Что сказала тетя Лора? Она потом лечилась, поэтому не хотела будить воспоминаний.
И она сказала, что все произошло очень давно.
Но она лгала. Глядя в глаза Сибил, она лгала и лгала, настаивая на том, что отец Сибил умер, зная, что он жив.
В то время, когда у Сибил были причины думать, что он жив.
13. Твоя мама ждет тебя
Сибил Блейк сложила вырезки обратно в конверт, так предусмотрительно надписанный «Медицинская страховка», и вернула его на дно ящика. Она старательно его заперла и, хотя была возбуждена, огляделась, чтобы убедиться, все ли на месте, не оставила ли она случайно улик своего пребывания в комнате.
Да, она воспользовалась доверием тети Лоры. Но тетя Лора обманывала ее все эти долгие годы. И так убедительно.
Сибил поняла, что теперь никогда никому не поверит, не поверит до конца. Она поняла, что те, кто любят, могут и будут обманывать. Они действуют из морального убеждения, что эта ложь необходима, и, возможно, это правда — но все же они обманывают!
Из всех разумных шагов, которые Сибил Блейк могла предпринять, этот был самым разумным: она могла бы предъявить Лоре Делл Блейк обнаруженные доказательства, свою осведомленность о былой трагедии и свой рассказ про «господина Старра».
Но она так его ненавидела! И тетя Лора его ненавидела. А, ненавидя так сильно, могли ли они защитить себя от него, если бы он начал действовать? У Сибил теперь не было сомнений, что отец вернулся завершить свое дело.
Если Жорж Конте отсидел срок и вышел на свободу, если он был волен передвигаться по стране, как все, то, конечно, у него было право приехать в Гленкоу в Калифорнии. Приблизившись к Сибил Блейк, своей дочери, он не совершил преступления. Он не угрожал ей, не напугал, вел себя по-доброму, вежливо, был щедр. Вот только почему-то назвался другим именем (в глазах тети Лоры это выглядело бы невероятно, ужасно).
«Господин Старр» — это ложь, цинизм. Но никто не принуждал Сибил позировать ему. Она делала это по своей воле и даже с радостью. Преодолев первоначальную робость, она желала работать.
Потому что «господин Старр» соблазнил ее… почти.
Сибил подумала, что, если бы она рассказала тете про «господина Старра», их жизнь необратимо изменилась бы. Тетя Лора расстроилась бы до истерики. Она бы обратилась в полицию. В полиции ей бы отказали или, еще хуже, высмеяли. А что, если тетя Лора сама захочет противостоять «господину Старру»?
Нет, Сибил не собиралась впутывать тетю в окончание старой истории.
— Я слишком сильно люблю тебя, — прошептала Сибил. — Ты все, что у меня есть.
Чтобы не видеть тетю Лору в тот вечер или, скорее, чтобы не быть увиденной ею, Сибил легла спать пораньше, оставив на кухонном столе записку о том, что у нее легкая простуда. На следующее утро, когда тетя Лора заглянула в комнату Сибил, чтобы спросить, как она, Сибил слабо улыбнулась и сказала, что ей лучше, но все же она решила побыть дома.
Бдительная тетя Лора приложила ладонь ко лбу Сибил, который действительно казался горячим, посмотрела в ее расширенные глаза, спросила, не болит ли горло, голова, не расстроен ли желудок. На это Сибил ответила, что нет и нет, у нее просто слабость и ей хочется спать. Тетя Лора поверила, принесла ей лекарство, фруктовый сок, тост с медом и тихонько удалилась.
Сибил подумала, увидит ли она тетю Лору снова.
Ну конечно, увидит, она не сомневалась, она заставит себя сделать то, что должно быть сделано.
Разве мама не ждала ее?
Холодный ветреный день. На Сибил надеты теплые брюки, шерстяной пуловер и кроссовки. Но сегодня она не бегала. С плеча свисала лайковая сумочка на длинной ручке.
Ее красивая лайковая сумочка с таким особенным запахом.
Сумочка, в которую перед выходом из дома она положила самый острый из тетиных кухонных ножей.
В тот день Сибил Блейк пошла не в школу, а в парк, приблизительно в три сорок пять, в ее обычное время. Она заметила длинный элегантно сверкающий черный лимузин на улице неподалеку, и там был ожидающий ее господин Старр.
Как он оживился, завидев ее! Так же, как раньше. Сибил показалось странным, что для него ничего не изменилось.
Она представила себя все еще не знающей, невинной. Легкая добыча.
Он радостно машет ей рукой.
— Здравствуйте, Сибил!
Смеет называть ее так — «Сибил».
