— Не буду я тащить его домой, он слишком дурно пахнет… — Ма обнюхивает меня с ног до головы, строя уморительные гримасы, а я изо всех сил сдерживаю смех, чтобы братец Лис не догадался, что я живой. Но мне никогда не удается этого сделать — в конце концов я заливаюсь смехом.
Я прошу маму спеть смешную песенку, и она начинает:
— Червяк вползает, выползает…
— Тебя он смело поедает, — продолжаю я.
— Он ест твой нос, он ест твой глаз. И на ногах меж пальцев — грязь.
Потом, лежа на кровати, я принимаюсь сосать, но мой рот скоро засыпает. Ма относит меня в шкаф и укутывает по шею в одеяло, но я высвобождаюсь из него. Мои пальцы отстукивают ритм по красному концу одеяла. В эту минуту раздается бип-бип — это дверь. Ма подскакивает и ойкает — наверное, она ударилась головой. Она плотно закрывает дверцы шкафа.
В комнату врывается холодный воздух, я думаю, что это воздух из открытого космоса и пахнет он замечательно. Дверь издает звук бамп, значит, Старый Ник уже вошел. Сон с меня как рукой снимает. Я встаю на колени и смотрю в щелочку, но вижу только комод, и ванну, и еще круглый краешек стола.
— Похоже, что-то вкусное, — раздается низкий голос Старого Ника.
— А, это остатки праздничного пирога, — отвечает Ма.
— Надо было напомнить мне, я бы подарил ему что-нибудь. Сколько ему уже, четыре?
Я жду, когда Ма поправит его, но она молчит.
— Пять, — шепчу я. Но она, должно быть, все-таки услышала мой шепот, потому что подходит к шкафу и сердитым голосом произносит:
— Джек!
Старый Ник смеется — а я и не думал, что он умеет смеяться.
— Смотри-ка, оно умеет говорить.
Почему он сказал оно, а не он?
— Хочешь выйти из шкафа и померить свои новые джинсы?
Он говорит это не Ма, а мне. В моей груди стучит данг-данг-данг.
— Он уже почти уснул, — говорит Ма.
Но я не сплю. Жаль, что я прошептал слово «пять» и он меня услышал. Надо было мне сидеть тихо.
Они о чем-то разговаривают.
— Ну хорошо, хорошо, — звучит голос Старого Ника, — можно я отрежу кусочек?
— Он уже засох. Если ты хочешь…
— Нет-нет, я ничего не хочу, командуешь тут ты.
Ма ничего не отвечает.
— Я здесь всего лишь рассыльный, выношу мусор, хожу по магазинам детской одежды, забираюсь по лестнице, чтобы убрать с окна снег, всегда к вашим услугам, мадам…
Я думаю, он сказал это с сарказмом. Сарказм — это когда тон не совпадает со словами, которые произносит человек.
— И на том спасибо. — Голос у Ма какой-то чужой. — После этого стало светлее.
— Обидеть человека не трудно.
— Прости. Большое спасибо.
— Так больно бывает, когда рвут зуб, — говорит Старый Ник.
— Спасибо за продукты и джинсы.
— Не стоит благодарности.
— Вот тебе тарелка, может, в середине он не такой сухой.
Я слышу, как что-то звякает — наверное, она угощает его пирогом. Моим пирогом.
Минуту спустя он говорит каким-то смазанным голосом:
— Да, совсем зачерствел.
Рот у него набит моим пирогом.
Лампа с громким щелчком выключается, и я подпрыгиваю от неожиданности. Я не боюсь темноты, но не люблю, когда она наступает внезапно. Я ложусь под одеяло и жду.
Когда под Старым Ником начинает скрипеть кровать, я принимаюсь считать эти скрипы пятерками, по моим пальцам. Сегодня их двести семнадцать. Я считаю до тех пор, пока он не вздыхает и кровать не перестает скрипеть. Я не знаю, что произойдет, если я не буду считать, но я всегда считаю.
А что происходит в те ночи, когда я сплю? Не знаю, может быть, Ма считает вместо меня. После двухсот семнадцати скрипов все затихает.
Я слышу, как включается телевизор, они слушают новости, в щелку я вижу танки, но это совсем неинтересно. Я засовываю голову под одеяло. Ма и Старый Ник разговаривают, но я уже не слушаю.
Я просыпаюсь в кровати. На улице идет дождь, — я догадываюсь об этом потому, что окно на крыше затуманилось. Ма дает мне пососать и тихонько поет «Я пою во время дождя».
