Недалеко от этого места пастухи пасли коз на узкой лужайке над скалами. Мимо грота проходила лодка с пятью контрабандистами. Всё это Ортруда заметила только сейчас. Сказала Астольфу:
— Не кричи, милый Астольф. Эти добрые люди могут нас заметить. А это нехорошо.
Но уже они заметили.
Пастухи увидели, как раздвинулись две скалы, как из расщелины вышли по воде женщина в белом платье и отрок в короткой белой одежде. Страшное явление испугало их. Оцепенев от ужаса, они смотрели, как женщина, колдуя, повелевала волнам, и как отрок громкими криками заклинал землю. Когда же чародейка, свершив над водою свои кудеса, повернулась к земле, и пошла по кипящим вкруг её белых ног волнам, и посмотрела на пастухов, и очаровательно-прекрасною, обнажённою рукою показала на них заклявшему землю отроку, они бросились бежать, спасаясь от дивных жителей подземной глубины. Долго были слышны их нестройные крики в долине за острыми рёбрами скал. Потом, вернувшись к ночи в свою деревню, они вспоминали старое предание о лазурном гроте, который открывается только перед народным восстанием.
Пошли с того дня в суеверном народе Соединённых Островов слухи, что близ королевского замка скала над морем раскололась и раскрылась, и белая фея лазурного грота вывела оттуда белого короля, и они заклинали море и землю, грозными голосами повелевая стихиям. И море целовало их ноги, и земля гулким шумом покорно отвечала им. И гул земли пророчил восстание, и ропот волн предвещал смерть королевы Ортруды, любимой в народе.
Также и контрабандисты со своей лодки увидели Ортруду и Астольфа. Четверо из них были те самые, которых встретила Ортруда в горах. Суеверные люди узнали её, и испугались. Лансеоль воскликнул:
— Смотрите, дева с гор!
Старый контрабандист посмотрел на него сердито. Проворчал:
— Ну, ты, помолчать не можешь. Видишь, она колдует над морем.
Но был с ними один, которому как-то раз привелось близко видеть царствующую королеву. Он зорко всмотрелся в чародейку, и тихо сказал:
— Помилуй нас Бог, да это — сама королева Ортруда, или её двойник. Да будет милость Господня над Островами!
Но суеверная мечта уже не могла расстаться с создавшимся представлением о том, что контрабандисты встретили в горах волшебницу, фею очарованного лазурного грота. И быстро новая сложилась легенда, легенда о том, что над Соединёнными Островами царствует чародейница фея.
Когда Ортруда наклонилась над Астольфом и заговорила с ним, мальчику стало стыдно, что он испугался и плакал. Он поспешно вытер слёзы, и встал на береговой песок, улыбаясь смущённо.
— Пора идти, — сказала Ортруда.
Они вернулись в грот, и опять сомкнули за собою тяжёлые створы скал.
Нашли у берега бассейна челнок с вёслами, и на нём добрались до яхты. Оказалось, что на ней никого нет, как они и ожидали. Но яхта была в полной исправности, и только обильная пыль лежала на меди и на дереве.
Ортруда и Астольф прошли в королевскую каюту. Зажгли огни, — и стало светло и весело, как в домашнем уюте. Яхта была обставлена с тою роскошью, с которою во всех странах содержатся королевские яхты.
Нашли вино, консервы, стаканы. Пили и ели. Ортруда внимательно посмотрела на Астольфа, и спросила:
— Скажи мне откровенно, милый Астольф, правда ли, что тайна подземного хода сохраняется?
— Да, ваше величество, это — правда, — сказал Астольф.
— Неужели никто никогда не проговорился? — опять спросила Ортруда.
Астольф улыбнулся, гордый своею близостью к Ортруде и знанием королевской тайны, и говорил:
— Был один только случай. В начале восемнадцатого столетия у одного из моих предков, тоже гофмаршала, был сын Роберт. Ему открыли тайну ещё раньше, чем мне, — как только ему исполнилось четырнадцать лет. С радости, что ли, или с чего другого, уж не знаю, он проболтался об этом своему сверстнику, приставленному к нему для услуг и для игр, сыну придворного садовника. Ну, конечно, от этой черни добра не ждать! Проклятый мальчишка сказал о подземном ходе своему отцу, а тот испугался и сдуру побежал к гофмаршалу. Дурак, задавил бы сам сына, если боялся, что тот не сумеет молчать. Гофмаршалу что же оставалось делать! Он застрелил Роберта, даже и королю не сказал, чтобы его не расстраивать. А садовника и его сына сейчас же повесили. Никто не знал, за что. Иначе, конечно, нельзя было.
