— Я подаю в отставку.
Отто Манц неизменно подавал в отставку перед каждым рейсом; правда, час спустя, пролетая над горными вершинами, он уже исправно выпекал булочки к завтраку для пассажиров. Однако этим утром ситуация была куда более серьезная.
— Я не полечу без своего ассистента.
«Ассистента» повара звали Эрнст Фишбах. Его только что назначили штурманом дирижабля. Он мечтал об этой должности очень давно, с тех пор как его, в возрасте четырнадцати лет, наняли сюда юнгой.
И теперь Отто остался без поваренка.
— Шеф, что нам делать с овощами?
— Я больше никакой не шеф. Говорите с капитаном Леманом.
Разыскали капитана, и тот велел сложить припасы в кладовые и морозильные камеры, расположенные в килевой части дирижабля. Леман был одним из самых опытных помощников Эккенера. Во время перелетов он не расставался со своим аккордеоном.
А еще Леман был куда лучшим дипломатом, чем его начальник. Присев рядом с Отто, он стал молча наблюдать за суетой в ангаре.
— Да-а-а, она будет разочарована! — сказал он наконец с печальным вздохом.
— Не понял?
И Отто повернулся к капитану.
— Я думаю, она будет очень разочарована, — повторил Леман.
— Кто это «она»?
Капитан снял фуражку.
— Ей так нравилась ваша репа в сметане.
— Господи, да о ком вы говорите-то?
— А вы разве не в курсе?
— В курсе чего, капитан?
— Того, что леди Драммонд-Хей вчера вечером прибыла в отель «Кургартен».
Повар вскочил на ноги, выпятил грудь и начал разглаживать складки своего фартука.
— Леди?!
— Да, она значится в списке пассажиров.
— Леди!
Отто величал ее Леди, словно это было ее имя.
— Значит, Леди…
Это была английская аристократка, знаменитая журналистка, корреспондентка самых престижных американских газет, искательница приключений, красавица вдова тридцати одного года, с бархатными глазами, всегда ходившая в роскошных меховых манто. Она уже совершила несколько триумфальных перелетов на цеппелине.
— Леди… боже мой! — воскликнул Отто.
Он был по уши влюблен в Леди. А она, пользуясь его безумной страстью, то и дело заглядывала к нему на кухню, чтобы полакомиться бисквитами. Отто видел в этом все признаки взаимной любви. И уже строил планы на будущее.
Бедняга ничего не знал о жизни этой женщины за пределами цеппелина — о сотнях претендентов на ее руку, о ее многочисленных друзьях в Голливуде, Буэнос-Айресе, Мадриде, парижском квартале Монпарнас.
Он знал только одно: как-то раз, пролетая над Токио, он касался ее руки, обучая взбивать беарнский соус. И воспоминание о том, как он направлял эту маленькую белоснежную ручку, вращавшую венчик, из-под которого струились ароматы эстрагона и кервеля, было самым драгоценным в его жизни.
— Боже мой, Леди! — еще раз повторил Отто Манц и исчез в чреве цеппелина.
Хуго Эккенер прибыл после пяти часов утра. Леман встретил его у входа.
— Командир, нам нужен помощник повара взамен Эрнста Фишбаха.
— Найдем.
— Боюсь, что его не сыскать в облаках, командир.
— Это вы так думаете.
— А что, у вас кто-то есть на примете?
— Возможно.
Леман не стал спорить: Эккенер говорил вполне уверенно.
— Правый передний мотор отремонтирован, — доложил он.
— Прекрасно. Еще что-нибудь?
— Да. Я позволил себе начать некоторые срочные работы в кормовом отсеке.
— Полагаюсь на вас. Погода?
— Радист получил метеосводку из Гамбурга. Ветер попутный, коридор в долине Роны свободен.
— Хорошо, капитан. Прошу вас, встретьте пассажиров перед ангаром вдвоем с метрдотелем. Извинитесь перед ними за мое отсутствие. Скажите, что мы увидимся на борту.
