Богу. А то Долли потом обвинила бы его в сводничестве.
Все же, перед уходом, положив на стол чаевые, он спросил на всякий случай:
- Вы не знаете, Гвендолин еще работает здесь?
Официантка посмотрела на него подозрительно.
- Ну, работает.
- А завтра она будет? В какую смену?
- Ну, в вечернюю. А вам зачем?
- Ничего серьезного. Один общий знакомый просил сказать ей "хэлло".
- А как его зовут? Я могу передать.
- Нет, спасибо. Я лучше сам зайду завтра.
Кипер вышел на улицу. Застегнул плащ до горла. Осенний ветер катил по небу круглые облака. Подсвеченные снизу праздничными городками.
Кто-то постучал его по плечу. Он обернулся. Официантка вглядывалась в него обиженно и недоверчиво. Недодал чаевых? Прикарманил вилку? Губы ее синели на ветру.
- Вашего приятеля не Грегори зовут?
- Вообще-то, да. Как вы догадались? Вы с ним знакомы? Видели вместе с той самой Гвендолин?
- Вообще-то, я и есть та самая Гвендолин. Кто знает, тот понимает, что я имею в виду.
"Так, - подумал Кипер. - Мальчик просто забыл упомянуть одну примету. Незначительную деталь. Бывает. Этого нам еще не хватало... Конечно, мы все не расисты, но... А нос, и правда, - с горбинкой".
- Я знала, знала, что этим кончится. Меня не обманешь. Сама убегала с двенадцати лет. Душой-то он давно был в бегах. Далеко его унесло?
- Не очень. - Но сам-то цел? В порядке? Вы его видели?
- Цел и невредим, в полном порядке. Хочет вас повидать. Но надо действовать очень осторожно.
- Да знаю я! Родители его тут заявились разыскивать. Но я бы не выдала, если б даже знала. Мамаша то плачет, то грозится. Хотела я ей сказать: "Раньше надо было думать". Да потом вижу: она же в мальчишке своем ничего не понимает. Она, я слыхала, сама убегала в детстве - только от плохих родителей. Не может понять, как это хотят убежать от хороших, от всяких. Где он сейчас?
- Ждет в машине. Здесь, недалеко.
- Я кончаю через полчаса. Видите, через дорогу бензозаправка? Ждите меня там. Только пусть не выходит из машины. Вы-то уж знаете-понимаете, что я имею в виду.
В годы учебы Киперу часто доводилось подвозить друзей. Иметь машину тогда считалось роскошью для студента. Иногда набивалась такая толпа, что из окон торчали головы, руки, портфели. Но все же это было лучше, чем везти какую-нибудь парочку. И слышать все эти свистящие "нет, нет, нет! да, да, да! ох, ох, ах!". Вперемешку с сопением и стонами. И ловить в зеркальце то губы, то щеку, то голое плечо, то пальцы на шее. Наполнявшие сердце водителя грустной завистью. Опасной для встречных машин. Точь-в-точь как сейчас, когда он вез Грегори и Гвендолин. Купавшихся на заднем сиденье в ванильных ароматах.
В ожидании Гвендолин Грегори пытался выклянчить побольше. Но Кипер был непреклонен.
- Еще чего выдумал - мотель! Никаких мотелей! Кафе - прекрасное место для свиданий. В крайнем случае - кино. И только! Да, я подожду рядом, в какой-нибудь забегаловке. Мне нужно прочесть и написать кучу писем.
Письмо, на самом деле, было только одно - из Новой Англии.
"Дорогой К. Р.
Вчера приходил старый Готлиб - помочь мне вставить зимние рамы в окна. Они не тяжелые, но одному их поднимать очень несподручно. Поэтому мы заключили трудовой союз: он помогает мне, я - ему. Его сыновья не захотели фермерствовать, разъехались. Они с женой остались вдвоем в большом доме. Завтра иду к нему.