— А тайна? — спросила королева Ортруда. Она побледнела, слушая этот простодушно-спокойный рассказ.
— Тайна умерла с ними, — спокойно отвечал Астольф.
И так детски безмятежен был его взор.
— И тебе не страшно? — спросила Ортруда дрогнувшим голосом.
— Я не проболтаюсь, — гордо ответил Астольф. Опечалилась Ортруда, склонила взоры, задумалась. Астольф стал перед нею на колени. Говорил убеждая:
— Дорогая моя королева, не бойтесь и не сомневайтесь во мне. Я буду всегда вам верен, я свято сохраню вашу тайну, и эту, и всякую, которую вы захотите мне доверить.
Холодно и нежно ласкала Ортруда щеки Астольфа и кудрявую его голову. Астольф дрожал, и весь пламенел, и глаза его блистали.
— О, милая, милая королева Ортруда! — восклицал он, целуя Ортрудины руки.
Вдруг глаза Ортруды зажглись знойными желаниями, и вдруг потускнели. Она с лёгким стоном схватила Астольфа за горло, и сжала его. Он затрепетал, — и вдруг порывисто обнял Ортруду. Ортруда оттолкнула его, но без гнева. Прикрикнула:
— Мальчишка, как ты смеешь! Ударила легонько по щеке. Астольф стоял перед нею жалкий и красивый. Она засмеялась. Сказала:
— Знающему тайну прощается многое. Но знающий тайну должен быть скромен.
Глава сорок шестая
Маркиза Элеонора Аринас решилась ещё раз свести принца Танкреда и Имогену. Кстати, было полезно познакомить Танкреда с банкиром Эдуардом Лилиенфельдом, очень богатым человеком с очень тёмною репутациею. Про него говорили, что прошлое его преступно. Имя его связывали с какими-то скандальными приключениями в Конго. Уверяли, что он разжился на торговле чёрными рабами. Но всё это не мешало ему прочно обосноваться в здешнем обществе, и завязать более или менее тесные связи со многими в парламентски-делеческих кругах. Теперь он жаждал связей в высшем свете, и мечтал о баронском титуле. Элеонора не постеснялась взять с него крупный куртаж за содействие.
И вот на ближайший свой вечер она пригласила, кроме многих, принца Танкреда, маркиза Мелладо с его дочерью, и Лилиенфельда. Были приглашены собственно для Танкреда ещё некоторые лица: английский посланник, с которым Танкред был дружен, и знаменитейший в том государстве поэт, который недавно написал поэму о викингах, и желал поднести Танкреду экземпляр этой книги, только что вышедшей из печати.
Принц Танкред отправился к Элеоноре охотно.
Салон маркизы Аринас пользовался в столице своеобразною славою, и блистательною, и в то же время несколько подозрительною. Попасть в него первый раз считалось интересно и лестно. Бывать у неё считалось прилично очень, но только чтобы не часто. Вопрос,
— Неужели вы не бываете у маркизы Аринас? — Был обиден для самолюбия. Слова,
— Её всегда встретишь у маркизы Аринас, — Бросали тень на репутацию светской женщины.
На вторники маркизы Аринас собиралось всегда очень блестящее общество, и настолько разнообразное, насколько это возможно было для того, чтобы оно всё же оставалось аристократическим. Преобладали носители древних фамилий, и с ними смешивались министры и влиятельные парламентарии, владельцы очень крупных состояний, и знаменитые своими талантами люди. Выбор этих всех, чуждых старой знати, лиц делался всегда очень строго и всегда с определённым расчётом. Нигде гак удобно и прилично не устраивались деловые встречи, как у маркизы Элеоноры.
На обеды и вечера маркизы Аринас принимались приглашения и королевами, — один обед и один бал в течение каждого сезона. В салоне же Элеоноры уже не раз устраивались встречи принца Танкреда с его любовницами. И каждый раз на вечере маркизы Элеоноры бывала какая-нибудь приманка, — пел знаменитый итальянец, декламировала великая актриса, гипнотизёр показывал свои удивительные фокусы.
