— Какой место твой дом есть? — спросил я одного из индей цев примирительным тоном.
После нескольких секунд напряженного молчания индеец, за пинаясь, ответил:
— Тингли-Крик,
«Он живет в Александрийской резервации», — подумал я.
— А твоя? — я перевел взгляд на другого индейца.
Не поднимая глаз от земли, он ответил:
— Озеро Пеликан.
Это озеро было расположено на сорок миль к западу от границ наших охотничьих земель.
Затем я допросил дух юношей, беспокойно переминавшихся с ноги на ногу, как бы для того, чтобы узнать, какая из них лучше выдержит их вес. Внезапно я спросил:
— Ребята, твоя когда-нибудь бобер гляди?
Они молча отрицательно покачали головами. Обратившись к старшим индейцам, я продолжал:
— Может быть, твоя когда-нибудь бобер гляди?
Один из индейцев ответил гробовым молчанием, другой — целым потоком слов. Они вылетали у него изо рта, как трескотня сороки.
— Моя маленький мальчик, один раз отец найди, где бобер есть, в Чилкотин река. Он капкан, клади и скоро бобер поймай. Шкура в лавка носи, много товар возьми. Наши бобер мясо кушай, хороший бобер мясо есть. Один бобер моя гляди.
Я посмотрел на Лилиан. Она ответила мне взглядом, и я понял, что мы думали об одном и том же. Перед нами были чилкотин ские индейцы, чьи предки знали этот край, когда его водоемы кишели бобрами. Но лишь один из этих индейцев сам видел бобра. И то лет тридцать назад.
— Почему, — внезапно спросил я, не обращаясь ни к кому из них в отдельности, — твоя клади капкан, не на твой земля! Почему ходи на мой земля, мех кради?
На это немедленно последовал ответ, какой я ожидал:
— Никакой чертов мех мой земля нету.
— Никакой чертов мех земля нету, — тихо повторил я. Все пушные звери были выловлены еще до нашего рождения.
Я переводил взгляд с одного смуглого лица на другое; Визи храбро рассматривал всех четырех; Лилиан рассеянно смотрела на озеро. Селезень в богатом весеннем оперении подплыл к берегу и начал чистить перышки. Из тростниковых зарослей послыша лось приглушенное кряканье его подруги.
Я искал нужные слова. Здесь были неуместны пространные словоизлияния. Я должен был говорить кратко и так, чтобы ин дейцы меня поняли. Очень многое зависело от того, что я скажу и сделаю в ближайшую минуту или две. Индейцы (не только эти четверо, но вообще индейцы) могли причинить нам множество неприятностей, если бы мы не нашли надлежащий выход из создавшегося положения. Речь идет не о физической угрозе, так как чилкотинские индейцы достаточно пассивны и в своем общении с белыми не проявляют воинственных наклонностей. Но они могли помешать разведению пушных зверей, которых мы изо всех сил старались охранять. Они могли помешать осуществлению основной цели, ради которой мы поселились у ручья.
И вдруг мне все стало ясно: я знал, что мне надо сказать и что мне надо сделать. Я глубоко вздохнул.
— Ходи сюда! — это было скорее приглашение, чем приказ.
Носком сапога я разровнял кусочек почвы и, став на колени, начал рисовать на земле кончиком правого указательного пальца. На лицах индейцев отразилось удивление. Дюйм за дюймом они приблизились ко мне и образовали около меня круг.
Рисунок на земле становился все более отчетливым. Там было озеро, а в другом месте — ручей или озерное болото. Индейцы, наверное, лучше меня знали эти места.
— Вот здесь, — начал я терпеливо объяснять, — моя охот ничья земля есть. Здесь чертов маленький мех теперь ходи есть, но раньше много бобер, ондатр, норка, выдра, илька[15] ходи есть. Теперь бобер ходи нет, потому никто бобер оставляй нет, маленький бобер другой год расти нет. А когда бобер нет, почти всякий мех ходи нет.
Я взял маленький камешек и, поднявшись, бросил его в озеро.
— Смотри, — спокойно сказал я.
И индейцы повернули и посмотрели на то место, где камешек упал в воду.
— Твоя смотри, как рябь на воде далеко ходи, когда камень падай. — И для большей убедительности я бросил еще один ка мень.