Молоко в правой груди сегодня совсем не вкусное. Я сажусь на кровати, вспомнив вчерашний разговор.
— Почему ты не сказала ему заранее, что у меня день рождения?
Ма перестает улыбаться.
— Я думала, ты уже спал, когда он пришел.
— Если бы ты сказала ему, он принес бы мне подарок.
— Как же, принес бы, — произносит она, — он всегда только обещает.
— А что бы он принес? — Я жду ее ответа. — Надо было напомнить ему.
Ма вытягивает руки над головой.
— Я не хочу, чтобы он тебе что-нибудь приносил.
— Но воскресные подарки…
— Это совсем другое, Джек. Я прошу у него только то, что нам нужно для жизни. — Она показывает на комод, там лежит что-то голубое. — Кстати, вот твои новые джинсы.
Она уходит пописать.
— Ты могла бы попросить, чтобы он сделал мне подарок. Я никогда еще не получал подарков.
— Но ведь я сделала тебе подарок, разве ты забыл? Твой портрет.
— Мне не нужен этот дурацкий портрет, — плачу я.
Ма вытирает руки, подходит ко мне и обнимает:
— Ну, успокойся.
— Он мог бы…
— Я тебя не слышу. Вдохни поглубже.
— Он мог бы…
— Объясни мне, в чем дело.
— Он мог бы принести мне щенка.
— Что?
Я не могу остановиться и говорю сквозь слезы:
— В подарок. Он мог бы принести мне настоящего щенка, и мы назвали бы его Счастливчик.
Ма вытирает мне глаза тыльной стороной ладоней.
— Ты же знаешь, у нас нет места для собаки.
— Нет, есть.
— Со щенком нужно гулять.
— Мы гуляем.
— Но щенок…
— Мы много бегаем по Дорожке, и Счастливчик мог бы бегать с нами. Я уверен, что он бегает быстрее тебя.
— Джек. Щенок свел бы нас с ума.
— Нет.
— А я говорю, свел бы. Запертый в комнате, он бы постоянно лаял, скребся…
— Счастливчик не стал бы скрестись.
Ма закатывает глаза. Она подходит к кладовке, достает подушечки и высыпает их в миску, не считая. Я изображаю рычащего льва.
— Ночью, когда ты уснешь, я встану, вытащу фольгу из дыр и выпущу оттуда мышонка.
— Какой ты глупый.
— Это не я глупый, это ты глупая тупица.
— Послушай, я понимаю…
— Мышонок и Счастливчик — мои друзья. — Я снова начинаю плакать.
— Нет никакого Счастливчика, — произносит Ма сквозь зубы.
— Нет, есть, и я его люблю.
— Ты его просто выдумал.
— Зато есть мышонок, он — мой настоящий друг, а ты его прогнала…
— Да, — орет Ма, — чтобы он ночью не бегал по твоему лицу и не кусал тебя.
Я плачу так сильно, что дыхание у меня сбивается. Я и не знал, что мышь может укусить меня в лицо, я думал, что это делают только вампиры.
Ма падает на одеяло и лежит неподвижно. Через минуту я подхожу к ней и ложусь рядом. Я поднимаю ее футболку и начинаю сосать, но мне приходится прерваться, чтобы вытереть пот. Молоко в левой груди вкусное, но его мало.
Потом я примеряю джинсы, но они все время падают. Ма вытаскивает из них нитку.
— Не надо.
— Они и так тебе велики. Дешевое… — Но она не говорит что.
— Это — деним, — сообщаю я ей, — из него делают джинсы. — Я кладу нитку в кладовку в коробочку, где хранятся разные вещи для починки.
Ма достает швейный набор и ушивает джинсы в поясе, после чего они уже не сваливаются.
Мы проводим все утро в делах. Сначала мы переделываем пиратский корабль, изготовленный на прошлой неделе, в танк. Водителем служит воздушный шар; когда-то он был таким же большим, как и мамина голова, и к тому же розовым и круглым, а теперь он стал размером с мой кулак, красным и сморщенным. Мы надуваем шар первого числа каждого месяца, поэтому до начала апреля не можем подарить нашему шарику братца. Ма играет с танком, но не долго. Ей очень быстро надоедает играть — это потому, что она взрослая.
