Там я основал монастырь, где надеялся жить дальше. Будучи мертвым для всего остального мира.
Даже Эскироль и Жозеф не знали местонахождения монастыря. Я сообщил его одному только Эккенеру. Вот именно он и прислал ко мне Булара…
— А остальные?
— Кто?
— Брат Джон, брат Марко, Пьер и все другие насельники монастыря? — спросил Ванго. — Они-то откуда взялись?
— У тех, кто там находится, есть веские причины жить с нами. Они приезжают отовсюду.
И Зефиро начал рассказывать их истории. Истории людей, с которыми Ванго встречался каждый день. Истории, которые были хроникой двадцатого века.
Некоторые бежали из Италии, спасаясь от фашистского режима Муссолини, другие так же бежали от Гитлера или от Сталина в Москве. Были здесь и противники всех видов мафии, тайные агенты, проникшие в ее ряды, раскаявшиеся преступники. И даже два православных священника, которым пришлось отбиваться от волков в сибирской тайге после побега из лагеря. Они добрались до монашеского скита в лесах Финляндии, рассказали свою историю. Их выслушали и переправили в маленький рай Зефиро, где они исповедовали каждый свою веру, а в остальном вели ту же жизнь, что и другие монахи.
Были и такие, что бежали с палящей каторги на Липари — соседнем островке, где держали в заключении противников фашизма.
А вот Джон Маллиган был ирландским священником, которого попросили крестить сына Аль Капоне, короля чикагской мафии. В кабинете Аль Капоне Маллиган нечаянно заметил то, чего ему не следовало видеть, — два трупа, завернутых в клетчатые красно-белые ресторанные скатерти. И ему пришлось срочно исчезнуть.
— Все мои здешние братья числятся в живых только на этом острове, — завершил свой рассказ Зефиро. — В миру их считают мертвыми или без вести пропавшими. Вот почему наш монастырь зовется невидимым. Это убежище для призраков.
Падре был взволнован. Он скорбно качал головой.
— Да, все мы тут призраки.
И он взглянул на Ванго.
А он? Кто он на самом деле? От кого или от чего бежал?
Солнце стояло в зените. Над их головами сладко благоухали плоды инжира.
— А Булар? Зачем он явился сегодня утром? — спросил наконец Ванго.
— Булар приехал сообщить мне, что у него находится некий Виктор Волк, арестованный на испанской границе. Комиссар просил меня приехать в Париж, чтобы опознать его. Установить личность этого человека по фотографиям невозможно, это настоящий хамелеон. Но я доподлинно знаю каждый его жест, ведь я видел его на исповедях чуть ли не в двадцати сантиметрах от себя.
— Значит, вы едете в Париж? — спросил Ванго.
— Да. Хотя абсолютно уверен, что это не он.
Ванго удивленно взглянул на Зефиро.
— Это ловушка с целью выманить меня из моего убежища, — объяснил падре. — Виктор хочет убедиться, что я жив. Он хочет меня убить.
— Тогда почему вы едете?
— Булар поклялся мне, что, если я откажусь, он явится сюда со своими людьми и арестует меня за недонесение о преступлении, сговор со злоумышленниками и участие в незаконной торговле оружием, а также как друга и исповедника Виктора в 1919–1920 годах. Если полиция нагрянет на остров, все мои братья погибнут вместе со мной.
Они оба смолкли, даже пчелы — и те перестали жужжать.
— Ну, а ты, Ванго? Откуда ты знаешь Булара? И почему боишься его?
О, как Ванго хотелось бы рассказать о своей жизни, по примеру падре. И чтобы эта жизнь выглядела героической, чтобы в ней все было ясно и чтобы даже темные эпизоды этой жизни можно было объяснить несколькими простыми словами!
Но даже если бы он заговорил, его исповедь канула бы в пустоту, как факел в бездонный колодец.
Зефиро протянул ему руку, чтобы помочь встать.
— Прощай, Ванго. Я уезжаю. Скоро вернусь.
— Я еду с вами.
21
Ромео и Джульетта
Париж, июль 1935 г.
— Ну скажи, ты меня любишь хоть немножко?