— Если индеец мой зверь кради нет, мой бобер, норка, ондатра и другой мех так не далеко ходи. Когда скоро на мой земля очень много зверь есть, он должен на другой земля ходи. Тогда и твой земля зверь ходи. Если твоя немного зверь оставляй, маленький зверь расти. Тогда опять много мех есть на твой земля.
Я отошел к соснам и вернулся с капканами и ондатрами. Я долго смотрел в раздумьи на капканы и зверей. Согласно неписаному закону наших диких мест, любые чужие капканы, найденные на зарегистрированной охотничьей земле, а также звери, попавшие в эти капканы, автоматически переходят в собственность владельца охотничьего участка. Никто никогда не оспаривал это давно вошедшее в обиход правило, и меньше всего — охотники, виновные в браконьерстве. Мне принадлежало право присвоить зверей и ловушки, которые находились в моих руках. Индейцы были вполне готовы потерять капканы и добычу. Но я знал, что нужно было сделать. Я бросил на землю капканы и зверей и пошарил в кармане в поисках кисета с табаком и папиросной бумаги. Затем, свернув себе папиросу, спросил индей цев:
— Твоя кури?
Единственный из четырех болтливый индеец утвердительно кивнул головой.
— Когда табак есть.
Я зажег папиросу и сделал глубокую затяжку.
— Теперь табак есть? — И, получив в ответ отрицательный жест, я подумал: «У всех четверых не найдется и пятицентовика».
Итак, я протянул им табак и бумагу и смотрел, как каждый из них скрутил себе по папиросе.
Затем я медленно стал бросать им в ноги капканы. За капка нами полетели ондатры.
— Бери их и ходи назад к твой земля, — сказал я. — И пом ни, что моя скажи тебе: когда индеец моя трогай нет, мой мех кради нет, скоро много мех ходи опять на твой земля.
Они подобрали зверей и капканы и побрели к своим лошадям. Внезапно один из старших остановился и посмотрел через плечо назад.
— Спасиба. — Его голос был еле слышен.
Индейцы вскочили в седла и гуськом направились в чащу. Я долго смотрел туда, где они исчезли, и затем, обернувшись к Лилиан, спросил: «Ну?» — имея в виду ее мнение обо всем этом. Быстрым жестом она выразила свое одобрение.
— Ты отдал им капканы и зверей, которые были в них. — Она остановилась, взглянула на озеро и затем воскликнула: — Ни один белый, кроме тебя, не сделал бы этого! Эрик, я знаю индейцев гораздо лучше тебя. И это естественно: ведь я частично индианка. Ты отдал им капканы и добычу, и они никогда не забу дут этого. И скоро в каждой окрестной резервации все индейцы узнают, что ты отдал им капканы и добычу, хотя мог все это взять себе. Возможно, что кое-кто скажет, что ты глупец, но это не так. Ты сделал как раз то, что нужно было сделать. Я думаю, нам боль ше нечего беспокоиться о том, что индейцы украдут наши меха.
Глава XII
Осенью 1934 года ничто не предвещало близкой беды. Осень была мягкой, и стаи гусей пролетели с севера над нашей хижиной лишь в половине октября. А гуси понимают толк в погоде, и на них вполне можно положиться.
По первому ноябрьскому снегу мы выследили медвежью берлогу, выгнали и убили ее обитателя. Затем я застрелил двухлетнего самца лося, разрубил его на четыре части и повесил на ель.
В этот год численность мелких грызунов была высока, а это означало, что мы сможем наловить горностаев с первосортными белыми шкурками. Мы хорошо изучили циклы, определяющие изменения в размножении различных видов диких зверей и птиц. Ведь на этом в основном строилось все наше благосостояние, и нам необходимо было разбираться в этом. Размножение норок зависит от количества ондатр, водяных птиц и других оби тателей водоемов. Изобилие мелких грызунов способствует увеличению количества горностаев. Все живое зависит от своих кормов, и всегда необходимы какие-то запасы пищи, обеспечивающие возможность дальнейшего размножения вида. Те или иные дикие звери, птицы и рыбы плодятся лишь тогда, когда их приплод может быть обеспечен достаточным количеством пищи. В противном случае обитатели дикой природы не смогут и не будут размножаться.
