– Ты что, себе другую работу нашла? – нахмурился генеральный. – Сколько тебе там платить будут?
– Дело не в этом…
– С начальником не сработалась? Ряха тебя достал?
Я про себя улыбнулась оттого, что директор назвал Ряхина по прозвищу (а я-то думала, что его только подчиненные обзывают!), но честно сказала:
– Дело не в этом. Я выхожу замуж и уезжаю.
– Куда уезжаешь? Когда?
Надо отдать генеральному должное – умеет он, что называется, работать с людьми. В течение пятнадцати минут он вытянул из меня все, что касалось моих планов: выйти замуж, уехать в Вену и жить там с художником.
– Понятно… – протянул он. А потом нахмурился и сказал: – Зайдешь ко мне в три часа.
– А как же мое заявление?
– Иди, Кузьмина, не морочь мне голову.
…Я девушка упорная и пришла к директору в назначенное время с новым, свеженаписанным заявлением прежнего содержания: «Прошу уволить меня по собственному желанию…» «Пусть только попробуют меня не отпустить! – думала я. – Я на них профсоюзы натравлю, прессу!.. Тоже мне, нашли крепостную!..» Хотя в глубине души упорное нежелание директора меня увольнять мне льстило.
Когда я явилась к генеральному, там уже сидел коммерческий директор – тот самый, что пытался споить меня в самолете Москва – Вена.
– Давай, – хмуро проговорил Иван Евгеньевич, протягивая руку за моим новым заявлением. «Ну, наконец-то!» – возликовала я. Но директор перегнул мою бумагу пополам, порвал ее и листочки снова бросил в мусор!
– Да что ж это такое! – воскликнула я, не на шутку рассердившись.
– Постой, Кузьмина, не кипятись. Сядь и слушай. Мы тебе новую должность хотим предложить. Так, чтоб и волки были сыты, и овцы целы…
…Короче, через полчаса я вышла из кабинета генерального совершенно обалдевшая. Директор предложил мне стать представителем « Стил-Оникса» в Австрии!
Контракты с австрийцами расширяются, объяснил он мне. Концерну нужен представитель в Вене – следить за поставками, согласовывать ассортимент, определять перспективы. И генеральный, с молчаливого согласия коммерческого, предложил эту должность мне! «Конечно, не по твоей прямой специальности, зато будешь при муже, – прогудел генеральный. – Придется слегка переквалифицироваться, но ты, Кузьмина, справишься. Ты у нас толковая и цепкая. – Коммерческий директор согласно кивал. – Зарплату тебе положим – для начала – тыщу евро, плюс машину, соцпакет, телефон. Давай, Кузьмина, соглашайся. После отпуска сразу, не возвращаясь в Москву, приступишь. Как у тебя с немецким?»
– Практически никак, – призналась я.
– Ничего, курсы оплатим. А пока будешь с фирмачами по-английски изъясняться. С «инглишем» у тебя, как я знаю, порядок.
В общем, я согласилась – да ведь генеральный сделал мне такое предложение, от которого, как говорится, невозможно отказаться. И только потом, вечером, я поняла, что мое начальство здорово на моем назначении сэкономило: во-первых, концерну не нужно для меня жилье в Австрии снимать – жить я и у Женьки смогу; во-вторых, если б им пришлось брать представителя со стороны, тот зарплатой в тысячу евро, как я, явно не удовлетворился бы…
Да, наш генеральный – настоящий капиталист! Из любой невыгодной для себя ситуации – как с моим увольнением – умеет не просто выбраться, а с наваром для себя! Молодец, что там говорить! И ценного специалиста (меня) для фирмы сохранил, и вакансию представителя в Австрии занял! Да, такому умению мне еще учиться и учиться…
ХУДОЖНИК
Я вернулся в Баден, к своей работе. И вчера закончил свой натюрморт. Он показался мне прекрасным – лучшим, что я сделал в своей жизни.
А сегодня я проснулся необычно рано – едва только рассвет поднимался над Баденом – и принялся за новую работу. Я чувствовал себя великолепно. У меня была настоящая Болдинская осень – точнее, Баденская весна. Все оттого, что я предвкушал встречу с любимым человеком. Поэтому у меня все получалось. Кисть, казалось, сама так и летает по холсту.
Я и не подозревал, как, оказывается, много сил придает человеку любовь. Любовь – и ожидание счастья.
