– Ну и ну, – сказал доктор, разбитной, добродушный уроженец Среднего Запада, –будь это наша первая встреча, я, пожалуй, решил бы, что у вас началось трупное окоченение. Что это вы над собой творите? Он провел уже привычную серию тычков, но результатом остался недоволен, вышел из кабинета и вернулся, толкая перед собой страшноватую машину на колесиках. Судя по виду этого устройства – все сплошь ремни и электроды, – иракская тайная полиция вполне могла урезонивать с его помощью людей, пишущих на стенах: «Саддам сука!» Доктор Вит смазал грудь Ника каким-то студнем, прикрепил к ней электроды и сказал:
– Будет немного жечь. Ощущение было такое, словно тебя лупят по спине крокетными молотками. При каждом разряде лежавшего на столе Ника сгибало дугой, точно гальванизируемую лягушку на уроке биологии.
– С-сколько в-вольт?
– Уже дошли до тридцати трех. Впечатляет, правда? Выше четырех сотен я подниматься, пожалуй, не стану. Запах горящего мяса может отпугнуть других пациентов.
Доктор Вит питал склонность к черному юмору. Он подробно объяснил Нику, что постоянный ток, проходящий сейчас через его тело, предпочтительнее переменного, способного остановить сердце и вообще сварить человека заживо. По прошествии пятнадцати минут доктор отключил аппарат, повертел туда-сюда голову Ника и объявил, что все еще недоволен достигнутым.
– Вы не подумывали о том, чтобы подыскать для себя работу не столь напряженную? – спросил он, открывая шкафчик и извлекая из него шприц и пузырек с какой-то жидкостью. – К примеру, податься в авиадиспетчеры?
– И бросить на произвол судьбы пятьдесят пять миллионов уповающих на меня американцев? – отозвался Ник, осматривая свою грудь в поисках ожогов. – А это что?
– Это, – сказал, наполняя шприц, доктор Вит, – предназначено для особо запушенных случаев.
Он всадил иглу в плечо Ника у самой шеи. Ощущение не из приятных, но… – ooooooox! – какое блаженство разлилось вдруг по всем его напряженным сухожилиям. Чувство было такое, точно он вдруг вырос до небес.
– Ууф! – сказал Ник, которому казалось, будто он сидит в кружащем на месте маленьком вертолете. – Так что это?
– Новокаин. На нем пока и прервемся.
– А рецепт вы мне на него не выпишете?
– Не стоит. Я дам вам таблетки, называются «сома». Принимайте по четыре в день, за руль не садитесь, а через два дня приходите ко мне.
Катя по пятидесятому шоссе в сторону Вашингтона и прикидывая, как бы ему ото рваться от охраны, Ник чувствовал себя лучше некуда. Он придумал новую игру. Проскочив мост Рузвельта, он резко свернул направо, к Рок-крик, потом налево, к Уайтхер-сту, и взлетел по Фоксхолл к Св. Эвтаназию, где его ожидал преподобный отец Григе. Телохранители, визжа покрышками, подлетели к школе, когда он уже направлялся к ее административному зданию, и, обливаясь потом, бегом устремились за ним.
– Привет, ребята. Ребята выглядели как-то нерадостно.
– Ники, я тебя очень прошу, не делай этого, иначе одному из нас придется пересесть в твою машину.
– Расслабься, Майк. Всего-то кубик новокаина, а сколько удовольствия… Преподобного пришлось ждать, он появился через несколько минут и явно испугался, обнаружив в своей тихой приемной скопище одинаково одетых крепышей.
– А-а, да, – придя в себя, сказал он. – Это, надо полагать, те джентльмены, о которых я сегодня читал в газете. Ужасная история. Ник сказал «ребятам», что в кабинете преподобного покушения на него ожидать не приходится, и оставил их наедине с выпусками «Англиканского дайджеста» и «Современного учителя», а сам отправился выяснять, ради какого дела его сюда призвали.
– Большое вам спасибо за то, что пришли, – сказал Григе, подводя его к кожаном) креслу. Кабинет, казалось, обставлялся еще в 1535 году: тюдоровский дуб от пола до потолка, узкие окна со средниками, вытертый персидский ковер и чуть приметный залах разливавшегося здесь в последние сто лет сухого хереса.
