Ей нравился местный говор, тихий, мелодичный, будто люди рассказывают сказки; музыка в пабах, романтичные руины, кельтские кресты на кладбищах. Ее переполняла любовь. Она со страстью и волнением знакомилась с этой страной вместе с Томом, зная, что все это отзывается эхом дома, в Коннектикуте, в «Звезде морей», где их семьи вновь встретились, создав нечто вечное.
Они поехали в Дублин, и в первую неделю зачали ребенка.
— Том прав, — тихо сказала она теперь сидевшему между ними юноше. — У нас был ребенок, но он родился в Ирландии, а не в Америке.
— У вас? — недоверчиво переспросил Брендан.
Берни кивнула, не в силах посмотреть на Тома. Вспомнила, как поняла, что беременна, как они волновались, как Том о ней заботился. Под его заботой пряталась радость. Даже когда он помог ей остаться до родов в Ирландии — она заявила, что об этом никто не должен знать, иначе умрет со стыда, — постоянно надеялся, что Берни передумает отдавать ребенка на усыновление.
— А вдруг я как раз там родился, а потом меня отправили сюда, в больницу в Нью-Лондоне…
— В какой день ты родился? — уточнила Берни.
— Семнадцатого сентября восемьдесят четвертого года.
— А наш мальчик родился четвертого января восемьдесят третьего, — проговорил Том. Берни слышала безнадежность в его тоне. Вспомнила тот зимний день в Дублине, квартиру в кирпичном доме номер семь в Фибсборо, сланцево-серое небо, снег, ветер, когда Том, обнимая, вел ее по улицам. Они молчали, только Берни плакала. Наконец, он остановился, умоляя ее передумать. Она еще сильнее заплакала.
Ради Брендана вернулась в настоящее.
— Ты говоришь, что твоя мать училась в «Звезде морей»?
— Да, — глухо, с горечью подтвердил он.
— Двадцать лет назад здесь было отделение для незамужних матерей, — сказала Берни. — Теперь мы стали прогрессивнее, не держим их отдельно. Но, может быть, твоя мать была здесь во время беременности… Ее с радостью приняли бы.
— А фамилия? — обратился Брендан к Тому. — Может, кто-то из ваших родственников…
— Мне об этом ничего не известно, — покачал тот головой. — Знаешь, фамилия Келли почти как Смит. Не такая уж редкая. Можно, конечно, проверить. Проверим. Брендан, мы тебе поможем, да, Берни?
— Непременно, — сказала она. — Всем, чем сможем.
— Я видел на твоей машине рисунок морского чудовища. — Том обнял юношу за плечи. — И поэтому понял, что ты связан с Келли. — Он показал ему свое кольцо с крестом, и Брендан долго смотрел на него.
— Я все перепутал, — тихо заключил он.
— Нет, — ответила Берни, чувствуя биение его сердца. — Ты все правильно понял. Ищешь… это главное. Этим летом внес в нашу жизнь столько света… Благодаря тебе, Агнес пришла в себя.
— Пожалуй, именно по этой причине хорошо, что я вам не родственник, — взглянул на них Брендан. — Я хочу сказать, что я Агнес не родственник… Я об этом даже не думал, просто знал, что я Келли.
— Мне хотелось бы, чтобы было иначе, — сказал Том. — Берни тоже. Ты замечательный парень, мы гордились бы таким сыном.
— И я бы гордился такими родителями. — Брендан встал, протянул Тому руку, но тот притянул его к себе, обнял.
Глядя на них, Берни представила, что он обнимает их сына, и закрыла глаза. Брендан наклонился, поцеловал ее в щеку. Она с улыбкой поднялась.
— Спасибо. Ты открыл передо мной мир, Брендан. Я никогда даже не ожидала…
— Надеюсь, вы найдете когда-нибудь своего сына. Ему сильно повезет.
Он повернулся, пошел, и Берни обратила внимание, что парень направляется не к машине на стоянке, а к дорожке, ведущей к дому Агнес.
— Постой минутку, — окликнул его Том.
— Что? — оглянулся он.
— Ответь нам на один вопрос. — Том понизил голос, чтобы больше никто не услышал.
— Пожалуйста. На любой.
— Ты вырезал надписи на стене грота?
Брендан поколебался, сверкнув глазами.