Ожидание Лизы.
ЛИЗА. ДНЕВНИК
14 мая 20** года.
Сегодня я приходила прощаться с нашим офисом. Он показался мне таким родным, привычным, – и одновременно уже чужим. Мне хотелось – последний и единственный раз в жизни! – войти в контору не спеша. И не нестись пулей по коридору, опаздывая к началу «трудовой вахты», а прогуляться по кабинетам и коридорам, поболтать с коллегами – в кои-то веки не об обувках и не о контрактах, а просто так, ни о чем…
Но мой план полностью провалился.
Едва я прошла сквозь турникет, как столкнулась с Ряхиным. Ну, конечно: как я могла забыть – он ведь именно сегодня обещал триумфально вернуться на работу «после тяжелой и продолжительной болезни»!
Ряхин выглядел шикарно: лечение в президентской больнице явно пошло ему на пользу. Разрумянился еще больше, а живот отрастил такой, что костюм ему пришлось купить новый, уже на размер, а то и на два больше, чем до болезни. А важности сколько! Шествует по коридору, как безразмерная баржа, расчищая путь своим огромным пузом. Простые смертные, кто попадает на его траверз, испуганно расступаются, а отдельные подхалимы даже угодливо кланяются.
Я, конечно, ни отступать, ни кланяться не стала. Поздоровалась, вежливо спросила:
– Как ваше здоровье, Аркадий Семенович?
Хотя можно было не спрашивать: у больных людей такой ряхи не увидишь. Впрочем, он на мой вопрос не ответил. Презрительно дернул плечом (отчего все могучее тулово заколыхалось) и констатировал:
– Опять опаздываешь, Кузьмина.
Вот это приветствие – а ведь мы столько не виделись, и я за него беспокоилась, и искренне желала, чтобы Ряха выздоровел!
– Я не опаздываю, Аркадий Семенович. Я у вас больше не работаю.
Он так и замер: стоит недвижим, только жирные щеки трясутся. Осложнение, что ли, после болезни? Не понимает с первого раза? И я повторила:
– Я в вашем отделе больше не работаю.
– Вот как, – наконец отреагировал Ряхин.
По его лицу пробежала целая гамма настроений: недоумение, досада… и наконец торжество. А я-то, дура, надеялась хоть на искорку сожаления! И на вопрос: «Но почему, Кузьмина?! Почему ты уходишь? Чем мы тебе не угодили?»
Но вместо этого Ряхин хмуро спросил:
– А зачем ты тогда явилась?
Вот это разговор у нас получается! Я изо всех сил постаралась скрыть и разочарование, и обиду. Сухо ответила:
– Хочу забрать свои вещи и попрощаться.
Против этого ему возразить было нечего. Кивнул, процедил сквозь зубы:
– Что ж… тогда пошли.
Вот и плакала моя «неспешная прогулка по коридорам» – пришлось сразу семенить в отдел, поспешая за могучими шагами Ряхина, да еще и беседу вести. А все мои беседы с шефом – хоть до увольнения, хоть после – никогда не проходили мирно и гладко. И хотя Ряха уже не имел права на меня наезжать, он хмуро изрек:
– Концепцию по Усачевой ты так и не переработала.
Да разве до его дурацкой концепции мне было в последние дни?! Больше всего хотелось ответить коротко и ясно: «Да пошел ты!» Но не буду же я в последний день в головном офисе устраивать склоку! Воспитание не позволяет, да и, честно говоря, смелости недостает. Вот и пришлось виновато улыбаться и блеять:
– Нет, Аркадий Семенович, я не успела. Но я не сомневаюсь: Антонина Кирилловна с этой задачей справится лучше.
Ряхин твердо ответил:
– Я в этом тоже не сомневаюсь.
А я пригляделась к самодовольной физиономии шефа и увидела, как по ней пробежала тень. И порадовалась: похоже, соврал мне Ряхин. Понимает он, кажется, что за никчемная штучка эта Дроздова. Въехал, что Кирилловна годится на роль сиделки или ретранслятора начальственных указаний. А вот чтобы концепцию разработать – у нее мозгов явно не хватит.
Но разве Ряхин когда признается, что не прав? Нет, тут же снова начал кусаться. С презрением спросил:
– Могу я узнать причины, по которым ты уходишь?
– Можете, – кротко ответила я. – Я выхожу замуж и уезжаю в Вену.