Томас Кэмерон сидел рядом с Этель в театральной ложе, обитой красным бархатом. В полном до отказа зрительном зале было шумно и жарко. Внизу, в партере, колыхались веера.
В Париже стояло знойное лето. Мужчины в зале закатывали рукава и расстегивали жилеты. Женщины не прикрывали обнаженные плечи. Казалось, люди сидят под сенью плакучих ив на берегу Марны, а не в театре, с его величественной атмосферой.
Этель наклонялась над бортиком ложи, стараясь не упустить ни слова.
По соседству с ними сидела довольно шумная группа иностранцев. А напротив, по другую сторону зала, в ложе, умело выбранной для тайного наблюдения, родители Кэмерона вырывали друг у друга бинокль, чтобы как следует разглядеть молодую пару.
— Смотри, он ей что-то говорит! Ой, она приняла от него цветы! — говорила леди Кэмерон, вся красная от возбуждения.
Кажется, одна лишь Этель интересовалась тем, что происходит на сцене.
Шел второй акт «Ромео и Джульетты».
Ромео только что проник в сад вражеской семьи, в сад Джульетты. В полумраке зрители видели только глаза красавца Ромео. В клеточках, подвешенных за сценой, звенели цикады. А Джульетту на сей раз, слава богу, играла не тридцатилетняя матрона. У актрисы были длинные черные волосы, ниспадавшие на куст жасмина под ее балконом.
— Ну, так как, ты меня все-таки хоть немножко любишь? — снова шепнул Томас на ухо Этель, слегка изменив порядок слов, чтобы добиться большего успеха.
Этель прижала палец к губам, призывая его говорить тише. Хотя бедняга Том и без того говорил тише некуда, дрожащим голосом.
Он повторил, почти неслышно:
— Этель, ну так как?
— Да-да, Том, — шепнула она, лишь бы отделаться.
Она неотрывно следила за тем, как Ромео взбирается на балкон Джульетты.
Да и что еще она могла ответить тому, кого знала всю свою жизнь, кто вырос рядом с ней, в соседнем поместье? Она любила Томаса Кэмерона, как любила все, из чего складывалось ее детство, — облака в небе над горами Северной Шотландии, воспоминания об играх с Полом, силуэт лодки на воде Лох-Несса, аппетитный запах приготовленного Мэри хаггиса[37]. Не больше и не меньше.
Конечно, Этель понимала, что вот уже несколько лет Том ждет от нее определенного решения.
Но она считала его притязания такими же странными, как если бы один из узловатых буков, росших позади замка Эверленд, в одно прекрасное утро постучался к ней в дверь и попросил ее руки. Что ему ответить? Да, она любила эти кряжистые деревья, под которыми в детстве сооружала себе шалаши, она нежно любила их… Однако это ведь не причина, чтобы выходить за них замуж!
Со сцены донесся шепот Джульетты, обращенный к Ромео:
Ах, кто же ты, что под покровом ночи
Подслушал тайну сердца?[38]
И хотя Этель могла продекламировать всю пьесу наизусть, сегодня ей казалось, что она впервые открывает ее для себя.
В соседней ложе говорили по-русски. И только один из иностранцев, высокий светловолосый человек, смотрел на сцену как завороженный. Остальных, видимо, волновали более серьезные дела, чем любовные приключения юной итальянки из Вероны.
Родители Тома Кэмерона буквально прилипли к биноклю, им тоже было в высшей степени наплевать на Джульетту. Они жадно всматривались в лицо Этель, пытаясь разгадать ее чувства.
— Ура! — проверещал отец. — Цель поражена!
Можно было подумать, что он комментирует меткое попадание в стрельбе по голубям.
Да, Этель и вправду была поражена. Она нервно обрывала лепестки мелких маргариток, которые преподнес ей Томас. Однако слезы навернулись ей на глаза лишь потому, что Джульетта в этот миг сказала Ромео:
Но, встретив здесь, они тебя убьют.
Этель нравилась именно такая, роковая любовь.