Леман отправился выполнять распоряжение. Эккенер долго стоял, разглядывая цеппелин. Затем поднялся по трапу. Он хотел кое-что проверить внутри. Завидев командира, механики, члены экипажа, офицеры — все прекращали работу и слегка кланялись ему. Но он, занятый своими мыслями, не отвечал на их приветствия.
Однако едва Эккенер переступил порог гондолы дирижабля, как его позвали.
— Командир!
Это был метрдотель Кубис, и выглядел он озабоченным.
— Таможенники и полиция уже здесь, командир. Леман попросил их ждать в ангаре.
— Очень хорошо. Таможенники проведут досмотр пассажиров чуть позже. А если полицейский потребует список членов экипажа, дайте ему.
— Там не один полицейский, если я правильно посчитал.
— А сколько же их — двое? — спросил Эккенер, которого уже не удивляло нашествие полицейских.
— Нет, командир, их тридцать пять человек. И мне кажется, что у нас проблемы.
10
Господа из гестапо
И действительно, у трапа столпились люди в мундирах — похоже, чуть ли не все полицейские, которых удалось сыскать на десять километров в округе. Но Эккенер, едва выйдя из дирижабля, сразу обратил внимание на двух других субъектов в форменных плащах — эти были из гестапо. Капитан Леман, который объяснялся с ними, утирая взмокшее лицо, с облегчением встретил подошедшего командира.
— Господа, вот наш командир Эккенер. Он сможет ответить на все вопросы.
Эккенер широко улыбнулся. И сказал своим звучным голосом, указывая на сборище полицейских:
— Я еще не видел списка пассажиров. Что ж, тут собралась целая летучая казарма, значит, мы будем чувствовать себя в безопасности! Только жаль, что мы прилетим в Рио слишком поздно и не попадем на большой карнавал.
Один из гестаповцев ехидно улыбнулся.
— Вы, командир, остроумничаете с утра. А вот я обычно шучу по ночам. Надеюсь, мне представится удобный случай рассмешить вас в один из ближайших вечеров.
— Буду рад, месье…
— Макс Грюнд, начальник Тайной государственной полиции в провинции Боденского озера.
Эккенер отметил, что его собеседник произнес полное название своей организации, не прибегнув к сокращению[22]: видимо, год спустя после создания гестапо это короткое слово уже наводило такой страх, что лучше было растворить его в длинном потоке разъяснений.
Тем не менее этот человек держался с ледяной вежливостью. Он представил своего сотрудника Франца Хайнера — этого Эккенер видел впервые.
— Я смотрю, в полиции теперь людей меняют как перчатки, — заметил капитан.
— Старыми инструментами ничего путного не построишь, — ответил тот.
Эккенер, владевший многими ремеслами, как раз думал наоборот. Инструмент становится пригодным только со временем. Но он предпочел смолчать.
— Я не хочу вас задерживать, — сказал Грюнд. — Но к нам просочилась информация, которую мы не можем игнорировать. Мне намекнули, что недавно здесь были проведены некие малярные работы.
— Информация? — переспросил Эккенер.
Макс Грюнд старательно втянул в себя воздух. В ангаре назойливо пахло скипидаром.
— Да. Информация о малярных работах, которые порочат честь нашей страны.
Эккенер улыбнулся.
— То, что осталось от этой чести, видимо, очень уж ничтожно, коль скоро ей угрожает какая-то банка краски.
— Если позволите, я хотел бы увидеть это своими глазами.
Эккенер стоял, не двигаясь и загораживая офицеру дорогу.
— Прошу извинить.
И гестаповец вместе с полицейским Хайнером обогнул доктора.
Они вошли в ангар и приблизились к цеппелину.
Эккенер шел позади. Посетители осмотрели задний элерон дирижабля.
— Я вижу, что информация верна, командир.