Ни тени интереса – только новый ушат презрения.
– Значит, свою карьеру ты завершила?
– Завершила? С чего вы взяли? – искренне удивилась я.
– Ну, а как же иначе? – снисходительно произнес шеф. – Раз замуж, да еще и в Европу, значит, у тебя теперь другая планида будет. Кирха, киндер, – он замялся – видно, забыл, как будет по-немецки окончание фразы, и добавил на русском: – Кухня.
Вот проклятый шовинист! Но неужели я ни разу в жизни этого противного Ряхина так и не отбрею?
– В кирху я не хожу. Киндера мне заводить пока рано, а на кухню возьму помощницу по хозяйству, – спокойно ответила я.
– А сама чем заниматься будешь? – В ряхинских заплывших глазках впервые мелькнули искорки любопытства.
– Как – чем? Работать. – Мне с трудом удалось скрыть злорадство в голосе.
– Работать? В Вене? И кем же? Посудомойкой? – С каждым новым вопросом тон Ряхина становился все надменнее.
– Ну почему же сразу посудомойкой, – спокойно ответила я. – Главой австрийского представительства «Стил-Оникса».
– Ты шутишь, – утвердительно произнес Ряхин.
Его румянец, усилившийся за время болезни, таял на глазах.
– Я никогда не шучу, когда дело касается работы, – заверила я. – Вчера генеральный подписал приказ.
В этот момент мы и подошли к отделу маркетинга.
Ряхин – кажется, мне все-таки удалось его прошибить – так разозлился, что не только дверь передо мной не распахнул, но и для верности оттеснил на входе плечом. Вот и он, мой отдел, такие милые, привычные лица. Даже Дроздову – и ту приятно повидать, если практически в последний раз…
Впрочем, она на меня не обратила никакого внимания. Тут же вскочила из-за стола, радостно запищала:
– Доброе утро, Аркадий Семенович!
Коллеги – вот противные карьеристы! – тоже заблеяли: «Здравствуйте, Аркадий Семенович!» А меня будто и нет. И только верный Мишка Берг не предал – его бас легко перекрыл писк Дроздовой и поддакивание остальных прихлебателей:
– Привет, Лизка! Рад тебя видеть!
Ряхин хмуро посмотрел на Берга, но тот бесстрашно выдержал его взгляд и еще громче сказал:
– Я тут макетик по Усачевой нарисовал… Подходи, покажу!
Дроздова немедленно скорчила кислейшую мину и напустилась на Берга:
– Михаил! Не будете ли вы так любезны продемонстрировать свой макет прежде всего Аркадию Семеновичу?
Тут уж даже Ряхин не выдержал – метнул в подхалимку Дроздову уничижительный взгляд. И коллеги-карьеристы не удержались: принялись хихикать. А Мишка послушно откликнулся:
– Ой, здравствуйте, Аркадий Семенович! Не угодно ли вам посмотреть макет по Усачевой?
Ряхин ему, конечно, не ответил. Сухо приказал:
– Попрошу прекратить балаган.
И, ни на кого не глядя, прошествовал в свой кабинет.
А Дроздова патетически воскликнула:
– Как ты можешь, Миша! Аркадий Семенович после болезни, ему нельзя нервничать!.. А ты так себя ведешь!
«Ну и цирк!» – подумала я.
И, наконец, поняла, какой была дурой.
Да гораздо раньше нужно было уходить из этого отдела! Потому что, как только в нем воцарились Дроздова и Ряхин, сразу стало ясно, что нормальной работы не получится – одни подковерные игры в духе советских парткомов. А бедного Мишку жаль ужасно – он талантливый, но, как и все творцы, не понимает, что никакой талант не спасет, если будешь начальство злить…
Я подошла к его столу и тихо сказала:
– Зря ты их дразнишь, Мишка…
А он грустно посмотрел мне в глаза и вдруг ответил:
– Но это же… это же ради тебя! – И горячо добавил: – А для тебя я что угодно сделаю!
Я так и опешила: Мишка, такой иронично-циничный и равнодушный… Он, так я всегда думала, просто хорошо ко мне относится – но сейчас, вглядываясь в его глаза, я вдруг прозрела: да он же в меня влюблен! А я работала с ним бок о бок и ничего не замечала… И сейчас стою, как глупая корова, назидательно повторяю:
– Нельзя так, Мишенька. Власть-то – у них, так что играть надо по их правилам.
