Но были и сложные ситуации. Однажды вместе с парторгом полка Л. Б. Консоном в мой блиндаж вошла Любовь Еськина, фельдшер медсанроты полка. Девушка была чем-то сильно обеспокоена.
— Тревожно у меня на душе, Василий Максимович… Я все рассказала парторгу. Речь идет о грубияне и нахале. Я говорю о Суркове. Взводом он командует, а вот в руках себя держать не хочет. К Тосе, санинструктору, моей подруге, давно пристает. Вчерашней ночью, когда она спала под грабом, подобрался… Надо принять строгие меры к лейтенанту Евгению Суркову, как-то охладить его.
— А что Тося вам сказала? — спросил я.
— Нерешительная она. Я ей внушаю: не смей жалеть!
Прямого ответа на жалобу Любови Еськиной в тот вечер я не дал. Произнес лишь одну фразу: «Потолкую с обоими».
У меня не было сомнения, что Люба искренне тревожится за подругу, но надо было как следует во всем разобраться.
Житейский опыт подсказывал мне: в ситуациях деликатного, интимного характера поспешность вредна. Для меня не было секретом то, что в окружении мужчин нашим девушкам бывало нелегко.
На следующий день ко мне пришла Тося Самохвалова.
— Вам Люба говорила… Это не так… Я совсем по другому поводу хотела с ней посоветоваться, — сказала мне Тося, волнуясь и краснея. — Евгений — неплохой, верю, что любит меня. Что касается жалобы моей подруги Любови Еськиной, высказанной парторгу и вам, то я сама виновата. Люба неправильно восприняла мой рассказ… В общем, я люблю Евгения, и мы после войны, наверное, поженимся.
«Женский вопрос» не оставался вне поля зрения политработников, партийных и комсомольских организаций. Вместе с командиром полка Ефимом Михайловичем Моргуновским, замполитами в батальонах, парторгами и комсоргами в ротах мы заботились о том, чтобы наши девушки и женщины чувствовали себя в гвардейской полковой семье как в родном доме, чтобы им были созданы благоприятные условия для работы и культурного досуга. В ротных, батальонных и полковом коллективах художественной самодеятельности они могли и потанцевать, и прочитать стихи, и спеть любимые песни. Правда, в условиях непрерывных налетов вражеской авиации и артиллерийских обстрелов позиций полка не всегда удавалось организовывать вечера художественной самодеятельности, показывать кинофильмы, устраивать литературные диспуты. Но в дни относительного огневого затишья в подразделениях можно было услышать песню, увидеть лихую красноармейскую пляску, посмотреть кинокартину…
К сожалению, таких дней затишья было мало. А с ночи на 18 сентября их стало еще меньше, потому что в эту ночь полк пересек советско-польскую границу и все ближе подходил к линии фронта.
В районе польского города Санок 128-я дивизия, весь наш 3-й горнострелковый корпус из фронтового резерва были переданы 1-й гвардейской армии. Она наступала в полосе главного хребта Восточных Карпат. Наш корпус предназначался для наращивания удара, который советские войска наносили по немецко-фашистским войскам.
Ночной марш в горах был трудным. Слева от дороги, по которой двигался полк, раздавалась канонада. Я ехал на копе рядом с Моргуновским.
— Скоро в бой, Ефим Михайлович, — сказал я Моргуновскому.
— Ну что ж, мы готовы, — отозвался он. — Так ведь?
Моргуновский взглянул на часы со светящимся циферблатом. Вокруг не было видно ни зги. Привыкшие к ночным походам, наши лошади каким-то чудом сами обходили ухабы, выбоины, проявляли особую осторожность у горных пропастей, подстерегавших нас слева и справа. И мы доверились чутью верховых коней, горные дороги, тропы для которых не страшны даже ночью.
