"О, Боже ты наш, ясновидящий! - крутилось в ее смертельно усталом сознании. - Может быть, ты мне скажешь, кто, какой враг, или может быть даже друг, мог вот так же просто прийти к начальнику и рассказать подобное о нашем с тобой, доченька, отце?... И зачем было, о, Праведный наш, совращать на этот путь именно дочь его? А?"
- Давай я заберу к себе Аллочку, - предложила Этл, полагая, что так они обе быстрее успокоятся. Лиза оставалась в том же положении и ничего не ответила.
Этл с ребенком вышла на балкон и столкнулась с Абой, который пришел на обед. Увидев заплаканного ребенка, Аба заподозрил что-то неладное.
- Прямо совсем убивается, - сказала Этл.
- Иди с Аллочкой в дом, а я сейчас, - и постучал в дверь соседки.
- Ты что, Лиза? Что там Аллочка наговорила в милиции?
- Если она ничего не скрывает, пока ничего. А вообще-то, хотела донести на одного мальчика, который сказал ей, что Сталин плохой человек. - Лиза сказала это безразличным голосом человека, который исчерпал все свои душевные силы.
- Ну и, слава Богу. Чего ж тогда так расстраиваться?
Лиза опять заплакала, словно в кровоточащую душу опять вонзили острый нож. Она стала задавать вопросы, на которые не было и не могло быть ответа.
- Ты знаешь, как теперь сажают в тюрьму политических? Тот, который посоветовал мне уехать из Ленинграда, а это очень крупный военоначальник и знает он всю подноготную, сказал мне... - Лиза махнула безнадежно рукой. Ты простой, Аба, человек. А простые люди этому поверить не могут, не в состоянии поверить.
- И все-таки скажи.
- Он сказал, - начала Лиза после минутного молчания, несколько успокоившись, но с выражением крайнего ожесточения на лице, - он сказал, что человек, которого мой муж считал своим другом, просто пошел и заявил на него о том, что он, мой муж, распорядился подложить под аэродромное покрытие металлический лом с целью диверсии, то есть для того, чтобы самолеты при взлете и посадке потерпели аварию. И этого было достаточно, чтобы его посадить. Никаких тебе свидетелей или суда не потребовалось. И вот теперь не кто нибудь, а наша с ним дочь... Каково? А?
Ее вопрошающий взгляд остановился на собеседнике и долго оставался в положении ожидания ответа на поставленный вопрос.
- Вот что, Лиза, я понимаю, как тебе тяжело. В особенности то, что приходится весь груз своих несчастий держать взаперти, в душе своей. Не знаю, будет ли тебе легче оттого, что я тебе скажу. Сейчас время такое, тревожное, непонятное и его как-то надо пережить. Ты не одна в таком положении. Даст Бог, все прояснится и станет на место. Надо только набраться терпения и ждать. У каждого - свое. Думаешь, у меня все гладко? Приезжаю с детьми в Верховню, и там два пьяных мужика во время деревенской свадьбы недвусмысленно стали мне угрожать: ты, дескать, приехал со своими детишками в нашу деревню, а не боишься, что хата, где вы ночуете, может случайно загореться ночью? Я подозреваю, что это как-то связано с кражей в магазине. А пока я так же, как и ты, вынужден держать это при себе, даже Этл не говорить об этом. Смотри, не проговорись. Вот так-то. А по поводу Аллочки не расстраивайся - ребенок же. В школе им говорят о врагах народа и бдительности, а она у тебя слишком впечатлительна.
Аба встал, успокаивающим жестом похлопал Лизу по плечу, распрощался и ушел.
x x x
- Все наши беды от грехов наших, - старая Песя произнесла это с большим трудом, медленно перемещая непослушный язык в беззубом рту. Горе, годы и добровольное одиночество еще больше состарили ее. - Где это видано было раньше, чтобы мальчик в семье в свои тринадцать лет не принял бар-мицвы? Или Менделе наш не еврейский мальчик? Теперь ему уже больше, но это еще не поздно сделать. Вот одну синагогу уже закрыли, но другая, слава Богу, еще есть. И пока она еще есть...