По осторожному подсчету, сделанному мной летом 1934 года, было видно, что, если мы потратим несколько долларов на покупку дополнительных капканов, это даст нам возможность наловить горностаев на двести долларов в период, когда их шкурки особенно ценны. Итак, капканы были куплены, и в половине ноября мы оснастили и расставили их. Зимняя работа началась.
Мы никогда по-настоящему не боялись зимы, несмотря на снега и ветры и резкие понижения температуры. А температура доходила до —45° при неистовых ветрах, несущихся с Арктики. Но зимой нас не изводили насекомые, и почти каждый день был заполнен волнующим ожиданием новой добычи. Правда, в капкан, поставленный для норки, могла попасть никому не нужная летяга или древесная крыса. Но там могла оказаться и маленькая темная илька, за которую дадут полтораста долларов. И когда нам везло, в капкане, рассчитанном на койота, мы обнаруживали черно-бурую лису, стоящую в десять раз дороже койота.
Если иногда мы и ощущали чувство одиночества, то лишь ненадолго, в сущности у нас даже не было времени подумать о своей оторванности от мира. У Лилиан была домашняя работа и работа в лесу. У нее имелась своя цепочка капканов растя нувшаяся на целую милю вдоль ручья. Ежедневно, когда этому не мешала погода, Лилиан обходила свои капканы, а Визи на самодельных лыжах шел за ней по пятам. Редкий день она не обнаруживала там одного или двух горностаев. И конечно, она всегда тешила себя надеждой, что в следующем капкане окажется великолепная норка.
Визи начал проникать в тайны правописания. Он уже знал, что буквы К, О, Т означают «кот», а буквы П, Е, С означают, «пес». Он знал и еще кое-что, хотя было совершенно неизвестно, откуда он черпал свои знания. Однажды, разыскивая следы койота, я наткнулся на явный лисий след. На протяжении двух миль я гнался за лисой и наконец застрелил ее и привязал за седлом. Когда я появился из леса, Визи катался на лыжах непода леку от дома. Он опрометью бросился к хижине с криком: «Папа убил лису!» Мальчик никогда до того не видал лису, но, так как ту ша зверя явно не походила на койота, он, наверное, решил, что это должна быть лиса. Возможно, ему подсказало чутье, то самое, которое подсказывает щенкам койота, что охота на иглошерста — дело взрослых и опытных хищников, а молодой зверь, отважившийся на это, лишь наберет полный рот колючих иголок.
Только в конце ноября я почувствовал признаки близкой перемены погоды. Осматривая длинную цепочку капканов, я несколько раз попадал на утрамбованные следы чернохвостых оленей. Звери, по-видимому, шли один за другим. Было ясно, что ночью олени внезапно решили идти к своим зимним пастбищам на реке Фрейзер. «Но почему, — недоумевал я, — они отправились туда так рано?» Обычно олени оставались в наших местах по крайней мере до середины января.
В течение последующих трех дней, где бы я ни обходил капканы, я видел следы непрерывного движения оленей по нап равлению к реке. На четвертый день следов почти не было. Основные стада уже прошли. Отстали лишь одиночки.
Все, что происходит в лесной чаще, имеет свое объяснение. Нужно только уметь его понять. Похожая на ленту оленья тропа, поспешное исчезновение оленей из этого края на шесть недель раньше обычного — все это говорило об одном: предстоит перемена погоды, и перемена эта будет к худшему. Возможно, олени ощущали что-то новое в воздухе. Или, может быть, инстинкт самосохранения заставил их почувствовать близость предстоящих изменений. Но так или иначе они знали: нужно покидать этот край.
Через двое суток после исчезновения оленей с севера угрожающе подул ветер, тяжелые тучи заслонили солнце, и в лесу воцарилась зловещая тишина. Красные белки уже не ворчали на меня, когда я проходил под деревьями. Дикуши и белые куропатки исчезли из перелесков в поисках более защищенных мест. Лоси, которые до того паслись в ольховых чащах на холмах, начали спускаться к озерным болотам и к бобровым плотинам. Зайцы-беляки держались поблизости от нор, готовые исчезнуть в своих земляных укрытиях, когда угроза приближающейся пурги станет действительностью.