Рональд и Бет Кэмерон никогда не сомневались, что Этель выйдет замуж за их Томаса. Еще бы — такой идеальный брак для обоих семейств: два обширных имения на двух берегах Лох-Несс! Смерть родителей Пола и Этель Кэмероны расценили как знак судьбы. Они проявили самое нежное участие в осиротевших детям. Да и почему бы не проявить участие, если взамен вы получаете признательность этих людей…
К тому же Кэмероны почувствовали некоторое облегчение: как ни странно, они побаивались отца и матери Этель, находя их «необузданными». Разумеется, они никогда не произносили этого вслух, обходясь другими определениями, вроде «высокомерные», «порывистые», и только в крайнем случае давали волю эмоциям: «Да, ты прав, Рональд, будем называть вещи своими именами: они претенциозны».
На похоронах леди Кэмерон шепнула мужу на ухо расхожую фразу: «Это должно было случиться», намекая на то, что покойные вели слишком неосторожную жизнь — чересчур блестящую, чересчур насыщенную.
Однако эта внезапная смерть ни на йоту не изменила намерений Кэмеронов женить Томаса на Этель. Напротив.
Став наследницей родителей в двенадцать лет, Этель неожиданно сделалась чрезвычайно богатой невестой, что в глазах Кэмеронов отнюдь не являлось недостатком.
И теперь, сидя в своей ложе, мать Тома уже видела в мечтах кучу маленьких Кэмерончиков, которых подарит ей эта милая пара. Закрыв глаза, она представляла себе будущих внуков — хорошо бы девятерых или целый десяток. И пусть все как один будут похожи на своего отца. Даже девочки.
А сэр Рональд мысленно хвалил себя за удачную идею — пригласить Этель в Париж на весь июль. Они часто проводили лето в разных городах — в Вене, Мадриде, Бостоне. А в этом году сняли апартаменты напротив Эйфелевой башни, в самом шикарном квартале — между дорогими магазинами, Оперой и Лоншанским ипподромом.
Это приглашение было для Этель как нельзя кстати: оно позволяло ей, живя в Париже под покровительством Кэмеронов, продолжить поиски Ванго и притом не вызвать подозрений у брата.
Пол был очень удивлен энтузиазму, с каким Этель покидала Шотландию, — ведь она все больше отдалялась от Тома Кэмерона и терпеть не могла его родителей, чего даже не скрывала.
Но Этель не поехала во Францию вместе с ними. Она сказала, что предпочитает добираться до Парижа на своей машине; на самом деле ей нужно было сделать небольшой крюк, чтобы побывать в Германии и расспросить Хуго Эккенера.
Во время их ужина на Боденском озере он ровно ничего не сообщил ей о местонахождении Ванго, хотя в какой-то момент она заподозрила, что ему кое-что известно. Итак, она приехала в Париж двумя днями позже.
Театры сменялись музеями, а музеи — скачками; подходила к концу третья неделя пребывания Этель в Париже. Она таскала Томаса на балы, а там скрывалась от него на весь вечер. Ночью 14 июля[39] ей удалось проехать через весь город так, чтобы все время слышать звуки аккордеонов. Повсюду на улицах танцевали люди. На рассвете Этель обнаружила Томаса мирно спящим на скамейке.
В обществе уже начинали ее замечать, о ней писали в газетах. Один светский хроникер взял за правило кончать свои ежедневные летние репортажи словами: «И, как всегда, мы видели в зале загадочную молодую девушку…» или «Тем хуже, если оркестр фальшивил, — она была там».
Папаша Кэмерон, читавший французскую прессу, намекнул Тому, что журналист заслуживает вызова на дуэль. Но его сын и супруга сочли, что с этим можно и повременить.
А Этель даже не узнала об этом случае. У нее было слишком много других забот.
Еще до отъезда из Шотландии она предупредила Кэмеронов, что ей иногда придется отсутствовать на светских мероприятиях, чтобы навещать тетушку, жившую в центре Парижа, на острове Сите. Старшие Кэмероны сперва выказали недовольство, но потом, узнав, что тетушка очень богата, очень стара и бездетна, даже поощрили это благородное намерение.