Эккенер помедлил, прежде чем ответить:
— Не откажите сообщить вашей «информации», что она забыла здесь свою фуражку.
И он подобрал с пола фуражку, которую крайсляйтер уронил во время своего панического отхода.
Он протянул ее Максу Грюнду, но тот взмахом руки отшвырнул ее прочь.
— Следуйте за нами, доктор Эккенер.
— Прошу извинить, но у меня тут дирижабль весом в триста тонн, который должен взлететь через полчаса. Так что я не могу уделить вам ни минуты.
Гестаповцы переглянулись со зловещей ухмылкой.
— Видимо, вы не слишком хорошо меня поняли, командир. Конечно, годы проходят быстро, а вы все еще живете прошлым. Это очень трогательно… но с прошлым покончено. Следуйте за нами!
Эккенер бросил взгляд на цеппелин. И впервые почувствовал, что это действительно конец. Конец замечательному приключению. Он даже не заметил подошедшего Лемана.
— Какая-то проблема, командир?
Но командир его уже не слышал.
— Проблема, господа?
Макс Грюнд указал Леману на элерон, покрытый серебрянкой.
Леман сделал вид, что не понял.
— Вы разве не замечаете, что там чего-то не хватает? — грозно спросил гестаповец.
— Нет.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Берегитесь, командир!
— Да я вас уверяю, что…
И тут лицо Лемана прояснилось. Он обернулся к гестаповцам.
— Ах, вот в чем дело! Господа, я, кажется, знаю, что вы ищете. Вы ищете…
И он нарисовал в воздухе свастику.
— Вы ищете…
И он выбросил руку вперед, изображая нацистское приветствие.
— Вы именно это искали?
Гестаповцы начали закипать. А Леман продолжал:
— Если я правильно понял, господа, вы еще новички в своем деле. Вы допустили грубую, но вполне простительную ошибку. Это… то самое…
Он снова резко вскинул руку.
— Оно находится совсем в другом месте…
И он сделал многозначительную паузу. Эккенер пришел в себя и с беспокойством слушал своего помощника.
— …вернее, с другой стороны.
— Что-что?
Грюнд ошеломленно смотрел на Лемана.
— Я повторяю: это, конечно, забавно, но вполне естественно, что вам неизвестно постановление Министерства воздушного флота, строго предписывающее размещать крупное изображение каракатицы, которую вы ищете, на левой стороне элерона.
Эккенер попытался знаком остановить капитана Лемана. Зачем он усугубляет ситуацию?! Леман явно не знал, чем занимался вчера вечером его командир, работая большой малярной кистью.
— Следуйте за мной, господа, — сказал капитан, игнорируя испуганные знаки Хуго Эккенера. — Идите сюда, я вас сейчас удивлю.
«На свою беду, я даже не знаю, кто из них троих удивится сильнее прочих…» — подумал Эккенер, глядя вслед удалявшейся троице. Зайдя с левой стороны, они подняли головы и стали рассматривать элерон дирижабля.
Эккенер отвернулся, но вдруг услышал дробный топот приближавшихся шагов.
— Герр доктор Эккенер…
— Да?
Перед ним стоял Макс Грюнд с перекошенным лицом. Он не произнес ни слова и только подозвал жестом своего коллегу.
—
Командиру «Графа Цеппелина» D-LZ 127
Перелет над Францией запрещен вплоть до нового приказа.
Один из пилотов, не отрывая рук от штурвала, обратился к Эккенеру. Цеппелин был уже полностью выведен из своего укрытия.
— Командир, я велю отдать концы. Через две минуты мы взлетаем.
— Выполняйте.
И Эккенер знаком подозвал Лемана.
— Капитан, можно вас на минуту?
Они вошли в штурманскую рубку. Там за столом работали два офицера.
— Господа, — сказал командир, — в нашей программе произошли изменения. Нам не разрешили пролетать над Францией.