- Мен, ты чего же там молчишь? - теряя терпение, спросил Наум издалека, из-за рассасывающейся толпы студентов, - неужели повезло и ты от прилива счастья не в силах нам этого сказать?
"От прилива счастья..." - Мендл криво усмехнулся и чуть было не заплакал. Последний раз он плакал давно, когда умер отец. И вот теперь... Совсем неподходящий был момент, чтобы повернуться лицом к своим друзьям. Он раз пять обшарил список радиотехнического, но, увы, себя там не нашел. И стоял он просто так, чтобы прийти в себя.
Месяц тому назад, перед отъездом в Киев, Ульяна пригласила к себе самих близких друзей.
Сначала вечеринка была, как всегда, шумной и веселой. Пели песни, потом завели патефон и танцевали ставшие недавно модными танго и фокстрот. Завели "Утомленное солнце нежно с морем прощалось...", и Ульяна пригласила Менделя. А у того ноги совершенно не слушались. Он вообще не понимал, что это за танец такой, в чем, собственно, заключается удовольствие еле-еле, по стариковски, переставлять ноги. То ли дело полька или вальс. Тут хоть можно как следует подвигаться и пошуметь.
- Мендл, смотри, не усни на ходу, а то даму прозеваешь, - смеялся над ним Наум.
А когда Мендл потерял равновесие, свалился вместе с Ульяной на стол и чуть было не опрокинул графин с вином, хохоту было на всю улицу.
Ульянина мама стала приводить в порядок стол со словами:
- И в самом-то деле, зачем вам эти дурацкие танцы? Они придуманы там за кордоном для буржуев, а нам они совсем не подходят. Вон какие наши-то веселые и задорные!
После этого все успокоились.
В наступившей тишине вдруг серьезно заговорила Ульяна.
- Я с ужасом думаю, что будет с нами, ребята, если мы не сумеем поступить в институт.
- Не сумеем, так не сумеем, - сказал безразличным тоном Наум.
Это не на шутку взволновало Ульяну.
- Хорошо тебе говорить! Если что, ты возвращаешься в Ружин и работаешь жестянщиком. Худо-бедно - при деле. А мне, например, что остается делать работать в колхозе, жалкие трудодни зарабатывать или, в лучшем случае, бумажками шелестеть целый день в каком-нибудь учреждении. И это в то самое время, - все больше распалялась Ульяна, - когда в стране совершаются такие грандиозные дела, аж дух захватывает - гидроэлектростанции, Северный полюс, оросительные каналы... Как хотите, если не быть участником этих свершений, то лучше не жить!
Так что же оставалось делать им троим теперь, после такого провала?
Мендл почувствовал прикосновение сильной руки. Наум дотянулся до него, взял его крепко за рукав, намереваясь оттащить от доски.
К этому времени Мендл уже успокоился и совершенно безразлично посматривал на списки, думая о предстоящем невеселом разговоре с мамой по приезде в Ружин.
- Не расстраивайся, Мен! - гудел над ухом Наум. - Надо уметь и проигрывать. А теперь пошли отметим втроем случившееся. Я тут разведал отличный ресторанчик на углу Крещатика и Бульвара Шевченко.
С тяжелым сердцем Мендл продолжал просматривать другие списки, чтобы оттянуть время. Вдруг в его глазах мелькнуло что-то знакомое, близкое. Как? Каким образом? Список-то совсем другого факультета! И он заорал сумасшедшим голосом:
- Есть! Ребята, я... я там есть! Смотрите, Ульянушка, Наум! Вот! - с блеском в глазах Мендл ткнул палец в один из списков, где красовалась его фамилия, имя и отчество: Раневич Мендель Абович.
- Но постой же, может это однофамилец. Факультет-то химико-технологический, - заметила Ульяна.
- Сначала я тоже подумал - однофамилец, - взволновано говорил Мендл, но вспомнил, что на собеседовании с директором после вступительных экзаменов он мне задал вопрос, соглашусь ли я пойти на другой факультет, если не выдержу конкурс на радиотехнический. И я сказал, что пойду.
- Вот здорово! - слишком подчеркнуто воскликнул Наум, выдавая этим естественную зависть и вместе с искреннюю радость за своего товарища. - Тем более, есть повод мотануть в ресторан и поздравить будущего химика!