- Мама, неужели ты не понимаешь, что происходит кругом? - Этл теряла терпение, такие разговоры с мамой возникали часто. - Им ведь в школе почти каждый день толкуют, что Бога нет! У них теперь другая вера. Попробуй теперь заставить Менделе сходить в синагогу. Он ведь пионер. И потом товарищи его засмеют.
- Боже, Боже! Как же это было удивительно! - В глазах старой женщины зажегся теплый огонек материнского счастья. - Сначала мой Арончик. Он уже тогда был таким важным, плотненьким, животик вперед. Поднялся на биима5 в большой синагоге и, не спеша, стал читать отрывки из торы. Мы с Бенционом долго после этого удивлялись, откуда у этого шалуна вдруг взялась такая солидность. Выступает, что тебе знаменитый адвокат на суде Бейлиса. А в зале было тихо и торжественно. И все смотрели на моего Арончика. Разве можно было не любоваться им? - Песя покивала головой и устало, задумчиво продолжала не спеша: - А после бар-мицвы6 - поздравления, пожелания "Мазл-тов"...
Песя затихла на минуту, потом засмеялась негромко:
- А Береле? Он-то был совсем тощенький и маленький. На нем костюмчик с галстуком болтались, как будто под ними была одна только нешуме.
- Слушай, мама, - прервала сладкие воспоминания дочь, - ты совсем мне не нравишься. Если хочешь знать, мне просто перед людьми неудобно. Сколько можно жить на этой грязной улице, в этой комнатушке с земляным полом, одной? Ну перебирайся же ты, наконец, к нам.
Вместо ответа Песя посмотрела пристально на дочь свою и сказала с печалью в голосе:
- Знаете ли вы, что на следующей неделе еврейский Новый год?
С этим она встала и ушла.
Вечером, за ужином, Этл обратилась к усталому после работы мужу.
- Слушай, Аба, давай отпразднуем, как бывало раньше, Новый год.
Аба с удивлением посмотрел на свою жену. А Этл продолжала.
- Ты чего? Наш, еврейский Новый год, через неделю. Я приготовлю массу вкусных вещей.
- Что ж, - подумав, сказал Аба, - давай. Только мне через день рано утром надо уезжать в Казатин.
Осень. Это венец каждого года, когда все вокруг - небо, земля, воздух, вода, все живое и неживое - раскрывается в райском колорите удивительных красок, звуков, благоуханий, в щедром богатстве изумительных даров природы.
Такое мог возвести только Он, имеющий неограниченную власть над вселенной. Сотворить, чтобы Сказочная Осень напоминала о себе каждый божий год, и неблагодарное человечество никогда не забывало о том, что желанный рай начинается уже здесь, на грешной, безумной земле.
Осень - прекрасная пора, когда можно распрямить свои плечи, оценить свой труд за год, предаться праздному созерцанию окружающей красоты.
Прекрасен и еврейский Новый Год - Рош Ашана, который празднуется в это удивительное время года, когда наступает месяц Тишрей. Глубокая вера, а также церемониальность, торжественность религиозных обрядов отодвигает на задний план каждодневную обыденность, возвышает и очищает человека, напоминая ему о том, что он является достойной частью божественной красоты и гармонии окружающего его мира.
На подходе к синагоге Аба встретил стареющего балагулу Лейзера. Тот остановился, развел в недоумении руки и, подняв кверху свою длинную бороду, начал с высокой ноты:
- Очень даже может быть, что мне снится-таки прекрасный сон, и я до сих пор не проснулся. Скажите, пожалуйста, кажется, Аба идет в синагогу!?
- Ты бы сначала поздоровался со мной, а? - Аба протянул руку Лейзеру, но тот слегка отшатнулся и отгородился от него повернутыми к нему ладонями.
- Нет, нет! Если это не так и ты не в синагогу, то не касайся меня, ради Бога! Не буди! Дай побыть еще немного в этом приятном для меня сне!
Через минуту можно было видеть, как Лейзер с высоты своего огромного роста опустил свою руку на плечи своего собеседника, и они вместе влились в негустой поток евреев, направляющихся на вечернюю молитву.
- На днях видел твою старшую и чуть шею не вывихнул, глядя ей вслед. Пора вам уже с Этл подумать о женихе, пора.
В ответ Аба громко и весело засмеялся.
- Ты чего смеешься, я ведь это серьезно.