В декабре ветер понес первые затвердевшие плотные крупинки снега. Однажды утром я вышел из хижины и чуть не задохнулся под неистовым порывом метели. За ночь выпало четырнадцать дюймов снега и вьюга замела путь от хижины к сараю. Я посмотрел на градусник, висевший на наружной стене хижины. Ртутный столбик упал до 30° ниже нуля. Это не так страшно, если бы не ветер и метель. В ясную, тихую погоду вы можете обойти цепочку капканов при температуре в 35 или более граду сов ниже нуля, и у вас только слегка замерзнут щеки и нос. Но даже в двенадцать градусов мороза при северном ветре ни один здравомыслящий зверолов не выйдет за порог своей хи жины.
Снегопад не прекращался в течение трех недель. Снежный покров достиг сорока дюймов. Под снегом были погребены наши надежды на удачную ловлю горностаев. Даже койоты покинули эти места и ушли вслед на оленями. Для нас в то время длительный декабрьский снегопад был настоящей катастрофой. Каждый лишний дюйм снега закреплял неизбежность крушения наших планов.
При свете убывающей луны наступила нерадостная рождест венская ночь. Небо на время прояснилось, и за окном прекратился шум снегопада. С Юкона дул ветер, острый, как осколки разбитого стекла. Ели у ручья трещали, когда в них вгрызался мороз, а наверху, на холме, тявкала и жалобно скулила от голода маленькая рыжая лиса.
Молодые лоси вылезали на рассвете из снега с окоченевшими от холода ногами. Синицы-гаечки, устроившиеся на ночлег на ветвях елей, замерзали и гибли. Их крохотные, покрытые перыш ками тельца, окаменев от мороза, сваливались с деревьев. Было рождество, а ртутный столбик на термометре показывал ровно 48° ниже нуля.
Только лось или бродячий волк отваживались пробираться через массы снега, завалившие лес. Будь то меньше или больше, чем —45°, при любой температуре лоси вынуждены для поддер жания жизни ежедневно искать себе корм.
Впервые, с тех пор как мы вверили свою судьбу этому дикому краю, нам пришлось отказаться от предрождественской поездки на торговый пункт в Риск-Крик. Я надеялся, что за несколько дней до рождества мне как-нибудь удастся пробиться сквозь снег на санях, запряженных лошадьми, и привезти с торгового пункта необходимые покупки и почту. Но при температуре —45° любая поездка невозможна ни для человека, ни для лошади.
Было ясно, что в эту рождественскую ночь Санта-Клаус не сможет пролезть в наш шестидюймовый дымоход, и нужно было как-нибудь преподнести Визи эту печальную новость. Но как? И тут меня осенило вдохновение. В сочельник после захода солн ца мы с Визи вышли из хижины и стояли, глядя на небо. Мороз был так жесток, что даже дыхание вызывало кашель. Капельки влаги скатились у Визи из глаз и тут же замерзли на щеках. Я покачал головой и пробормотал:
— Не представляю себе, как может кто-нибудь отправиться в путешествие в такую ночь. Даже Санта-Клаус.
Визи задумался на одну-две секунды и сказал:
— Он замерзнет? Правда?
Я утвердительно кивнул головой.
— Не только он сам, но и его олени.
— И тогда больше не будет рождества, да? — спросил Визи.
— Ну, рождество-то будет, — предусмотрительно ответил я, — но не будет Санта-Клауса.
— Я надеюсь, что он останется дома. — Так реагировал Визи на печальную новость.
Между рождеством и Новым годом выпало еще пятнадцать дюймов снега. На полках в нашей кладовой было пусто, хоть ша ром покати, но мяса и овощей у нас хватало. Если ваше ежедневное меню состоит только из лосиного или оленьего мяса и лишь изредка разнообразится гусятиной, это может надоесть. Но все же изобилие мяса не давало нам отощать.
Уже два месяца мы не видели других людей, не получали и не отправляли почту. Мы превратились в робинзонов на нашем «необитаемом острове» среди снежного моря. Это было скучно, но не так уж серьезно. Однако нас мучила одна неотвязная мысль: «Что, если кто-нибудь из нас тяжело заболеет?» Правда, мы вели такой здоровый образ жизни, что редко болели даже насморком. Но я знал о случаях, когда звероловы, отрезанные от возможностей медицинской помощи во время зимней непогоды, заболевали и умирали в своих хижинах. Их замерзшие тела оставались лежать там до весны или лета, пока кто-нибудь их не обнаруживал.