Высокий Наум обнял за плечи Ульяну и Менделя и повел их к выходу.
Радость была, конечно, неполной, - победа досталась лишь одному из них, и то наполовину. Может ли человек, мечтающий о чудесах радиотехники, погрузиться в неисчислимый ворох химических формул? В школе Мендл никогда не подымался выше тройки по химии и ненавидел ее всеми клетками тела и души.
Но зачислили. И дело не только в том, что приняли. Его оценили. И первый раз в жизни, и по крупному! И не где-нибудь, и не кто-нибудь, а преподаватели Киевского Политехнического, знаменитого на всю страну!
Скорее бы домой, в Ружин. Так хотелось обрадовать маму и доказать Мучнику, что он, Мендл, чего-нибудь да стоит!
Втроем они вышли в институтский парк, ограждающий длинный ряд учебных корпусов от уличного шума и суеты, и спустились по широкой аллее вниз к трамвайной остановке.
Мендл из деликатности, щадя своих товарищей, старался больше не говорить о том, что только что с ним произошло. Внешне он никак не выдавал своих чувств.
Но что творилось в его душе!?
Вспыхнувшая у доски объявлений заря успеха разгоралась все ярче и ярче, рождая все новые и новые мечты, фантазии, устремления. Будущее теперь у его ног! Какие могут быть впереди неразрешимые проблемы?
"Химический факультет? - задавал себе Мендл вопрос и тут же находил ответ на него. - Первый-то курс - общеобразовательный, и в течение года можно попытаться перейти на другой факультет."
В ожидании трамвая было выше его сил не повернуться лицом к старинному парку, протянувшемуся на целых три трамвайных остановки, к центральному входу института, который виден был далеко в конце ведущей вверх аллеи высоких тополей. Все это теперь его обитель, гарант его завтрашних восхождений!
Подумать только, совсем недавно он приехал из маленького, мало кому известного местечка сдавать экзамены в институт и тут же столкнулся с самоуверенными городскими всезнайками, прекрасно знающими порядки в институте, в котором они побывали уже не раз, и, конечно, в родном для них городе. И невольно пришлось призадуматься, а не правы ли мать и Мучник? Слабая, но надежда, появилась только после первого, самого трудного экзамена по математике, когда он понял, что с городскими тягаться вполне возможно, немало из них были отсеяно после этого экзамена, а он вместе с Наумом и Ульяной остался.
В первое время город казался ему совершенно чужим, неуютным. Проезжая на трамвае по Брест-Литовскому шоссе, на участке между институтом и центральным районом, он смотрел через окно на одноэтажные, убогие, неопрятные домики и удивлялся восторгам дяди Арона по поводу красавца-города.
"В Ружине дома выглядят куда лучше", - думал он.
А вот сегодня, в победный для него день, он этого не замечал. И когда трамвай стал подниматься к Ботаническому саду, Бульвар Шевченко казался ему необыкновенно красивым и праздничным.
При выходе из трамвая быстрый Наум соскочил первым и весьма галантно подал левую руку Ульяне, которая засияла от неожиданности и стала, видимо, умышлено неторопливо перебирать своими ножками каждую ступеньку, чтобы как-то продлить первую, может быть, в ее девичьей жизни такую счастливую минуту.
- А вот и наш ресторан, - Наум показал на один из подъездов красивого светло-серого шестиэтажного дома с высокими фигурными окнами.
- Ребята, - закричал Мендл, пробудившись от своих светлых мыслей, которые поглотили его целиком, - так это же дом, где я остановился, в котором живет мой дядя Арон! Как это я сразу не сообразил - на углу Крещатика и Бульвара Шевченко... Пошли ко мне! Четвертый этаж... Надо же!
Наум остановился и подчеркнуто снисходительно повел свой разговор с Ульяной.
- Обрати внимание, Ульяночка, налицо признак великого ученого химика, который безнадежно страдает забывчивостью и может забыть - слыханное ли это дело - даже родного дядю и дом, в котором он живет. Это ужасно! - И, взяв Ульяну за руку, заявил: - Нет и еще раз нет! Мы птицы свободные! Айда в ресторан!
"Черт, - думал Мендл, - у меня ведь денег-то кот наплакал". Он хотел сказать об этом прямо, но Ульяна...