Понедельник — день стирки; мы кидаем в ванну носки, белье, мои серые штаны, измазанные кетчупом, рубашки и кухонные полотенца и смываем с них грязь. Ма включает обогреватель, чтобы высушить белье, достает Одежного коня из-за двери и раскладывает его, а я велю ему стоять крепко и не падать. Мне хотелось бы покататься на нем, как я делал, когда был еще малышом, но теперь я тяжелый и могу сломать ему спину. Было бы круто, если бы я мог по своему желанию уменьшаться, а потом становиться великаном, как Алиса. После стирки мы выжимаем белье и развешиваем его. В комнате жарко, мы с Ма стаскиваем с себя футболки и по очереди суем голову в холодильник, чтобы охладиться.
На обед у нас салат из фасоли, который я тоже терпеть не могу. После дневного сна мы каждый день кричим, кроме субботы и воскресенья. Мы прочищаем себе глотки и взбираемся на стол, чтобы быть поближе к окну. Мы держимся за руки, чтобы не упасть.
Ма произносит:
— По моему знаку приготовились, вперед, — после чего мы открываем пошире рот и кричим как можно громче. Сегодня я кричу, как никогда, громко, потому что мои легкие увеличились оттого, что мне исполнилось пять.
Потом мы говорим «ш-ш», приложив к губам палец. Однажды я спросил маму, к чему это мы прислушиваемся, и она ответила:
— На всякий случай.
Потом я делаю рисунки вилки, расчески, крышек от банок и швов на своих джинсах с помощью притирания. Самая подходящая бумага для этого — разлинованная, но для множества рисунков лучше использовать туалетную. Сегодня я нарисовал кота и попугая, игуану и енота, Санта-Клауса, и Муравья, и Счастливчика, и всех моих друзей из телевизора друг за другом, и себя самого — короля Джека. Закончив, я смотал бумагу обратно в рулон, чтобы можно было им вытирать попу. От другого рулона я отрезал кусочек, чтобы написать письмо Доре, но для этого мне пришлось заточить красный карандаш гладким ножом. Я сильно нажимаю на карандаш, поскольку он такой короткий, что от него почти ничего не осталось. Я пишу очень хорошо, только иногда переворачиваю буквы задом наперед. «Позавчера мне исполнилось пять, ты можешь съесть последний кусочек пирога, но у нас нет для него свечей, с любовью, до свидания, Джек». В начале слова «пирога» бумага немного порвалась.
— Когда Дора его получит?
— Ну, — говорит Ма, — я думаю, через несколько часов это письмо попадет в море, потом его выбросит на берег…
Ее слова звучат очень смешно, потому что она сосет ледяной кубик, чтобы уменьшить боль в зубе. Берег и море существуют только в телевизоре, но я думаю, что, если послать письмо, они ненадолго станут настоящими. Я спускаю воду в туалете, и письмо уносится вместе с ней.
— А кто его найдет? Диего?
— Наверное. И отвезет его своей кузине Доре…
— В своем «джипе-сафари». Зум-зум через джунгли.
— Так что она получит твое письмо завтра утром. Или самое позднее — в обед.
Ледяной кубик уже не так выпирает за маминой щекой.
— Покажи!
Ма высовывает язык — на нем лежит маленький кубик.
— Я думаю, у меня тоже болит зуб.
Но Ма отмахивается от меня:
— Брось, Джек.
— Нет, правда болит. Ой-ой-ой.
Ее лицо меняется.
— Если хочешь пососать лед, так соси, и не надо ничего придумывать.
— Мне больно.
— Меня этим не испугаешь.
А я и не собирался ее пугать.
— Может быть, он заболит, когда мне будет шесть.
Доставая из холодильника кубики, она громко выдыхает:
— У врунишки вспыхнули штанишки.
Но я не вру, а только притворяюсь.
Снаружи идет дождь, Бог на нас не смотрит. Мы поем песни «Штормовая погода», «Идет дождь» и еще одну о том, как пустыня ждет дождя.
На ужин у нас рыбные палочки с рисом, я давлю лимон, но он не настоящий, а из пластика. Однажды у нас был настоящий лимон, но он слишком быстро закончился. Ма закапывает кусочек своей рыбной палочки в землю под цветком.
По вечерам планеты мультфильмов нет, наверное, потому, что темно, а у них на телевидении нет ламп. Я выбираю программу, где готовят еду, но только не настоящую, потому что у них нет консервных банок. Потом я переключаюсь на планету фитнеса, где люди в нижнем белье на разных машинах много раз подряд выполняют одни и те же движения. Я думаю, их здесь заперли. Но эта программа быстро заканчивается, и начинается программа о строителях сборных домиков. Они собирают дома самых разных форм и красят их в миллионы различных оттенков. Дома похожи на множество соединенных между собой комнат. Люди в телевизоре живут в основном в них, но иногда выходят наружу и попадают под погоду.