Он поспешил к ней, хромая и опираясь на трость. Сибил улыбнулась. Не было причины не улыбаться, поэтому она это сделала. Она думала, как ловко господин Старр пользовался своей тростью, как мастерски. После травмы головы? Или была другая травма, в тюрьме?
Эти годы в тюрьме, когда было время подумать. Не раскаяться… Казалось, Сибил знала, что он не раскаялся. Но просто подумать…
Чтобы взвесить ошибки и продумать, как их исправить.
— Ну, моя дорогая, здравствуйте! Знаете, я скучал без вас, — заявил господин Старр, и в его голосе послышался упрек, хотя он продолжал улыбаться, показывая свою радость. — Теперь, когда вы здесь, не буду спрашивать, где пропадали. И с вами ваша прелестная сумочка…
Сибил вгляделась в бледное, напряженное, нервное лицо господина Старра. Поначалу ее реакция была медленной, словно она оцепенела, будто она, несмотря на то что все отрепетировала, не совсем проснулась — точно лунатик.
— И… сегодня вы будете мне позировать? На наших новых улучшенных условиях?
— Да, господин Старр.
При господине Старре была байковая сумка, альбом для рисунков, угольные карандаши. Он был без головного убора, и замечательные серебряные волосы трепал ветер. На нем была немного несвежая белая рубашка, синий шелковый галстук и уже знакомый твидовый пиджак, а также сияющие черные ботинки, напоминавшие Сибил о похоронах. Она не видела его глаз за темными стеклами, но знала по сморщенной коже у глаз, что он пристально и жадно смотрел на нее. Она была его натурщицей, а он — художник. Когда можно приступить к работе? Теперь его пальцы сжимались от нетерпения.
— Думаю, однако, что мы исчерпали возможности этого парка, не так ли? Он очень мил, но прост, дорогая. И так примитивен, — вдохновенно говорил господин Старр. — Даже морской берег здесь, в Гленкоу… Ему как бы не хватает амплитуды. Поэтому я думал… я надеялся… сегодня мы можем внести немного разнообразия в нашу работу и отправиться на побережье. Недалеко… всего несколько миль. Подальше от людей, чтобы не отвлекаться. — Видя нерешительность Сибил, он ласково добавил: — Плачу вдвойне, Сибил, конечно. Теперь вы знаете, что мне можно доверять, не так ли? Да?
Этот странный, уродливый маленький шрам на лбу господина Старра. Его нежная розовая кожа сияла в белесом свете. Сибил задумалась, было ли это то место, где вошла пуля.
Господин Старр вел Сибил в сторону обочины, где стоял лимузин, мотор работал почти беззвучно. Он открыл заднюю дверцу. Сибил, сжимая лайковую сумочку, заглянула в мягкое темное пространство. Мгновение ее сознание было пусто. Она словно стояла на вышке, готовая нырнуть в воду, но не зная, как там очутилась и почему. Знала только, что обратно пути нет.
Господин Старр улыбался с радостью и надеждой.
— Ну так что же? Сибил?
— Да, господин Старр, — сказала Сибил и села в машину.
ЧАСТЬ III
Смягчающие обстоятельства
Потому, что это было милосердие.
Потому, что Бог даже в своей жестокости иногда бывает милосердным.
Потому, что Венера была в созвездии Стрельца.
Потому, что ты смеялся надо мною, над моей судьбой, над тем, что пророчили звезды. Над моей надеждой.
Потому, что он плакал, ты не знаешь, как он плакал.
Потому, что в такие минуты его маленькое и горячее личико было искажено, из носа текло, а глаза болели.
Потому, что в такие моменты он был на стороне матери, а не на твоей. Потому, что я хотела спасти его от этого позора.
Потому, что он помнил тебя, он знал слово папа.
Потому, что, смотря телевизор, он показывал пальчиком на мужчину и говорил: «Папа?..»
Потому, что лето было таким долгим, без дождей. Жаркими ночами ярко вспыхивала молния, без грома.
Потому, что в тишине по ночам стрекотали летние насекомые.
Потому, что днем час за часом работали сотрясающие землю машины и дробилки, спиливающие лес рядом с игровой площадкой.
Потому, что красная пыль лезла в глаза и в рот.
Потому, что он плакал: «Мама!» Да так, что разрывалось сердце.
Потому, что в последний понедельник сломалась стиральная машина, громкий шум напугал меня, грязная мыльная вода не выливалась.
Потому, что в свете лампы над головой он увидел меня, держащую мокрые простыни и кричащую: «Что же делать? Что делать?»
Потому, что снотворное, которое они мне теперь дают, сделано из муки и мела, я уверена.