Итак, однажды Этель села в автобус и отправилась на набережную Орфевр в двух шагах от собора Парижской Богоматери.
Старую тетушку звали Огюст Булар.
Этель хотела узнать у него, есть ли новости в деле Ванго.
Однако в комиссариате она встретила только лейтенанта Авиньона — сам Булар отсутствовал.
— А завтра он будет здесь?
— Нет, мадемуазель.
Авиньон узнал Этель. Он усадил ее в кабинете Булара, но она тотчас вскочила на ноги и стала прохаживаться по комнате, разглядывая папки, бумаги и фотографии на стенах.
— Где же он?
— Этого я не могу вам сказать.
— А когда он уехал?
— Вчера.
— И куда же?
— Я же сказал, что…
И оробевший Авиньон протянул руку к папке, которую девушка начала листать.
— Прошу вас, мадемуазель…
— Месье?
Его мизинец случайно коснулся мизинца Этель. Она не шевельнулась, а лейтенант густо покраснел. Когда он был уже на грани обморока от смущения, она наконец убрала руку.
— Значит, он все еще в отпуске, этот месье Булар. Мне кажется, зимой я видела его в полосатом купальнике на берегу Боденского озера.
— Нет, это он… по работе, — пролепетал Авиньон, вытаращив глаза от одного только упоминания о своем шефе в полосатом купальном костюме.
— Тогда где же он в конце концов?
— Я уже объяснил, что не могу этого сказать.
— Да нет, вы уже сказали.
Авиньон даже подскочил. Что он такое сказал?
— Я шучу, — вздохнула Этель, вытаскивая из пробковой доски кнопки, державшие рисунок. — Это вы его скопировали?
— Да.
— Недурно.
Это был портрет стрелка, который Этель набросала пятнадцать месяцев назад и отдала комиссару в зале «Курящего кабана».
— И скоро ли я смогу увидеться с комиссаром?
— Через две недели.
От неожиданности Этель даже уронила портрет.
— Через две недели? А если у меня срочное дело?
— Могу только повторить, мадемуазель: приходите через две-три недели.
Тем временем Булар уехал за единственным свидетелем, способным установить личность Виктора Волка. Для него не было более срочной задачи, чем эта. Он уехал один, не сообщив ни одной живой душе, куда направляется. Даже своему верному Авиньону.
Этель подняла с пола рисунок и вгляделась в лицо убийцы. Лицо состояло из трех фрагментов. Она вопросительно взглянула на Авиньона.
— Да, — ответил лейтенант, — я рисую усы и волосы на отдельных листках. Это самые простые изменения внешности, на которые идет преступник, находящийся в розыске, — состригает волосы или сбривает усы.
Гордый своей выдумкой, он достал коробку с картонными изображениями разных причесок, бород и бакенбард, которые можно было комбинировать при составлении словесных портретов.
— Вот, глядите, это совсем просто. Я часто этим пользуюсь.
Этель положила картонки на письменный стол и несколько минут поиграла ими, то добавляя русскому усы, то убирая их.
— Ну вы и хитрец, лейтенант! — сказала она.
Авиньон снова залился румянцем. Этель направилась к двери.
— Вы не оставите записку комиссару? — спросил Авиньон, провожая ее к выходу.
— Нет, я приду сама. Спасибо.
И она крепко пожала ему руку.
Вернувшись в кабинет, Авиньон с улыбкой обнаружил, что Этель приставила к лицу стрелка длинные косы вокруг головы на эльзасский манер и жидкую бороденку, какие бывают у старых китайцев.
Несколько минут он сидел погрузившись в мечты. Эта девушка словно сошла со страниц какого-нибудь романа. Даже аромат ее духов, и тот казался нереальным.
А Этель, сев в автобус на набережной Больших Августинцев, вынула из сумки тоненькую, почти невесомую коричневую папочку, найденную на полке в кабинете Булара. На обложке было написано одно слово: КРОТИХА.
А ниже — еще два, подчеркнутых красным: «Пустой след».
Это было единственное досье, вызвавшее интерес Этель; оно попалось ей на глаза по чистой случайности. Досье на девушку, которая близко общалась с Ванго.