– Да плевать мне на власть! – горячо зашептал Берг. – Они не имеют права над тобой издеваться! И я всегда буду тебя защищать!
И тут – в самый неподходящий момент – я и ляпнула:
– Все, Мишка, проехали. Я теперь в отделе больше не работаю.
И объяснила, почему: замуж, Вена…
Никогда не забуду Мишкиного лица. Что оно выражало? Обиду, разочарование, гнев? Я этого так и не поняла… Но мне очень захотелось как можно быстрей собрать со стола свои фотки с безделушками и немедленно ретироваться. И больше никогда сюда не приходить.
Я только пробормотала напоследок Мишке: «Я буду тебе писать. И звонить».
Так что не получилось у меня никакого душевного прощания, и скорби на лицах начальства я тоже не дождалась… Даже с «самой последней» чашечкой кофе в нашем буфете и то вышел полный облом. Едва я заглянула туда, как увидела: за центральным столиком восседает предмет моего недавнего вожделения – красавчик Ник. А рядом с ним – кокетка Люська из отдела продаж. Обволакивают друг дружку томными взглядами, а Люськина лапка покоится в сильной руке Ника… Я этого Ника, конечно, в гробу видала – но пить кофе рядом со сладкой парочкой мне, разумеется, не захотелось. Я тихо выскользнула из буфета и быстренько пошла прочь. В общем, не задалось у меня прощание с родным офисом. Совсем не таким получилось, как я представляла…
…Прощальный ужин с Сашхен тоже пошел не так, как я планировала.
Перед встречей с ней я долго думала, как построить разговор. Во-первых, мне очень надо было выведать у нее одну вещь. А кроме того, я решила: развязка нашей с Сашкой дружбы получается несправедливой. Я уезжаю, вся на подъеме и на белом коне: Вена, замужество, грядущая карьера в европейской столице… А лучшая подруга остается в холодной, неуютной Москве. Без мужа и на рядовой, в общем-то, должности. Разве так будет честно? И я постановила: не брошу Сашку, не забуду ее. И пообещаю ей: как только закреплюсь в Австрии, то обязательно подберу вакансию и подруге. Вызову ее в Вену. Найду для нее недорогую, но уютную квартирку. И помогу получить рабочую визу. В общем, дам подружке шанс.
Я радостно предвкушала, как обрадуется моему предложению Сашхен. Как зарумянится, зальется в благодарностях. Как поднимет тост «за настоящих друзей»…
Встретиться мы договорились в «Пушкине». Ресторан, конечно, не из дешевых, но али мы не крутые девчонки, али не достойны крахмальных салфеток да красавчиков-официантов? К тому же кухня в «Пушкине» русская, а Сашка сказала, что я просто обязана напоследок побаловаться винегретиком да селедкой.
– А то будешь в своей Вене давиться сосисками и квашеной капустой, – пророчествовала подруга.
Мы заказали абсолютно все русское: суточные щи, соленые огурчики «из бочонка», утку с гречневой кашей.
– Пить тоже будем в национальных традициях, – предложила я.
– Квас? – уточнила Сашхен.
– Квас и водку, – усмехнулась я.
Вообще-то мы с Сашкой предпочитаем светлое пиво или домашнее вино, но раз уж решили кутить по-русски…
– Нет, водку я не буду, – твердо сказала Сашхен.
– Почему? – удивилась я. – Под огурчики да под утку?
Очаровашка-официант терпеливо ждал, пока мы определимся с заказом.
– Пожалуйста, мне только квас, – попросила его Сашхен.
– Ну, а мне водочки. Грамм пятьдесят, – без энтузиазма предложила я: пить в одиночку – это совсем неинтересно.
В ожидании, пока нам принесут закуски, я спросила у подруги:
– Помнишь, ты мне давала телефон колдуна?
– Ну, конечно.
И тогда я, решив не лукавить, напрямик спросила Сашхен:
– А почему ты дала его именно мне?
– Как – почему? – удивилась (вроде бы) Сашка (но глаза у нее забегали). – Я видела, что у тебя в жизни нескладуха, и решила тебе помочь.
– А сам колдун? Он спрашивал тебя обо мне?
– Ну, в общем… – промямлила Сашхен, как бы припоминая. – В общем, да… Он спрашивал, есть ли у меня подружки, я и рассказала – естественно, про тебя. Про кого мне еще рассказывать! А что?