Проходя первый раз в своей жизни через вращающиеся входные двери ресторана, Мендл не рассчитал свой шаг и получил довольно чувствительный толчок в спину.
Просторный, ярко освещенный с роскошной хрустальной люстрой зал. За многочисленными столиками - разодетая публика, суетливые официанты.
Наум потащил их к свободному столику, где они и расположились.
"А что, если у Наума тоже денег мало?" - с ужасом думал Мендл.
Не успели они перевести дух, как к столику неторопливым, важным шагом подошла официантка и спросила:
- Откуда вы такие молоденькие?
- Из Ружина, а что? - с ходу выдала Ульяна, гордо встряхнув своими светлыми длинными кудрями.
- Ах, из Ружина!? То-то и видно.
- Простите, а что видно? - заступился Наум.
- Прежде чем занимать столик, нужно спросить. Этот столик уже заказан.
- А где это видно? - не унимался Наум.
- Еще раз говорю, - повысила тон женщина, - спросить надо.
Оскорбленный этим тоном Мендл с грохотом отодвинул стул и закричал:
- К черту! Пошли ко мне!
- Нет, ты сиди! - сказал твердо Наум. А потом к официантке: - Ну, хорошо, укажите нам свободный стол.
- А что вы, милые мальчики и девочки, из этого самого, как его, Ружина, собираетесь заказывать? Водку будете?
- Водку? Зачем? - запальчиво спросил уже не владеющий собой Мендл.
- Тогда вы, дорогие мои, не туда пришли. Вон, напротив, во дворе, - там рабочая столовка для строителей.
После этих слов официантка удалилась, предоставив молодым людям самим решать, что делать дальше.
Наум выскочил из-за стола, энергичным движением руки усадил на место Менделя и ринулся за официанткой. Сначала он говорил с ней, потом с каким-то, по-видимому, старшим по чину работником ресторана. Спустя некоторое время Наум вернулся с несколько подпорченным настроением, но, садясь на свое место, спокойно заявил:
- Все в порядке, ребята. Пьем-гуляем. О том, сколько будет стоить, думать не будем. Перед отъездом в Киев батько мне вручил заказ на целых пять жестяных корыт, которые я сделал быстро и хорошо, так что даже мой строгий папа был растроган и дал мне дополнительно на дорогу всю выручку. Вот я ее и сохранил.
Ждать пришлось долго. Потом, наконец, пришла та же официантка и со свирепым видом не поставила, а швырнула с подноса на стол небольшой графинчик с водкой, рюмки и закуску.
Потребовалось некоторое время для того, чтобы успокоиться, и они посидели молча. Наум разлил водку по рюмкам, поднял свою, и, опустив глаза вниз, стал говорить не спеша, придавая значение каждому слову.
- Мендл, друг, извини. Сегодня нельзя без крепкого вина. И знаете, ребята, почему? - Наум поднял свои умные глаза и посмотрел сначала на Ульяну, а потом на Менделя. - Потому что с сегодняшнего дня наши пути расходятся... Такой день нужно отметить как следует.
Большие васильковые глаза Ульяны увлажнились, и она на минуту от неловкости наклонила голову вниз.
- Только давайте без сантиментов! - спохватился Наум. - Прежде всего, поздравим тебя, Мендл!
- Да, да, - поддержала Наума Ульяна, заставив себя улыбнуться.
Наум выпил рюмку до дна, только чуть скривившись, а Ульяна и Мендл закашлялись. Они долго после этого смеялись.
Это несколько разрядило атмосферу.
Заиграл оркестр, на подмостки вышел небольшого роста, полный мужчина и начал петь песню "Осень, прозрачное утро..."
Мужчины за соседними столиками засуетились и стали приглашать дам на танец.
- Это, конечно, не Александрович, но вполне приемлемо, - Ульяна слегка задрала свой носик кверху и с нескрываемой дамской хитростью направила его вместе со своим завораживающим взглядом сначала на Наума, а потом и на Менделя. Наум встал, застегнул пиджак, выпрямился и кинул в сторону друга:
- Я, Мендл, опасаюсь, чтобы ты здесь танцевал танго. Еще, не дай бог, Ульяну нашу публично уронишь, - и галантно протянул руку Ульяне.
- Нахал ты великий, - тут же отпарировал Мендл.