Для начала они поболтали немного о недавнем весьма спорном назначении женщины на пост викарного епископа. Бывший когда-то давно католиком, Ник смутно предоставлял себе иерархическую структуру англиканской церкви. Собственно говоря, он понятия не имел, что означают слова «викарный епископ», ему всегда казалось, будто это такой епископ, который кого-то победил. Но понемногу до него начало доходить, что речь идет просто-напросто о помощнике епископа. Поскольку все будущее Джоя зависело от его преподобия Григса, Ник изображал острый интерес к теме разговора, даже когда его преподобие таковой утратил и, откашлявшись, перешел, наконец, к сути дела.
– Как вам известно, мы каждый год проводим аукционы, собирая деньги на содержание наших стипендиатов. Вот я и подумал, может быть, ваша Ассоциация пожелает принять участие в таком аукционе? Из-за нынешнего спада все оказались стеснены в средствах. Даже самые, – он улыбнулся, – денежные из наших родителей.
Господи ты боже мой! И из-за этого Ник целую неделю корчился точно на угольях! Между тем как преподобный отец всего-навсего собирался поклянчить у него нем нон денег. «Сома» с новокаином привели Ника в благодушное состояние. Теплая, уютна мысль посетила его: в сущности говоря, с 1604 года ничего практически не изменилось. В тот год Яков I, король Англии, опубликовал (анонимно, поскольку писать памфлеты монархам не к лицу) «Осуждение табака». В памфлете сообщалось, что в 1584 году и остров Септед привезли двух индейцев из Виргинской колонии, дабы они продемонстрировали новомодный обычай, именуемый курением. Если судить по стандартам, установленным «Танцами с волками» и «Последним из могикан», политической корректностью Яков решительно не отличался.
«Какие доводы чести либо политики, – гневался Его королевское величество, 4 способны подвигнуть нас на то, чтобы мы подражали варварской и скотской повадке диких, безбожных, пребывающих в рабстве индейцев, особливо по части обыкновения столь низкого и зловонного?» Далее Его милость признавал, что поначалу курение использовалось в качестве средства для избавления его родственницы, Елизаветы I, от «оспин», погубивших ее внешность, но писал при этом, что ныне доктора считают мерзостным, отвратительным обыкновением, – представив своего рода отчет Главного врача за 300 лет до опубликованного в 1964-м отчета Лютера Терри. Что до собственных его воззрений, сообщал Его милость, то курение кажется ем «обычаем, отвратным для взора, ненавистным для нюха, губительным для мозга и опасным для легких, в особенности черным зловонным дымом своим, напоминающим всего более стигийский дым преисподней».
Однако уже к 1612 году Яков I передумал. К этому времени казначейство его трещало по швам, распираемое сборами за импорт табака, который ввозился из Виргинской колонии, расположенной в долине названной в его честь реки. Собственно, Его величество не соизволил сказать более ни единого слова относительно сего мерзостного обыкновения. Что, кстати, напоминает нынешнее поведение правительства США, которое то и дело вскрикивает, совсем как капитан Рено после перестрелки в кафе Рика: «Это ужас, ужас!», между тем как его торговые представители наседают на другие правительства – в особенности на азиатские, – требуя, чтобы те не особенно усердствовали по части предупредительных наклеек и тарифов при ввозе в их страны американского зелья.
– Ничего, если я закурю? На миг его преподобие остолбенел.
– Нет, конечно. Пожалуйста, да, разумеется. Ник закурил «Кэмел», воздержавшись, впрочем, от того, чтобы выпустить дым плотным колечком, хотя из него получился бы превосходный нимб для головы его преподобия.
– А… пепельница?
– Конечно, конечно, минуточку, – пробормотал преподобный отец, беспомощно оглядывая свой кабинет. – Пепельница у нас наверняка где-нибудь имеется.
Однако пепельницы нигде видно не было, а сигарета Ника уже дымилась, точно запальный шнур. Ник, чтобы ускорить процесс, затянулся поглубже.
– Маргарет, – отчаянно воззвал в телефон его преподобие, – есть у нас где-нибудь пепельница? Любая, да.
И преподобный отец снова сел.
– Сейчас найдут.