На сравнительно ровном участке дороги лошади взбодрились, ускорили шаг. Отгоняя сон, я мысленно переносился то на Кавказский хребет, то в Крым, то на Кубань. Ведь многие из тех, кто сейчас шагает по ухабистой дороге в Восточных Карпатах, вместе со мной участвовали в боях, кипевших в тех районах. Одна за другой оживали в памяти картины жестоких боев. Невольно вспомнилась и крылатая фраза, произнесенная агитатором полка капитаном Я. В. Горой в одной из бесед с молодыми воинами нашего полка: «Защитники Кавказа и Крыма — горные орлы!» Преувеличение? Нет. Агитатор сказал правду. Действительно, они проявили в боях мужество, выдержку и стойкость. Скоро они расправят свои крылья и здесь, в Карпатах…
Ефим Михайлович лишь изредка подъезжал ко мне. Обменявшись двумя-тремя фразами о положении дел, мы расставались. Еще перед началом марша было условлено: командир полка навестит в пути 1-й батальон и минометные батареи, а я — 2-й батальон и тыловые подразделения. Конечно же, мы не опекали командиров подразделений и их заместителей по политчасти. Им была предоставлена полная свобода действий. Наша задача заключалась в том, чтобы контролировать выполнение приказа о ночном марше, вносить необходимые коррективы, если их потребует обстановка.
…Забрезжил рассвет. Полк свернул в лес на дневку. Командование заранее позаботилось о том, чтобы обеспечить каждое подразделение скрытым от воздушной разведки противника и удобным для отдыха местом. Тылы — походные кухни, санчасть, транспортная рота, ремонтные мастерские — мы расположили в ущельях, хорошо замаскированных лиственницей. Я побывал у поваров, медиков, транспортников, ремонтников. Надо было добиться, чтобы к назначенному часу все было готово — и обед, и лекарства для приболевших, и обмундирование, поступившее в ремонт.
Возвращаясь из тыловых подразделений в штаб полка, на узкой поляне примечаю Моргуновского, комдива Кол-дубова и начподива Чибисова. Подгоняю лошадь. Минут через десять представляюсь, докладываю, что марш полковой тыл совершил без ЧП. Под глазами комдива вижу мешки. Но разговор с Моргуновским генерал пересыпает шутками и подковырками. Расстелив на плащ-палатке топографическую карту, он говорит:
— Итак, хватит бездельничать. Пора воевать.
— Правильно. Довольно бездельничать… Вот почему только у них на гимнастерках соль выступила? — хмыкнул Чибисов, указывая на красноармейцев, несущих бидоны с питьевой водой на кухню.
— Кто их знает, — неопределенно отозвался Колдубов. И тотчас же перешел на серьезный тон: —Слышали о Словацком национальном восстании? Мы обязаны помочь словакам. Первая гвардейская армия генерала Гречко уже несколько дней осуществляет наступательную операцию. Нашу дивизию и весь корпус вывели из фронтового резерва. Теперь мы — в распоряжении Первой гвардейской. Производите рекогносцировку. Через сутки ваш полк вступит в бой.
Мы склонились над картами. Уточнили вопросы, связанные с выполнением задачи, поставленной перед полком. Я попросил начподива подробнее рассказать о Словацком восстании.
— Когда линия фронта приблизилась к границам Словакии, — сказал Иван Пахомович, — словацкие патриоты под руководством своей коммунистической партии с оружием в руках выступили против гитлеровцев и марионеточного режима Тисо. Гитлеровское командование встревожилось, но не собиралось без боя выводить свои войска из Восточных Карпат. Наоборот, считая этот район важным в политическом, экономическом и стратегическом отношении, оно спешно укрепляло здесь оборонительные позиции. Гитлер отбросил игру в «суверенитет» Словацкого государства. 23 августа 1944 года Словакия была оккупирована. Народ поднялся на борьбу с оккупантами. 31 августа руководители Словацкого национального восстания от имени всего народа Словакии обратились за помощью к Советскому правительству. Эта просьба удовлетворена. Советское Верховное Главнокомандование 2 сентября дало директиву Первому и Четвертому Украинским фронтам: не позже 8 сентября начать наступление в стыке фронтов, с тем чтобы ударом из района Кросно, Санок в общем направлении на Прешов выйти к чехословацкой границе и соединиться с повстанцами.
— Нам, командирам и политработникам, — сказал в заключение начподив, — необходимо осмыслить и разъяснить каждому воину, идущему в бой, значение происходящих на словацкой земле событий.
После рекогносцировки я собрал политработников полка. Передал им содержание указаний комдива и начальника политотдела дивизии. На совещании выступил и комсорг полка Михаил Хорошавин. Он сообщил, что в соседнем полку 318-й горнострелковой дивизии нашего же корпуса находится немолодой сержант, который служил в армии Брусилова и воевал в районе, где мы сейчас располагаемся.