— Мне почти хочется, чтобы это сделал я. Прекрасные слова. Мне нравится их загадочность, смысл и особенно то, чего они не говорят. Вроде того, что я нарисовал на машине, вроде того, для чего хочу стать психиатром. Но нет. Я их не писал. Вам придется искать…
Он пошел, а потом побежал, прямо к Агнес. У Берни разрывалось сердце, когда она смотрела на удалявшуюся фигуру. Она даже не представляла, что так жаждет увидеть сына, мальчика, которого так недолго знала в холодные январские дни двадцать три года назад.
— Берни, — вымолвил Том, стоя позади нее.
— Знаю, — сказала она.
— Не знаешь. Понятия не имеешь.
Она резко оглянулась, посмотрела ему в глаза. Ожидала увидеть страдание, боль, а увидела огонь и ярость.
— Сестра Бернадетта, — проговорил он. — Мать-настоятельница «Звезды морей».
— Да, — подтвердила она, — именно так.
— Отрезала все остальное.
— Что ты имеешь в виду?
— Вот этого мальчика. Он мог быть нашим сыном.
— Том, я знаю…
— Берни, ты никогда об этом не думаешь? Не думаешь о нем? Не думаешь о нас? О том, что между нами было? Что могло бы быть?
— Конечно, думаю… — прошептала она.
— Меня это постоянно преследует, Берни. Знаешь, я сам словно призрак. Бываю здесь каждый день, работаю в саду, только чтобы быть рядом с тобой.
— Я не хочу, чтобы меня преследовал призрак, — заявила она.
— Для меня единственный способ это прекратить, — сказал он, — вернуться в Ирландию.
— Не говори об этом! — вскрикнула она, отвернувшись.
Том схватил ее за плечи, встряхнул, случайно сдернув плат с головы. Она подняла руки, пряча под покрывало волосы. Он даже не заметил, пронизывая ее взглядом.
Том никогда не покидал «Звезду морей», больше нигде не работал, не принимал других предложений. Его без конца пытаются переманить члены Совета, благотворители, родители учениц. И хотя Берни никогда в том не признавалась, в душе была уверена, что пропадет без него.
— Подумай, — сказал он. — Брендан показал нам, что это возможно. Можно воссоединиться.
— Что ты хочешь сказать?
— Можно поехать в Дублин. Вместе. Мы с тобой.
— Мое место здесь, — прошептала она. — Тебе это известно.
— Известно. Думаешь, когда-нибудь смогу забыть? Я видел твои глаза в тот момент, когда Брендан признался, что его усыновили… видел, что с тобой было. И со мной тоже, Берни. Я подумал… ты тоже подумала…
— …о нашем ребенке, — договорила она.
— Да, о нашем. Пускай даже на одну минуту, прежде чем от всего отмахнуться, вернуться к работе, снова стать сестрой Бернадеттой…
— Нет, не на минуту.
— Нет?
Берни покачала головой. Сердце ее колотилось. Она отвернулась, оставила Тома на солнце, вошла в грот. Стоял такой же жаркий летний день, как двадцать четыре года назад, когда она снова молилась о наставлении, надеясь, что ей будет велено выйти замуж за Тома, а вместо того увидела Деву Марию.
Вдруг Хонор была права, написав то письмо, и Берни все неправильно истолковала? Чувствовала, что Мария ее призывает, возвращает к истинной жизни. Она так гордилась, так страстно откликнулась на призыв осуществить мечты своей юности, стать монахиней.
Но ведь Дева Мария была еще женой, матерью. Никто сильней нее не любил семью… Вдруг Берни от всего отказалась только из-за своего католического воспитания, ушла в монастырь, чтобы сохранить честь обеих семей, не поняв смысл чудесного явления?
— Здесь я видела Деву Марию, — хрипло, чуть слышно, проговорила она.
— Знаю, — кивнул Том. — Ты мне тогда рассказывала. Раз и навсегда отвергнув мое предложение. Разве я мог соперничать с Девой Марией?
Берни смотрела на крест. Сын другой матери умер. Она всегда вспоминала о Пресвятой Богоматери, понимая, что значит потерять сына. Но ее сын не умер. Он живет своей жизнью — возможно, в Ирландии. Дублинские монахини должны знать. Должны остаться документы.
Том подошел к стене, где были вырезаны обе надписи. У Берни по спине побежали мурашки, когда она увидела, как он обводит их пальцем.