- И я серьезно, - тем не менее, Аба продолжал улыбаться.
- Где же ты серьезно, - вон зубы свои выставил напоказ, что тебе ковбой из американского боевика.
Внезапно оба замолчали. Легкая тень покрыла лицо Лейзера.
Аба остановился, движением руки остановил балагулу, посмотрел ему в лицо и сказал серьезно:
- Я, может быть, причинил тебе боль. Извини, пожалуйста. Я ведь, когда смеялся, думал сначала только о своих детях, которые, как и все они, теперь больше нас знают и смотрят на нас, как на отсталых людей. А ты советуешь нам с Этл выбирать для Голдочки жениха.
- Может, Аба, ты и прав, - понуро согласился Лейзер. - Я как вспомню моего старшего Соломона... Стоит передо мной и молчит. Я ему - как же ты можешь нарушить традиции своих дедов, прадедов, своей семьи, в конце концов? А он стоит и молчит, упрямо смотрит на меня из-подо лоба и ни слова. Дескать, что с тобой говорить, ты все равно ничего не поймешь. Мы с матерью надеялись, что все обойдется. Просто не верилось, что такое возможно в нашей семье. А он, стервец, на следующее утро умотал со своей шиксой в неизвестном направлении.
Эта история, когда сын Лейзера внезапно решил жениться на украинской девушке, случилась полтора года тому назад. Весь Ружин бурлил по этому поводу несколько месяцев. Были сторонники той и другой стороны. Жалели мать, которая слегла после этого в постель. Страсти затихли лишь после того, как непокорный сын прислал, наконец, письмо, в котором сообщал, что они с женой живут и работают в Донбассе и что он по-прежнему любит своих родителей и будет любить даже, если они его не простят.
Вот почему Аба, вспомнив эту историю, решил извиниться перед Лейзером.
- Ты говоришь! - начал было Аба. - Уж очень мне хотелось прийти сегодня в синагогу со всем своим семейством. Так на тебе - этот мой ветрогон, который Мендл, сказал, что он договорился с Монькой Айзенбергом, что тот его будет учить кататься на своем велосипеде, а Голделе - Голделе долго извинялась, ласкалась ко мне, как кошка, и говорила мне что-то о комсомоле. Собирается поступать туда. Вот так, дорогой мой Лейзер. И я хочу сказать тебе, дай Бог нашим с тобой детям здоровья, долгой жизни и чтобы она была лучше нашей. И я даже и не знаю, на чьей стороне больше правды.
Аба вздохнул глубоко и добавил, указав жестом на впереди идущих в группе женщин с детьми, Этл с Люсей:
- Вот только Люсеньку удалось уговорить.
В вестибюле синагоги собрались пожилые евреи, которые по очереди стали приветствовать Абу и Лейзера. А дядя Велвл, который считался в местечке мастером на все руки и умел чинить все, не преминул уколоть Абу язвительной шуткой.
- Я вижу - и Аба сейчас с нами - не забыл, что Бог творит сегодня Всевышний суд над человечеством. Конечно же, я поздороваюсь с тобой и даже обниму, как дорогого мне человека, но скажу тебе так: добрые твои дела, но Бога не забывай. Мы будем рады видеть тебя здесь чаще.
Женщины и мужчины разделились и заняли свои места, и началась предновогодняя молитва, в которой присутствующие просили всемогущего ниспослать им, их семьям и всему еврейскому народу мир, благополучие и радость.
Пожелали друг другу доброго Нового года.
Потом все вышли к реке и встали на высоком берегу. Сначала мужчины, юноши и совсем мальчики в строгих темных одеждах, потом - женщины с дочерьми в ярких, красочных платьях.
Дни стояли на редкость тихие, солнечные, совершенно безоблачные. И каждый раз на смену утренней освежающей прохладе к полудню постепенно надвигалась ласковая теплынь бабьего лета, а к вечеру - багряный закат над Раставицей, сдержанное величавое волнение серебристой глади водного простора, заигрывающей с золотом солнечных лучей.
Огромное зеркало реки отражало в этот момент величие окружающей красоты - уходящий за горизонт багряный шар; усеянное первыми предвечерними звездами голубое небо; одаренный яркими осенними красками лес на противоположном берегу; стаю гусей, оставляющих на воде после себя перламутровый длинный след, и венок прекрасных белых лилий вперемешку с зелеными крупными листами у полосы прибрежного высокого тростника.