— Сам слышал от этого сержанта, что он нашел место, где был его окоп. Сержант показал нам это место, вспомнил погибших однополчан, — сказал Хорошавин.
Комсорг навел меня на мысль: рассказать политработникам о Брусиловском прорыве в Карпатах, а затем эту страницу русской солдатской славы сделать достоянием всего личного состава полка. Так я и сделал.
Политработники разошлись по подразделениям. Вместе с Поштаруком я направился во 2-й стрелковый батальон. Около полевой кухни толпились солдаты. Командир хозвзвода, старшина Визнюк, поднявшись на колесо, громко продекламировал:
Ах, каша, каша,
Ты пища наша,
Любовь солдата,
Его услада!
— Подходи, братцы, подставляй котелки! — призывал красноармейцев старшина.
Солдаты, как видно уже привыкшие к шуткам старшины, подходили, бренча котелками и на ходу вынимая ложки. В сторонке, под развесистым дубом, пристроился с котелком вихрастый белоголовый мальчик.
— Ешь как следует, ешь! Гречневая каша — пища полезная, — внушал мальчику сержант.
Я узнал сержанта. Это был Виктор Костин. У него было запоминающееся широкое, доброе лицо и как бы раздвоенный подбородок.
— Польские… Голодные ребятишки-то, — пояснил Костин.
Ребята пришли из расположенной вблизи деревни. Уже поевшие малыши сидели поодаль. Глядя на ребятишек, как-то не верилось, что мы уже пересекли государственную границу. Казалось, что все это происходит где-то под Рязанью, что ребятишки, укрывшись за овином от ветра, вдали от взрослых обсуждали свои дела и рассматривали в журнале фотографии пушек, самолетов и танков.
Отношение наших фронтовиков к детям было трогательно нежным. Светло становилось на душе, когда я видел, как бравый усатый вояка будто невзначай клал руку на плечо мальчишки, что-то рассказывал ему, шутил с ним и дарил ему долю своего красноармейского пайка.
В обеденный перерыв я рассказал красноармейцам 2-го батальона об особенностях предстоящих боев в Карпатах. Участников беседы взволновало сообщение о том, что словаки ждут Красную Армию, видя в ее лице главную надежду на избавление от гитлеровского ига.
— Скорее бы в бой! — воскликнул сержант Василий Головань.
— Да, надо помочь словацким братьям, — поддержал командира отделения молодой боец из Западной Украины Мирослав Сурман. — Мы, жители Западной Украины, вечно будем благодарны Советскому Союзу за то, что в тридцать девятом году Красная Армия нас освободила. С тех пор мы дышим воздухом свободы.
Мои собеседники были едины во мнении: интернациональный долг красноармейцев — подать руку братской помощи словацким патриотам.
Глава 2
Там, где орлиные гнезда
До наступления полка оставались считанные часы. Я обходил батальоны. Вдруг услышал музыку. Оказалось, что парторг 2-го батальона старший лейтенант Г. Ф. Мазница на полянке между соснами завел патефон. Мы все тогда скучали по музыке, и я подошел к группе красноармейцев, с удовольствием прослушал несколько песен. Славных песен — о подвигах героев гражданской войны. Песни бодрили, волновали. Георгий Федорович ставил одну пластинку за другой. Потом под соснами вдруг загремел «Интернационал». «Хорошо перед нашим первым боем в Карпатах послушать «Интернационал», — сказал мне Мазница. — Сама душа просит в такую минуту этого гимна».
Г. Ф. Мазница на должность парторга переведен из дивизионного клуба. Оттуда он прихватил патефон и пластинки. С тех пор возит их с собой. Все мы в довоенные годы привыкли слушать пролетарский гимн в торжественной обстановке. Сейчас же мы его слушаем перед боем на земле, которую, повинуясь интернациональному долгу, пришли освобождать. Красноармейцы и командиры вытянулись, глаза посуровели. Никогда прежде я не думал, что музыка способна так потрясать человека.
Расходились мы притихшие.