— Песнь песней, — проговорил Том. — Как ты сказала в тот день, когда я позвал тебя сюда, показав первую надпись — поэма о любви.
— История любви, — поправила она.
— Это сделал не мальчик, по крайней мере по его утверждению, — заметил Том.
— Нет, — подтвердила Берни.
— Почему ты так уверена?
Каменщик Том подобрал упавшие камни — те, что вывалились два дня назад, когда Берни старалась углубить надпись.
— Потому что это написала я.
Том медленно повернулся, держа в руках камень, широко открыв глаза, и Берни почувствовала его ошеломление.
— Все это построил мой прадед, — сказала она. — Я до сих пор храню его инструменты в сторожке позади…
— …клуатра. Я знаю, — сказал Том.
— В детстве наблюдала за дедом. Видела, как он работает, восхищалась, как ставит свою метку на камнях, на земле. Это иногда мне казалось наглядной молитвой.
— Молитвой…
Берни кивнула.
— Работа над камнем требует самоотдачи. Нужна очень глубокая вера в то, что ты способен что-то изменить, внести что-то новое в нечто недвижимое, непроницаемое.
— Зачем же ты это сделала, Берни? Почему именно здесь?
— Каждый день прихожу в этот грот с самой юности. Здесь мне явилась Дева Мария, я ее снова хочу увидеть. Хочу спросить, узнать, что мне делать.
— И поэтому написала историю любви?
— Она знает историю моей любви.
— И что она тебе сказала? — спросил Том.
Берни закрыла глаза. В темном закрытом пространстве становилось все жарче и тише. Она пошатнулась, протянула руку, коснувшись стены кончиками пальцев, чтобы просто обрести равновесие. Том стоял рядом, не дотрагиваясь до нее. Не было необходимости.
— Берни, — сказал Том, стоя так близко, что она почувствовала на лбу его дыхание и открыла глаза. Внимательно посмотрела на него, словно впервые увидела. Том выглядел так же, как при их первой встрече: очень высокий, голубоглазый. Таким он оставался всю жизнь здесь, в Блэк-Холле, и в Дублине.
— Что она тебе сказала? — переспросил он.
И Берни призналась.
Глава 29
Хонор ждала, сильно нервничая. Вода при отливе ушла до крайнего предела — сегодня полнолуние. Стараясь успокоиться, она собирала лунные камни. Когда начался прилив, отодвинулась в каменный круг. Внешнюю спираль Джон выложил из самых крупных осколков, оградив внутренние кольца от ветра и волн. Однако лабиринт был хрупким, даже самый легкий бриз заносил песком мелкие камни.
Она пошла по внешней спирали, сделала круг, повернула налево в другой. Приятно было чувствовать солнце и соленый воздух, присутствие Джона, идя круг за кругом к центру лабиринта.
Дойдя до середины, села. Сердце сильно билось. Она сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Пролив нынче был тихим, ветра не было, волны не поднимались. Ни единого дуновения, даже рябь не бежала по воде.
— Что ты тут делаешь?
Хонор услышала голос, прежде чем заметила, как он подошел со спины, и слегка повернулась, увидев его, стоявшего на берегу, в тех же джинсах, футболке, старых мокасинах, в которых его уводили в полицию.
— Тебя жду, — сказала она.
— Прилив начинается.
— Да, — подтвердила она пересохшими губами. — О, Господи, Джон. Что там было? Что они тебе говорили?
— Я тебе должен кое-что сказать.
— Что?
— Можно подойти?
Хонор кивнула, подвинулась, освободив ему место в центре лабиринта. Посмотрела, как он сбросил мокасины, спрыгнул с прибрежной стены, пошел к внешнему кругу. Минуя спиральные проходы, перешагивал через каменные круги, направляясь прямо к ней. Задел ее плечом, садясь рядом; она видела, как он сдерживается, соображая, как сказать то, что нужно сказать.
Она слишком хорошо его знает, прикосновение слишком знакомо. Но есть и что-то новое. Напряженный взгляд нежных глаз, окруженных темными кругами, почти такой же встревоженный, как в Ирландии, когда его уводила полиция. Что-то случилось в участке? Его собираются арестовать?
— В чем дело, Джон? Рассказывай, у меня больше нет сил.
— Я только что виделся с Реджис.