Наум, также как и он, не умел танцевать. Мендл сидел за столом и наблюдал, как танцуют его друзья. Временами он, ничуть не смущаясь, громко, от души, смеялся, когда маленькая Ульяна изо всех сил тщетно пыталась направлять неуклюжие движения своего партнера.
Вернулись они оба счастливые. Наум бросил взгляд на графин, в котором на дне осталось немного водки, и заметил:
- Вообще-то, друг мой Мендл, тебе не кажется, что мы с тобой порядочные жлобы? Как же мы до сих пор не выпили за Ульяну?
Пока они собирались это сделать, от длинного соседнего стола, за которым в обществе красиво одетых женщин сидела группа военных командиров, отделился один из них и направился к музыкантам. Вслед за этим было объявлено, что по просьбе находящихся сейчас в нашем ресторане дорогих защитников родины будет исполнена патриотическая песня. Сначала пели и играли музыканты и им подпевали командиры.
Броня крепка и танки наши быстры,
И наши люди мужества полны.
В строю стоят советские танкисты,
Моей великой Родины сыны.
Возбужденный песней, слегка пьяный военный поднялся с места, вытянулся во весь рост и стал дирижировать всем залом. Почти все присутствующие подхватили песню. Особенно мощно прозвучали слова:
Вздымая пыль, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет.
Все знали, хотя не хотелось верить, что это может скоро случиться.
Фашизм укреплял свои позиции в Европе и Азии, накапливал силы и стал заявлять неслыханные по своей наглости территориальные претензии. Шел 1939-й год. До начала второй мировой войны оставалось меньше месяца.
Мендл и Наум тоже пели, а Ульяна, опустив глаза, думала о чем-то своем.
Когда все стихло, она негромко заговорила, как будто сама с собой.
- Не хочу я войны, ненавижу братоубийства! Зачем?! - и все громче. Ведь мы все люди! Почему люди убивают себе подобных? Во имя чего? Я много читала и думала про войну. У меня ведь дедушка мой... Ну, вы знаете - прошел всю мировую. Почти четверть века калекой живет. Я все время приставала к нему, чтобы он рассказал мне, как он воевал. А он молчал - ни слова. А мать мне: "Пожалей дедушку, он не любит об этом говорить". Но однажды его здорово обидели в одной конторе, куда он пришел по поводу своей пенсии. Ему сказали: "Вот если бы ты участвовал в октябрьской, а то, подумаешь, участник мировой!" Дед пришел домой пьяный. Я его таким никогда не видела. Взрослых дома не было, и он усадил меня за стол, а у самого слезы ручьем. Стучит кулаком по столу и кричит: "Эта сука сидит в своей конторе, и что он знает? Разве он видел, как совсем еще молодые парни корчатся в предсмертной агонии от вражеских газов? А кишки человеческие, которые висят на дереве после разрыва снаряда! Крыса он конторская!" Я всю ночь после этого не спала.
- Что же ты предлагаешь делать, если Гитлер на нас нападет? Сразу сдаться ради того, чтобы не было братоубийства? А что тогда будет со страной, с народом, который в нем живет? - вступил в спор Мендл.
- На днях, - добавил Наум,- читал в "Правде", сколько народу немцы держат в концлагерях. Почти всех евреев загнали туда. Ты сама нас, мальчиков, ненавидеть будешь, если мы будем сидеть сложа руки.
- Не знаю, но мне страшно за вас.
- Перед тем, как я отправился поступать в институт, - перебил ее Наум, - мой батько сказал мне: "Сынок, если что, не расстраивайся. Отслужишь в армии срок и тогда обязательно поступишь. Армия - она закаляет и делает из вас настоящих мужчин". Вот, что сказал мне мой отец. Но постойте, - вдруг встрепенулся Наум, - мы ведь хотели выпить за Ульяну.
- Давай, - оживился Мендл.
Наум взялся сказать тост и начал серьезно:
- Я-то в армию иду, а вы... А ты, Ульяна... - тебе желаю в течение года как следует подготовиться и поступить в институт. - Потом тряхнул головой и продолжал уже с озорной улыбкой: - Лучше поступить тебе на тот же химический, что и Мендл, и, если что, поддержать этого негодника, который в школе смел с таким пренебрежением относиться к науке великого Менделеева.