Танкред спросил:
— Чем же вы нас порадуете сегодня, дорогая маркиза?
Она улыбнулась загадочно, и отвечала:
— Только танцем. А пока гадание, — гадалка с Востока, из ваших любимых стран.
— Чувствую, что сегодня у вас интересная программа, — сказал принц Танкред.
— Так вот, ваше высочество, не хотите ли погадать?
— Очень охотно.
— Я вас провожу, но только до двери.
— Почему так мало?
— Она требует строгой тайны.
Через анфилады многолюдных и шумных зал подошли к двери, завешенной тяжёлою тёмною портьерою. Принц Танкред вошёл один в полуосвещённую комнату.
На полу лежали тёмные, пёстрые ковры. В глубине комнаты несколько ступенек вели на небольшое возвышение, заставленное цветами, так что едва оставалось место для двоих. На узком высоком стуле, — что-то вроде треножника, — сидела черномазая красавица цыганка, помахивая недостающими до полу тонкими, тёмными ногами, на щиколотках которых, лениво скрещённых, позвякивали один о другой два золотых обруча. Её слишком красные губы улыбались равнодушно и мудро, и равнодушно смотрели, полусонно и жутко, её глаза, странно большие, с неподвижно страстным чёрным блеском. На ней была белая тонкая сорочка, красная короткая юбка и чёрный платок.
Танкред взошёл на ступеньки.
— Здравствуй, милая.
— Здравствуй, — тихим, низким голосом отвечала цыганка.
— Что же ты мне предскажешь?
— А мне что ж! Что с тобою будет, то и скажу.
— Хорошо или худо?
Цыганка пожала плечьми, вздохнула, и сказала тихо:
— Кто что ищет, тот то и находит. Дай руку. Левую.
Долго смотрела. Засмеялась гудящим тихо смехом. Заговорила нараспев:
— О, ты будешь великий и знаменитый человек. Воевать будешь, победишь. Многие мирно тебе покорятся. В большом городе, в древнем, в громадном соборе, седой первосвященник возложит на тебя корону, и она будет золотая и железная, и блеск её алмазов нестерпим будет для взоров. Кто же ты, дивный человек, которого так возлюбила суровая ко многим судьба? На тебе простая чёрная одежда, но ты не банкир, — хотя и будешь богат, — и не министр, — хотя и подаёшь людям мудрые советы. Скажи же мне своё имя, чтобы я знала, как будут звать императора, увенчанного в вечном городе.
Танкред отвечал шарлатанке:
— Меня зовут Танкред. И это правда, что я — не банкир, и не министр. Я — генерал.
На лице цыганки ничто не изменилось, и ярко-красные губы её двигались, как во сне, когда она говорила:
— Танкред — красивое имя. В нём тебе счастие. Мудры были твои родители, когда назвали тебя так.
Танкред вынул кошелек, достал несколько золотых монет, и протянул их цыганке. Но она отстранила их медленным движением голой руки, и тихо сказала:
— Подержи у себя моё золото. Оно счастливое. И пусть оно растёт в твоих счастливых руках. Когда слова мои сбудутся, я приду за ним, и ты дашь мне семь миллионов золотых лир. И не пожалеешь. До свидания, мудрый воин Танкред, — до дня твоего воцарения в Вечном городе.
Принц Танкред вышел, слегка взволнованный и смущённый. Слишком яркий после полумрака у гадалки свет бальной залы заставил его щурить глаза. Элеонора пытливо посмотрела в его лицо.
— Ну, что она вам сказала, ваше высочество? — спросила она с оттенком фамильярности, простительной старому другу. Танкред засмеялся.
— Не решусь сказать, что именно. Поверить ей, так очень хорошо.
Элеонора сказала с обещающею улыбкою:
— Сейчас будет танец, один из тex, которые принято называть танцами будущего.
— А кто танцует? — спросил Танкред.
— К сожалению, не могу сказать даже вашему высочеству. Это большой секрет. Да, сказать по правде, я и сама не знаю.
— Почему? Ведь мы же увидим плясунью!
— Вы не увидите её лица.