Вместе с парторгом полка я побывал в батальонах. Здесь особенно явственно чувствовалось, что гвардейцы преисполнены желания с честью выполнить свою освободительную миссию на земле Словакии. На пути из 1-го батальона встречаю разрумянившегося Ефима Михайловича Моргуновского. Он на лошади возвращается из района, где утром производил рекогносцировку, еще раз на местности уточнив вопросы, связанные с предстоящим наступлением полка. Вытерев платком лоб, гвардии майор выпрямился, посмотрел вперед.
— Значит, по коням, комиссар!
— По коням! — в тон ему отвечаю.
Эти слова звучали отнюдь не иносказательно: пушки полковой батареи, тяжелые минометы, полковое хозяйство — все это перевозилось на лошадях.
Командование дивизии заблаговременно ознакомило нас с участком боевых действий нашего полка. Нас кратко информировали также о полосе действий армии, корпуса. 1-я гвардейская армия наступала в горно-лесистых Низких Бескидах. Это крайняя, северо-западная часть дуги Восточных Карпат, вытянувшихся параллельными горными цепями от реки Попрад на юго-востоке до Лупковского перевала.
Я всматриваюсь в карту Низких Бескид. Горные цепи расчленяются поперечными сквозными долинами на отдельные хребты с господствующими отметками 600–700 метров и высотой относительно основания до 300 метров. Преобладают горы с пологими склонами. Много лесных массивов. Почти полностью отсутствуют дороги.
Нам сообщили также, что справа через Низкие Бескиды наступает 38-я армия 1-го Украинского фронта. Слева — полоса 3-го горнострелкового корпуса 1-й гвардейской армии 4-го Украинского фронта.
На карте Моргуновский показал мне две грунтовые дороги. Они петляли по лесным районам, пересекая долины рек Вислок и Ясилька (на польской территории). Через Каленовские перевалы дороги вели к словацким селениям Каленову, Габуре, Борову.
— По дороге справа к району боев будет выдвигаться наш полк, слева — триста пятнадцатый, — сказал Моргуновский. — Обе дороги очень плохи. Дожди превратили их в грязное месиво. Несмотря на это, полк должен подойти к Каленову и выполнить боевую задачу.
На рассвете 21 сентября наш полк подошел к Каленову. Командир дивизии поставил перед полком задачу: помогая частью сил левому соседу — 315-му полку, овладеть Каленовом, а основными силами — прорвать оборону противника на участке Габуре, Боров и к исходу дня развить успех в направлении хребта Камяна. С боями предстояло преодолеть горный район глубиной до 5–6 километров. Полное бездорожье и недостаточные разведданные о противнике усложняли действия подразделений.
315-й полк (командир подполковник И. А. Костин) вышел в район восточнее Каленова, но был остановлен: противник оказал упорное сопротивление превосходящими силами. От комдива Колдубова поступил приказ: обходным маневром 315-го и 327-го полков атаковать противника в Каленове одновременно с севера и востока и овладеть этим населенным пунктом.
Утром 21 сентября наш полк начал наступление. Оно было внезапным и стремительным. Противник был скован и не смог маневрировать. Его попытку вывести свой резерв из района Габуре в район Каленова пресек наш 2-й батальон, а 4-я стрелковая рота того же батальона решительными действиями не позволила противнику выдвинуть резерв из Борова. С учетом этого обстоятельства наш 2-й батальон переместился на запад. Во взаимодействии с полком 242-й горнострелковой дивизии он начал бой за овладение селом Габуре и прилегающим к нему с востока участком шоссейной дороги. В стык между 2-м стрелковым батальоном и 4-й ротой капитана Григоряна командир полка ввел 1-й батальон капитана Купина.
315-й полк начал ликвидацию каленовского гарнизона. Большую роль здесь сыграла рота Григоряна: перекрыв дорогу на юг, она не позволила гитлеровцам отойти от Каленова. При этом сама рота оказалась зажатой с юга и с севера. В тяжелых условиях взводы и отделения роты Григоряна не только устояли, но и намертво закрыли путь отступления блокированному в Каленове вражескому полку. В помощь 4-й стрелковой роте были выдвинуты две наши батареи. Пушечная вела огонь по колоннам противника в горном дефиле, где шла дорога, батарея 107-мм минометов обстреливала скрытые в складках местности районы накапливания противника. И все же группа гитлеровцев попыталась по склонам окружающих долину гор сблизиться с нашей ротой, чтобы в ближнем бою уничтожить ее и очистить путь для своего полка.