— А что, если передвинуть кровать сюда? — предлагает Ма.
Я удивленно смотрю на нее, а потом туда, куда она показывает.
— Но это же телевизионная стена.
— Это мы ее так называем, — отвечает Ма, — но кровать, наверное, войдет сюда, если поставить ее между туалетом и… нам придется немного отодвинуть шкаф. Тогда мы поставим на ее место комод, а на него телевизор.
Но я с силой трясу головой:
— Тогда мы ничего не увидим.
— Нет, увидим, мы же будем сидеть вот здесь, в кресле-качалке.
— Это плохая идея.
— Хорошо, забудем об этом. — Ма складывает руки на груди.
Женщина в телевизоре плачет, потому что ее дом стал желтым.
— Может быть, ей больше нравится коричневый? — спрашиваю я.
— Нет, — говорит Ма. — Она плачет от счастья.
— Это очень странно. — Может, ей грустно и радостно одновременно, как тогда, когда по телевизору передают красивую музыку?
— Нет, она просто дура. Давай выключим телевизор.
— А можно через пять минут? Ну пожалуйста.
Ма отрицательно качает головой.
— Тогда давай поиграем в попугая, у меня ведь получается все лучше и лучше.
Я напряженно вслушиваюсь в слова телевизионной женщины, потом говорю: «Моя мечта осуществилась, должна сказать вам, Доррен, что даже в самых смелых мечтах я не могла представить себе такое, а карнизы…» Но тут Ма выключает телевизор. Я хочу спросить ее, что такое карниз, но думаю, что она все еще обдумывает свой безумный план — как передвинуть мебель.
Забравшись в шкаф, я не сплю, а считаю наши стычки с Ма. За три дня у нас произошло три ссоры: одна — из-за свеч, другая — из-за мышонка и третья — из-за Счастливчика. И мне хочется снова стать четырехлетним, если пять лет означают постоянные ссоры с Ма.
— Спокойной ночи, комната, — очень тихо говорю я. — Спокойной ночи, Ма и шарик.
— Спокойной ночи, плита, — говорит Ма, — и спокойной ночи, стол.
Я улыбаюсь.
— Спокойной ночи, бумажный мяч, спокойной ночи, ноги, замок, спокойной ночи, ковер.
— Спокойной ночи, воздух, — говорит Ма.
— Спокойной ночи, все звуки.
— Спокойной ночи, Джек.
— Спокойной ночи, Ма, и не забудь про клопа.
— Ночь, скорее засыпай, — говорит Ма, — клоп, малютку не кусай!
Когда я просыпаюсь, окно на крыше ярко-голубое, снега на нем нет даже в уголках. Ма сидит на своем стуле, держась за щеку — значит, у нее опять болит зуб. Она смотрит на стол, на котором стоят две вещи. Я вскакиваю и хватаю одну из них.
— Это же джип! Джип с дистанционным управлением! — Я вожу его по воздуху — он красный и величиной с мою ладонь. Прямоугольная дисташка серебристого цвета. Когда я нажимаю на одну из кнопок своим большим пальцем, колеса джипа начинают крутиться — жж-жж-жж.
— Это тебе запоздалый подарок на день рождения.
Я знаю, что его принес Старый Ник, но Ма не говорит мне об этом. Я не хочу есть подушечки, но Ма говорит, что я буду играть со своим джипом только после завтрака. Я съедаю двадцать девять подушечек и больше уже не могу. Ма говорит, что нельзя выбрасывать еду, и доедает все остальное.
Я заставляю свой джип двигаться с помощью одной лишь дисташки. У нее тонкая серебристая антенна, я могу делать ее длинной или короткой, как мне захочется. Одна кнопка заставляет джип двигаться вперед или назад, а другая — поворачивать вправо или влево. Если же я нажму обе одновременно, машину парализует, словно в нее попала отравленная стрела, и она говорит аргххх.
Ма заявляет, что надо начинать уборку, ведь сегодня вторник.
— Осторожнее с ним, — предупреждает она. — Не забывай, что его легко сломать.
Я это знаю, — все на свете ломается.
— И если ты будешь все время гонять его, то батарейки сядут, а у нас других нет.
Я заставляю джип объехать всю комнату, это легко, только по краям ковра он застревает, потому что ковер под его колесами собирается в складки. Дисташка — начальница, она говорит:
— Ну давай, выезжай, а то тащишься, как черепаха. Объезжай дважды вокруг ножки стола, лентяй. Крути своими колесами.