Сегодня после работы я поил его чаем с печеньем. Говорили о том, о сем, размякли в сразу потеплевшем доме. И вдруг он спросил: "Почему я никогда не вижу вас в церкви?". Мне было неловко врать ему - разделенный труд, преломленный хлеб сближают, - поэтому я стал говорить правду. Которая в моем случае многословна и неубедительна.
Я стал объяснять, что в течение всей жизни я так много думал про отношения человека с Богом, что из этих мыслей у меня вырос настоящий мысленный горб. Я не горжусь им, не рад ему, но мне нужно жить с ним, потому что ампутировать его нельзя. Горб этот такой разветвленный, высокий, чувствительный, причудливый, что нет ни одной церкви, в двери которой я мог бы пролезть с ним. Это должна быть такая причудливая дверь, в которую мой горб мог бы войти, как ключ входит в замочную скважину. Но церкви с такой дверью нет. Поэтому мне приходится всегда оставаться у порога.
Готлиб кивал сочувственно - и был прав. Простой человек принимает Неведомое легко и естественно, ибо для него оно всегда рядом, всегда лицом к лицу. Интеллектуал же отделен от Неведомого горой псевдообъяснений, которые он сам же и громоздит увлеченно и неутомимо. И не замечает при этом, что все эти рациональные объяснения затвердевают в догмы, ритуалы, обряды. Так что в какой-то мере, быть может, он был прав - тот провинциальный профессор, который назвал науку новой религией.
Мне и самому подобные мысли порой приходили в голову. И знаешь, когда я впервые об этом подумал? Смешно сказать: летел в самолете и глядел на стюардесс, выстроившихся в проходах и объяснявших, что надо делать в случае аварии. Мы все прекрасно знаем, что ни одному человеку еще не удалось спастись из самолета, упавшего в океан. Никто не успел натянуть надувной жилет, схватить плавучее сиденье, добежать до бокового выхода. Известно, что ветер врывается в пробоину с такой адской силой, что срывает всю одежду с людей голые трупы будут качаться на волнах. А при ударе о землю гибнут не только пассажиры и команда, но часто и жители, на земле, еще секунду назад воображавшие себя в полной безопасности.
И тем не менее, миловидные стюардессы, указывающие ритмичными движениями рук то на аварийный выход, то на сиденья, то на кислородные маски, наполняют наши сердца обманчивым покоем. Каждый день в тысячах взлетающих самолетов они исполняют свой ритуальный танец - эти новые жрицы нового культа, нового идола, имя которому: Безопасность.
Да, пожалуй, так сказать будет точнее всего: наши новые боги, которым мы поклоняемся со страстью и убежденностью, - Безопасность и Здоровье. Это им мы строим сверкающие капища больниц, их служителям вверяем свою душу и тело, им платим огромные подати, несравнимые с церковной десятиной темного Средневековья. А все эти горы лекарств, витаминов, мазей - разве не есть они наша новая святая вода, чудодейственные мощи, свечки к иконе? Раньше покупали индульгенции или платили за молитвы во здравие и за упокой - теперь мы покупаем все виды страховки. Недавно я прочитал объявление, предлагающее застраховаться от похищения инопланетянами - и совсем недорого.
В нашем новом язычестве человек может устроиться вполне уютно и прожить до конца дней своих в душевном комфорте. Но при одном условии: он не должен думать о смерти. Ибо Здоровье и Безопасность кончаются со смертью. И что тогда? Тогда-то Неведомое выступает из тьмы, в которую мы оттеснили его своим сверкающим здравоохранительным базаром, садится перед нами и возвращает нам долю серьезности, необходимую для отсыхания интеллектуального горба. После этого дверь церкви откроется для тебя - но не слишком ли поздно?
Прости за этот мрачноватый скулеж, навеянный холодным ветром за черным окном. И да хранят тебя боги Здоровья и Безопасности.
Твой Антонио А."
Гвендолин была очень довольна фильмом. В машине она хвалила смелость и находчивость героини. Которая ловко отбилась от злого мужа горячим утюгом.