Ник затянулся еще разок. Пепел опасно навис над персидским ковром. Дверь отворилась, Маргарет внесла треснувшее чайное блюдце с гербом школы Св. Эвтаназия.
– Все, что смогла найти, – произнесла она тоном, в котором смущение смешивалось с негодованием на то, что ей приходится играть роль пособницы при человеке, извергающем черный зловонный дым.
– Да, Маргарет, спасибо, – сказал его преподобие, чуть ли не вырвав из ее руки блюдце и вручив его Нику всего за миг до того, как пепел пал на школьный девиз: «Esto excellens inter se» – «Превосходить друг друга во всем».
– По преимуществу, – сообщил Ник, – мы спонсируем разного рода спортивные состязания. Однако полагаю, нам удастся что-нибудь придумать.
– Чудесно! – сказал его преподобие.
– Мне придется согласовать это с людьми из отдела общественных программ. Впрочем, мы с ними говорим на одном языке.
– Великолепно, – сказал его преподобие, ерзая в кресле времен королевы Анны. – Я вот подумал, будет ли необходимо э-э… промульгировать э-э… происхождение полученных средств?
– «Получено от Академии табачных исследований на выполнение наших программ», – Ник выдохнул дым. – Стандартная формулировка.
– Да, безусловно. Да. Я думал лишь о том, что, возможно, существует какая-то иная… корпоративная организация, которой мы могли бы выразить благодарность. Э-э… всемерную, разумеется.
– Хм, – произнес Ник. – Вообще-то, есть еще Совет по табачным исследованиям.
– Да, – разочарованно откликнулся его преподобие, – я так и полагал. СТИ попал недавно в выпуски новостей в связи с процессом Бенавидеса. Суд установил, что табачные компании основали СТИ как «витринную организацию» в пятидесятые годы, когда американские курильщики обнаружили, что кашляют они все сильнее а удовольствия получают все меньше. Идея состояла в том, чтобы убедить всех, будто табачные компании спят и видят, прости господи, как бы им досконально разобраться в «вопросах здоровья». В первом же докладе СТИ вина за распространение рака легких и эмфиземы взваливалась на глобальный прирост объемов цветочной пыльцы. Похоже его преподобие все это знал.
– А каких-либо иных организаций не существует? Ник сложил ладони крышей.
– Мы входим в состав Коалиции за здоровье.
– А! – Его преподобие хлопнул в ладоши. – Замечательно! Григе проводил Ника до самой машины. И только рядом с ней Ник спросил:
– Кстати, как дела у Джоя?
– Джоя?
– У моего сына. Он учится у вас в седьмом классе.
– О! Превосходно, – сказал преподобный отец. – Очень умный паренек.
– Значит, все в порядке?
– Более чем. Ну что же, – он пожал протянутую Ником руку, – спасибо, что за глянули. Буду ждать новостей от… – он подмигнул, этот сукин сын в собачьем ошейник так-таки взял да и подмигнул! – …от Коалиции за здоровье.
Глава 11
Новокаин уже выветрился, но Ник, вылетая впереди своей охраны с автостоянки Св. Эвтаназия, по-прежнему пребывал в приподнятом настроении, а то, как он управился с его преподобием, подмешивало к этому настроению толику торжества. «Сома» уж кралась на кошачьих лапках по центральной нервной системе Ника и мурлыкала там или шипела, отгоняя дурные мысли. Он оторвался от Майка с ребятами, внезапно свернув с Массачусетс авеню налево – на красный свет, – чудом уклонился от летевшего навстречу фургона химчистки, едва не передавил целую компанию возвращавшихся из мечети мусульман и только тут вспомнил наконец, что доктор Вит не велел ему и за руль-то са-диться, а не то что изображать Парнелли Джонса в самой гуще городского движения;
Дженнет позвонила ему в машину сообщить, что он нужен ей на совещании о выработке реакции АТИ на посвященный пассивному курению отчет Агентства по по ране окружающей среды, который будет опубликован на следующей неделе. И еще одна хорошая новость замаячила на горизонте табачников: Эрхард, их научный эксперт, подготовил доклад насчет того, что курение сдерживает развитие болезни Паркинсона.