В большой белой зале была воздвигнута эстрада, затянутая серовато-зелёным сукном. С трёх сторон эстрада была задрапирована сукнами того же цвета. Оркестр был скрыт за эстрадою, на хорах. Звуки музыки были томны. Догорание душного дня чувствовалось в них. И первые, далёкие звуки приближающейся грозы. Хозяйка провела Танкреда к одному из средних кресел в первом ряду, и сама села рядом. Справа от Танкреда оказалась Имогена Мелладо.
Было жуткое ожидание и шелест слухов о том, кто и что будет танцевать. Знали наверное, из слов Элеоноры, что это не профессиональная танцовщица, а дама или девица из общества.
Принц Танкред слегка склонился к Имогене, и спросил очень тихо:
— Что вы больше всего любите?
— Ночь, звёзды, — отвечала Имогена, — темноту и в ней огни.
Шевельнулись складки сукна в заднем углу эстрады. Чья-то белая рука раздвинула их, — и мелькнуло вдруг на однообразно ровном фоне сукна смугло-белое с лёгкими переливами розовато-тёмных перламутров тело. Девушка в чёрной маске, очаровательно-стройная и нежная, приблизилась к рампе. Начался странный, из мечты и воспоминаний творимый танец.
Танкред спросил:
— Вам нравится, Имогена?
— Какая прекрасная! — тихо ответила она.
Смотрела с удивлением. Танец неизвестной плясуньи оживил в её душе мечты и страхи её, когда она засыпала, сладко и горько мечтая о женихе. Мечты о далёком, о милом выражали задумчивые позы и грациозные, медленные движения неведомой плясуньи.
Остановилась, голову на руку склонив… Вдруг страшный удар грома разбудил её… Несколько тревожных поз, стремительный танец смятения и ужаса…
Развились волосы неведомой плясуньи, и бились в быстром беге по её нагим плечам светлые волны волос.
Ветер стремительным холодом обвивал её горячее тело. Её глаза горели, как огни изумрудов. Ноги её дрожали от внезапного холода.
Наконец она опомнилась. Осмотрелась. Пошла куда-то, дрожа от холода и от медленного страха. Долго блуждала, и всё не могла найти своей двери. Всё скорее шла. Побежала.
Много дверей было вдоль её бега. Но ни одной она не могла отворить, все были заперты крепко. Наконец одна из них уступила отчаянным усилиям.
Остановилась. Робко прислушивалась. Тихо пошла по коврам.
Что-то опять испугало её, и она бросилась бежать. Упала.
Лежит… Рукоплескания… Вдруг вскочила. В лёгком беге скрылась за стремительно-распахнутою складкою драпировки.
Гости делали всевозможные предположения. Кого не называли! Спрашивали Элеонору. Но она сама не знала. Говорила:
— Я никогда не видела её иначе, как в чёрной маске.
Или, может быть, только притворялась, что не знает? Тонкая улыбка скользила по её губам.
Как-то незаметно для них обоих, Танкред и Имогена очутились в полутёмной, очень удалённой гостиной. Танкред первый раз остался наедине с Имогеною. Оба они были взволнованы откровенною красотою плясуньи.
Танкред попросил:
— Расскажите мне о вашем детстве.
Имогена послушно говорила. Потом Танкред заговорил с нею об её женихе.
— Господин Парладе-и-Ередиа очень милый молодой человек, достойный любви.
— О, да! — с восторгом сказала Имогена.
— Скромный, храбрый, красивый, умный.
Имогена молча улыбалась, и благодарными глазами смотрела на Танкреда.
— Он должен вас очень любить.
— Он очень любит меня.
— Однако уехал.
Блеснули слезинки на глазах Имогены. А Танкред говорил:
— Не огорчайтесь. Вернётся. А вам не досадно, зачем он уехал?
Имогена смотрела, как жалкий, беспомощный ребенок. Конечно, ей было досадно. Разве он не мог отказаться от этой должности? Любим только раз в жизни. Она шепнула:
— Что ж делать!
— Он вам часто пишет?
— Почти каждый день. Почти! И вы?
— Да, ваше высочество.
Слёзы в голосе. Танкред любовался её смущением. Спросил опять:
— Вы очень скучаете?
— Да, немножко.
Старалась казаться храброю. Танкред продолжал:
— Я уверен, что соблазны парижской жизни его не коснутся. Он будет думать только о вас. А вы о нём. Быть верною — так трогательно. Цепи любви неразрывны. Кто любит, тот невольник. Хоть и не любит человек цепей, но эти носит сравнительно охотно.