- Нет, мне-то никакой утюг бы не понадобился, нет, сэр. Я своего мужа могла бы одной рукой вот так... Но это мне вышло боком, да, боком, скажу вам, и крест мне на сердце... Потому что он раз напился в доме и упал и разбил себе голову... И соседи вызвали "скорую", да, "скорую", и его отвезли в больницу... И там его спрашивают: "Кто вас так отделал?" А он, сучий сын, говорит им: "Жена отделала! Крест на сердце - жена!" И полиция примчалась и увидела, насколько я здоровее его, и надела на меня наручники, и я провела ночь в участке, вот так история. Пока он наутро не протрезвел, и не испугался и не сознался в своей неправде. Ох, кто бы только знал-понимал, как я бесилась всю ночь в тюрьме.
Дом с лифтом очень насмешил Гвендолин. Она хлопала себя по бокам, закидывала голову, толкала Грегори локтем. Тот блаженно улыбался и глядел на нее преданным взглядом. Губы его сильно полиловели после кино.
Гвендолин вдруг взяла его за ухо и за чуб. И несколько раз повернула голову вправо и влево.
- Вот так... Вот так... Вот так... Вот так твоя мать должна была тебя учить... Чтоб знал, как убегать из дома... Когда у меня будут дети, никакого самовольства не допущу. Все будет на замке: холодильник, буфет, двери, телевизор. И никаких карманных денег. Только то, что заработают.
Грегори, пошатываясь, вошел в лифт. Вознесся к себе на второй этаж. Кипер повез Гвендолин домой.
- Это я так, напускаю строгость, - объясняла она по дороге. - А вообще-то взяла бы его на руки и носила, носила... Я ведь точно такая была... Ну, скажите, вы - умный и образованный: почему в молодости так хочется убежать из дому? Я помогала в одной семье, где сын первый раз пытался убежать в четыре года. Собрал маленький чемоданчик и честно ждал маму в вестибюле, чтобы предупредить. Куда их несет? Почему? Не знаете? Так я вам сама скажу: потому что дома уже никого ничем не удивишь. А в молодости без этого жизнь не в жизнь. Дико хочется кого-нибудь удивить. Хоть чем-нибудь. Или хоть самой удивиться. Если вы понимаете, о чем я толкую.
- А правда, что вас родители в детстве приковали цепью?
- Чистая святая правда, крест на сердце. А что им оставалось делать? Первый раз я убежала в двенадцать лет. Пристала к какой-то уличной шайке. И удивляла их в свое удовольствие. Нетрудно. Затянешься травкой - дикий восторг. Опрокинешь стаканчик виски - у всех шары на лоб. Двенадцать лет все же. Даже потом, когда тебя начнет выворачивать, - стоят кругом и только что в ладоши не хлопают. Веселье.
- Но все же ребенка на цепь - это как-то жестоко. Не дай Бог таких родителей.
- И ничего подобного. Родители у меня замечательные. Специально нашли такую длинную цепь, чтобы я могла разгуливать по всей квартире. Ванная, телевизор, холодильник - до всего могла дойти. Только за дверь на лестницу не выйти. Друзья меня навещали, мы играли вместе. И я была самая-самая удивительная! Ведь никого - ну, никогошеньки, кроме меня! - не держали на цепи.
- Чем же это кончилось?
- Жутью, полной жутью! Дайте я вам расскажу. Кто-то из друзей наболтал учителям, те донесли полиции. И что тут началось, что началось! Нагрянул целый отряд. Отца и мать потащили к судье. В наручниках! Обвинение - мучительство ребенка. Залог до суда - сто тысяч долларов. Нет денег - в тюрьму. Меня - в сиротский дом. Вот уж где мрак и ужас, вот где никого ничем не удивишь. А воспитательница мне говорит: "Завтра повезем тебя в суд, будешь давать показания против своих родителей". Это я-то!.. Ну, привезли меня, посадили в свидетельское кресло, поднесли Библию. И этот прокурор их - голова, как череп с черными дырами - начал задавать вопросы. А я как закричу, как закричу!