Можно много и долго спорить о том, есть ли у человека душа, и не найти ответа на этот вопрос. Но когда ты в такой вечер стоишь в кругу родных, близких тебе людей на высоком берегу реки у синагоги и слышишь слова особой молитвы "Ташлих", она, душа твоя, действительно с тобой, ты чувствуешь ее и ты готов целиком и полностью отдаться ей.
Пока собирались читать молитву "Ташлих", все о чем-то говорили, - кто о последних новостях, кто о том, что наболело.
- Люсенька, девочка моя золотая, как я рада тебя видеть! - Это была тетя Настя, уборщица из папиного магазина, которая из любопытства пришла, чтобы посмотреть, как евреи отмечают свой Новый год. - Как же ты похорошела! Чувствуешь себя как? Кашель-то прошел? Как вы там, в деревне, отдыхали?
- Очень даже здорово. У нас там был ворон, который говорил человеческим голосом.
- Неужели? Вот это здорово!
Но Люсин восторг вдруг пропал и она серьезно продолжала:
- А еще мы там были на работе у дяди Павла, который иногда приходил к папе в магазин, и там было событие.
- Какое же событие? - спросила Настя.
- У него со шкафа упала на пол фотография дяди Антона, а когда я ее подняла, дядя Павел как бросился на меня, и сразу вырвал ее и был очень злой.
Началось чтение молитвы "Ташлих", и все выворачивали карманы, чтобы сбросить свои грехи в реку. Длилось это совсем недолго и закончилось словами, пронесшимися по всей широкой водной глади: "...что может мне сделать человек? Господь помогает мне, и увижу я падение моих врагов. Лучше надеяться на Господа, чем полагаться на человека. Лучше надеяться на Господа, чем полагаться на великодушных".
Аба стоял рядом с Настей и переводил ей эти слова.
Возвращались домой уже в сумерках.
"Павло из Верховни и фотография Антона... - думала Настя, приближаясь к своему дому. - Именно он тогда и приходил с одним дружком... лицо все в пятнах оспы, круглое, жирное. Почему Аба не рассказал про фотографию Антона? Ну да, я ведь отказалась говорить с ним об этом. А ведь Антошу жалко, хороший парень. Не мог он пойти на это".
В голове засели последние слова молитвы, которые Аба ей перевел: "Лучше надеяться на Господа, чем полагаться на человека..." Она пыталась это понять и не могла сосредоточиться на главном, что ее сейчас волновало.
"Надо обязательно поговорить с Абой", - решила Настя, открывая дверь своего дома.
Вечером собралась дома вся семья Абы. Мендл был особенно возбужден и рассказывал всем о том, что почти что может уже кататься на велосипеде. Сначала Монька его держал сзади, а потом он уже сам ездил. И, вообще, на велосипеде запросто можно ездить со скоростью автомобиля.
Голда пришла не одна, а со своей подругой Розл. Роза, как ее называли подруги, принесла с собой гитару.
В доме царили почти все запахи еврейской кухни, которые могли оставить безразличным разве что только мертвого человека. Что бы там ни говорили, но благоухающая фаршированная рыба, возбуждающая редька с гусиным жиром и гривилами, кисло-сладкое жаркое со своим неповторимым вкусом, сдобные кихелах за праздничным новогодним столом - не только вкусная еда. Это живой увлекательный рассказ об умении, находчивости, вкусе, красоте, которые впитываются с самого детства в кровь и мозг человека и навсегда, на всю жизнь, определяют его принадлежность.
Этл, сама того не сознавая, находила в себе в эти дни смелость и сноровку готовить такие блюда, на которые никогда раньше не решалась. Последний разговор с матерью как бы прорвал накопившуюся за последние годы в ее душе обиду за постепенное отмирание того, чем жили ее родители и их предки.
На этот раз она, как никогда раньше, особенно остро чувствовала внимание и чуткость Абы к ее затее. И это придавало праздничному настроению особый оттенок. И вместе с тем, она время от времени обнаруживала в глубине своего сердца неясное предостережение, которое нет-нет да просачивалась сквозь праздничное, счастливое настроение.