– Буду через десять минут, – сказал Ник, уже испытывая усталость от перспективы участия в очередном совещании. Вся его жизнь – одно сплошное совещание. Интересно, в средние века люди тоже совещались с утра до вечера? А в Древнем Риме, в Греции? Не диво, что обе эти цивилизации погибли – видимо, упадок и визиготы в конце концов показались им предпочтительней все новых и новых совещаний.
– Я заскочу в «Кафе Оле», запасусь капучино, – Ник зевнул, ощущая во всем организме некую «сома»-тозность. – Тебе прихватить?
– О да, пожалуйста.
Он оставил машину в подземном гараже, с удовлетворением отметил отсутствие Майка, Джефа и Тома – тоже мне, телохранители – и поднялся наверх, в Атриум. Здесь находилось около дюжины заведений с названиями вроде «Пекинский гурман» (весьма посредственный интерьер и цыплята с глютамином), «Паста-Паста» (развесная торговля Спагетти), «ПИЙ» (Просто Изумительный Йогурт) и «А ну-ка, бублики!». Вокруг фонтана располагались столики, за которыми можно было поесть. Хорошее, в общем, место для перекуса, особенно вашингтонским летом, когда мало кому хватает решимости вылезать на плавящийся тротуар. Ник стоял у прилавка «Кафе Оле», дожидаясь двух своих двойных капучино, как вдруг ощутил уставленный ему в спину взгляд. Он обернулся, но никого не увидел – не считая какого-то бродяги. Ник, рожденный в 1952 году, по старинке называл их «бродягами» вместо «бомжей», но, разумеется, про себя, а не в лицо. Некоторое время назад он пытался протолкнуть программу бесплатной раздачи сигарет в приютах для бездомных, однако записные анти-табачные горлопаны пронюхали о ней и надавили на Министерство здравоохранения, чтобы оно воспрепятствовало ее осуществлению, так что люди, более кого бы то ни было нуждающиеся в бесплатном куреве, такового не получили. Ник знал большинство бродяг, попрошайничавших в Атриуме, пока их не шугала охрана, но этот был ему незнаком. Недурной образчик – крупный, нескладный, а уж грязен! Бродягу облекали останки дюжины, примерно, разных пальто. Волосы сальными прядями свисали на лицо, похоже раззнакомившееся с водой и мылом где-то в семидесятых. Бродяга приблизился.
– Щитвертаканинайжется? – глаза у него были неожиданно ясные, у большинства ему подобных они смахивали обычно на желтки протухших яиц.
Ник протянул бродяге доллар и спросил, не хочет ли он покурить.
– Жааблажаславитибябох.
Ник отдал ему всю початую пачку.
– Ашпищки?
Ник отдал ему и разовую зажигалку. Принесли капучино. Ник направился к эскалатору, ведшему к холлу с лифтами. Бомж поплелся за ним. Ник вовсе не собирался завязывать с ним близкое знакомство, но, как бывший католик, так и не смог совершенно избавиться от мысли – хоть и считал ее глупостью, – что один из этих убогих вполне может оказаться Христом в штатском, пришедшим посмотреть, кто являет милосердие к ничтожнейшим из тварей Его и кого, стало быть, Он сможет в дальнейшем избавить от вечного пламени, в сравнении с которым и летний Вашингтон покажется Антарктидой.
– Как тебя зовут? – Спросил Ник.
– Режжжарх.
– Ник. Ты откуда?
– Балмурр.
– Приятный город, – они уже поднимались по эскалатору. Ник сказал: – Ладно, удачи.
Что-то ткнуло его в середину спины, что-то, похожее на кончик зонта. Затем он услышал, как голос – определенно принадлежавший бродяге, но звучавший совсем иначе – произнес:
– Не оборачивайся. Не дергайся и не вякай. Это дуло девятимиллиметрового, не будешь делать, что тебе говорят и когда говорят, окажешься в морге с биркой на ноге раньше, чем остынет твой кофе.
В качестве вступительного слова это, несомненно, производило сильное впечатление. Эскалатор кончился. Их окружало множество людей, и Ника подмывало крикнуть: «На помощь!» – но этот голос… голос очень и очень не советовал ему так поступать.
– Видишь тот лимузин? – спросил бродяга. – Топай к нему, но медленно. Бежать не надо.