Потому, что я любила тебя больше, чем ты меня. С самого начала, когда твои глаза посмотрели на меня, как огонь свечи.
Потому, что я не знала этих глаз. Да, я знала, но гнала эту мысль.
Потому, что это был позор. Любить тебя и знать, что ты не полюбишь меня так, как я хочу.
Потому, что мои заявления на работу высмеивают за грамматические ошибки и рвут на мелкие кусочки, как только я уйду.
Потому, что они мне не верят, когда я перечисляю свои специальности.
Потому, что после его рождения мое тело обезображено, боль не проходит.
Потому, что я знаю, это не его вина, и даже от этого я не могу его избавить.
Потому, что даже в то время, когда он был зачат (какие счастливые были мы тогда! Такие счастливые, я уверена! Лежа вдвоем на кровати, покрытой вельветовым покрывалом, на этой узкой шаткой кровати, слушая, как шумит дождь по крыше, которая спускалась так низко, что тебе, такому рослому, приходилось нагибаться при входе. Снаружи крыша, со своей потемневшей черепицей, казалась вечно мокрой и похожей на нахмуренные брови над глазами окон третьего этажа, глаза эти были косые. Мы шли домой с университетского собрания в Харди, ты из геологической лаборатории или из библиотеки, а я из бухгалтерии, где были ужасные, едва заметно мигающие лампы, от которых у меня слезились глаза, и я была так счастлива, что твоя рука у меня на талии, а моя обнимала тебя. Как хорошая парочка, как любая студентка со своим другом. Мы шли домой. Да, это был дом. Я всегда думала, что это был дом, мы смотрели на окна и смеялись, спрашивая друг друга, кто там мог жить? Как их, зовут? Кто они? Эта маленькая уютная таинственная комната под самой крышей, где она опускается совсем низко и с нее капает грязная дождевая вода. Я слышу теперь, как она стучит по крыше, но лишь когда засыпаю посреди дня, не раздеваясь и слишком усталая, а когда просыпаюсь, то дождь уже прошел, только землеройные машины и дробилки в лесу, и мне приходится признать, что я в другом времени), да, я знала.
Потому, что ты не хотел его рождения.
Потому, что он так кричал, что я слышала этот крик сквозь дверь, сквозь все двери.
Потому, что я не хотела, чтобы он был Мамочкой, я хотела, чтобы он был Папочкой, когда вырастет.
Потому, что эта мочалка в моих руках подсказала мне, как все должно произойти.
Потому, что чеки приходят ко мне не от тебя, а от адвоката.
Потому, что, открывая конверт трясущимися руками, с глазами так сильно переполненными надеждой, я сама себя позорно обнажаю уже в который раз.
Потому, что он был свидетелем этого позора, он все видел.
Потому, что в два года он был слишком мал, чтобы понять.
Потому, что даже тогда он все знал.
Потому, что его рождение было знаком, и случилось в середине месяца Рыб.
Потому, что в какой-то степени он был как его отец — это понимание в его глазах, которое пронизывало меня, его насмешка надо мной.
Потому, что однажды он посмеется надо мной, так же, как смеялся ты.
Потому, что в телефонной книге твой телефон не значится, а телефонист ни за что мне не скажет.
Потому, что тебя нет там, где я могла тебя найти.
Потому, что твоя сестра лгала мне прямо в лицо, чтобы сбить меня с пути.
Потому, что я верила ей как другу, которым однажды она была для меня, но, как оказалось, вовсе им и не была.
Потому, что я боялась любить его слишком сильно и в своей слабости пыталась уберечь его от бед.
Потому, что его плач разрывал мое сердце, но и приводил меня в ярость, поэтому я боялась наложить на него руки, бешено и неожиданно для себя.
Потому, что он вздрагивал при виде меня. Этот его нервный взгляд.
Потому, что он всегда ранил себя, он был такой неуклюжий, падал с качелей и ударялся головкой о железную раму, да так, что никто из мам не замечал и не кричал: «О, смотрите! Посмотрите, ваш сын разбился в кровь!» И тогда, на кухне, хныкая и толкая меня, когда я была в плохом настроении, потянулся и схватил ковшик с кипятком и чуть не перевернул его на себя, прямо в лицо, а я потеряла над собой контроль и отшлепала его, тряся за руку: «Негодный! Негодный! Негодный мальчишка!» Я вопила во весь голос и не беспокоилась, что кто-то услышит.
Потому, что в тот день в суде ты отказался посмотреть на меня, твое лицо закрылось, как кулак, и у адвоката тоже, точно я грязь у вас под ногами. Словно он вовсе не был твоим сыном, но ты готов подписать бумага, ты же такой благородный.