— Берни мне сообщила, что она была в библиотеке, — кивнула Хонор. — Я хотела дать ей возможность побыть одной какое-то время. Разрыв с Питером — дело серьезное. Не желаю показывать, как меня это радует, поэтому стараюсь не попасться ей на глаза. Боюсь, как бы она не увидела облегчения в моем взгляде.
— Она не из-за этого убежала.
— А из-за чего?
Джон замолчал, подыскивая слова.
— Из-за того, что вчера вечером я на тебя рассердилась в пляжном кинотеатре? Знаю, ее это страшно расстроило… и чувствую себя виноватой. В самом деле, вышла из себя. Просто думала…
— Нет, не из-за этого, — сказал он. — Из-за того, что было в Баллинкасле. Из-за того, что там случилось…
— Что ты имеешь в виду? — Она заледенела от его тона.
— Она только что вспомнила. Ты скажешь, что я должен был тебе все рассказать. Может быть. Только я не хотел, чтобы Реджис еще сильней страдала. Ты тоже.
— В чем дело, Джон?
— В тот день, когда появился Грег Уайт… — начал он.
— …и набросился на тебя и на Реджис, — подхватила она.
— Ты знаешь, что я сказал полиции. — Он пристально смотрел на нее.
— Это была самозащита. Правда?
— Это была Реджис, — выдавил Джон едва слышно.
— Что? — с ледяной дрожью переспросила она.
— Она на него бросилась, Хонор. Чтобы он меня не убил. Схватила сук, ударила. И тут мы все упали.
— Реджис… его ударила? — недоверчиво переспросила Хонор. — Убила?
— Да.
— Ох, Боже… — прошептала она с колотившимся сердцем, вспоминая четырнадцатилетнюю Реджис. Какой ужас переживала девочка! Как осмелела… Сжала кулачки, стиснув кольцо, которое в тот день надела на палец… — Почему же она мне никогда не рассказывала?!
— Потому что забыла, — пояснил Джон. — Все произошло очень быстро, мелькнуло в тумане, а она была еще маленькой, не сумела понять, и я, сказать по правде, тоже.
— А ты мне почему не сказал?
— Ох, Хонор, инстинктивно. Я переживал за нее. Думал, если скажу тебе, вообще кому-нибудь, то все совсем запутается. Нам пришлось бы решать, что делать. И поэтому я сам решил.
— Боже мой, Джон, — охнула она.
— Я не мог ее впутывать. Не мог себе представить ее под следствием. Мои слова против слов Реджис… Мне уже было ясно, как юристы отнеслись бы к моим показаниям.
— Значит, ты ее спасал…
— Всеми силами. После факта.
— Не после факта, — вымолвила она, уткнувшись головой в колени, осознавая услышанное, — а во время. Когда тебя допрашивала полиция, следователи, когда суд выносил приговор… ты выгораживал Реджис…
— Хонор, обещаю никогда тебя больше не огорчать. Никого из вас. Случившегося вполне достаточно. Я люблю тебя и намерен исчезнуть отсюда. Не навсегда — пока все не утихнет. Пока мы не поймем, что должны сделать для Реджис, как помочь…
— Никуда ты не исчезнешь, — тихо сказала Хонор.
— Ты же знаешь, что так будет лучше…
— Нам всем будет хуже.
Она провела пальцем по его губам. В голове стремительно неслись мысли, поняла, что должна бежать к Реджис. Прилив действительно наступал, мелкие волны лизали внешний ряд камней, перехлестывали через него, накатывали на босые ноги, на обшлага джинсов.
Хонор вспомнила, как Реджис сказала, что Джон принес в их жизнь краски. Он такой страстный, вспыльчивый, всегда готов ринуться навстречу опасности, но как это ее ни пугает, именно за это она его любит — за то, что он полностью отдается жизни, любит всей душой, без пределов и без оговорок. Вспомнила свои новые работы, зная, что их вдохновило его творчество, его существование.
— Ты нам сейчас нужен, — сказала Хонор, когда прилив поднялся еще на дюйм. — Больше, чем когда-либо раньше.
— Несмотря на то…
— Несмотря ни на что.
— Крис Келли приехал из Хартфорда, — сообщил Джон. — Ждет в монастыре. Думаю, нам с ним надо поговорить, послушать, что он посоветует.
— Насчет чего?
— Хонор, ей было необходимо излить мне душу. Думаешь, будто на этом все кончилось? Реджис намерена до конца прояснить дело.