— Тринадцать футов при полной загрузке, сэр.
— Вы сможете довольно спокойно двигаться в Гульском заливе. Вам не надо говорить, чтобы вы не посадили судно на мель.
— Да, сэр.
— Но помните: вам трудно будет выполнить свои обязанности, не рискуя судном. Есть глупость и безрассудство с одной стороны, с другой — решительность и расчет. Выбирайте правильно, и вы преодолеете любые трудности, которые могут при этом возникнуть.
Большие голубые глаза адмирала смотрели прямо в карие глаза Хорнблауэра. Того глубоко заинтересовало все, что сказал Корнваллис, но еще больше — то, о чем он умолчал.
Корнваллис пообещал поддержку, но воздержался от угроз. Это не риторический прием, не дешевый трюк — просто Корнваллис так мыслит. Этот человек предпочитает вести, а не подталкивать. Очень интересно.
Хорнблауэр вдруг понял, что уже несколько секунд, задумавшись, бесцеремонно разглядывает главнокомандующего — не самое вежливое поведение.
— Я понял, сэр, — сказал он, и Корнваллис встал.
— Увидимся в море. Помните, вы не должны делать ничего, что вызвало бы войну прежде, чем она будет объявлена, — сказал он, улыбаясь. Это была улыбка деятельного человека. Хорнблауэр угадывал в нем одного из тех, кого предвкушение опасности бодрит, кто не ищет предлогов увильнуть от ответственности и не тянет с решениями.
Корнваллис вдруг убрал протянутую руку.
— Клянусь Богом! — воскликнул он. — Я совершенно забыл. Сегодня ведь ваша свадьба.
— Да, сэр.
— Вы обвенчались сегодня утром?
— Час назад, сэр.
— И я вытащил вас из-за свадебного стола.
— Да, сэр. — Что-нибудь вроде «За короля и Отечество» или даже «Долг превыше всего» было бы дешевой риторикой.
— Ваша супруга будет недовольна.
«А особенно теща», — подумал Хорнблауэр, вслух же сказал: — Я постараюсь извиниться, сэр.
— Извиняться должен я, — ответил Корнваллис. — Быть может, я присоединюсь к гостям и выпью за здоровье невесты?
— Это будет очень любезно с вашей стороны, сэр, — сказал Хорнблауэр.
Если что-нибудь может примирить миссис Мейсон с его недолжной отлучкой, так это присутствие адмирала, досточтимого сэра Уильяма Корнваллиса, К. Б.[2], за праздничным столом.
— Тогда я пойду, если вы уверены, что я не помешаю. Хэчет, найдите мою шпагу. Где моя шляпа?
Так что, когда Хорнблауэр вновь появился в дверях гостиной, гневные упреки замерли на губах у миссис Мейсон — она увидела, что Хорнблауэр впускает в комнату знатного гостя. Заметила она и сверкающие эполеты, и красную ленту со звездой — Корнваллис любезно принарядился для торжественного случая. Хорнблауэр представил.
— Долгих лет жизни, счастья и здоровья, — сказал Корнваллис, склоняясь над Марииной рукой, — жене одного из самых многообещающих королевских офицеров.
Мария, ошеломленная его блистающим величием, смущенно присела.
— Очень рада познакомиться, сэр Уильям, — сказала миссис Мейсон.
Священник, его жена и несколько соседей миссис Мейсон (единственные гости на свадьбе) были крайне польщены, что находятся в одной комнате, мало того — разговаривают с сыном графа, кавалером ордена Бани и главнокомандующим в одном лице.
— Вина, сэр? — спросил Хорнблауэр.
— С удовольствием.
Корнваллис взял бокал и огляделся. Существенно, что обратился он к миссис Мейсон.
— Здоровье молодых уже пили?
— Нет, сэр, — ответила миссис Мейсон. Она была на вершине блаженства.
— Тогда, может быть, я? Леди, джентльмены. Я попрошу вас встать и присоединиться ко мне. Пусть никогда они не знают печали. Пусть всегда они наслаждаются здоровьем и достатком. Пусть жена всегда находит утешение в мысли, что муж ее служит королю и Отечеству, и пусть верность жены всегда поддерживает мужа в выполнении долга. Мы будем с надеждой ждать появления на свет целого выводка молодых джентльменов, которые со временем наденут королевскую форму по примеру своего отца, и молодых леди, которые со временем станут матерями других молодых джентльменов. Здоровье жениха и невесты!
Гости выпили, дружно выражая одобрение. Все взоры устремились на покрасневшую Марию, потом на Хорнблауэра. Тот встал. Раньше, чем Корнваллис дошел до середины своей речи, он понял, что адмирал повторяет слова, десятки раз говоренные им на свадьбах у своих офицеров. Хорнблауэр настроился на тот же лад. Он встретил взгляд Корнваллиса и широко улыбнулся. Он отплатит той же монетой — ответит теми же словами, которые Корнваллис выслушивал десятки раз.
— Сэр Уильям, леди и джентльмены, я могу только поблагодарить вас от имении… — Хорнблауэр взял Марию за руку, — моей жены и меня.
Когда все отсмеялись — Хорнблауэр знал, что упоминание Марии в качестве его жены вызовет смех, хотя сам не видел в этом ничего смешного, — Корнваллис поглядел на часы. Хорнблауэр поспешно поблагодарил его и повел к двери. За порогом Корнваллис повернулся и крепкой ручищей хлопнул Хорнблауэра по груди.
— Я добавлю еще одну строчку к вашим приказам, — сказал он. Хорнблауэр заметил, что дружелюбная улыбка адмирала сопровождается испытующим взглядом.
— Да, сэр?
— Я добавлю письменное разрешение сегодня и завтра не ночевать на судне.
Хорнблауэр открыл было рот, чтобы ответить, да так и не смог вымолвить ни слова. Обычная сообразительность его покинула. Мозг так занят был переоценкой ситуации, что на орган речи уже не хватило сил.
— Я
Дольше стоять в дверях было бы неприлично. Надо вернуться, несмотря на душевное смятение. Хорнблауэр вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
— В «Военно-Морской Хронике» будет неплохо выглядеть, — сказала миссис Мейсон, — что главнокомандующий провозгласил тост за молодую чету. Ну, Горацио, у некоторых ваших гостей пустые тарелки.
Хорнблауэр все еще пытался изображать радушного хозяина, когда увидел в дальнем конце комнаты озабоченное лицо трактирщика — только со второго раза стала понятна причина его появления. Он впустил в комнату нового рулевого со шлюпки «Отчаянного» — Хьюита. Тот был маленького роста, и Хорнблауэр сначала его не заметил. Нехватку роста Хьюит восполнял широченными плечами, а лицо его украшали великолепные черные бакенбарды, вошедшие недавно в моду у обитателей нижней палубы. С соломенной шляпой в руке он враскачку вошел в комнату, и, козырнув, протянул Хорнблауэру записку. Адрес был написан рукою Буша — как положено, хотя и несколько старомодно: — «Горацио Хорнблауэру, эсквайру, капитану и капитан-лейтенанту». Пока Хорнблауэр читал, собравшиеся молчали — немного невежливо, на его взгляд.
Видимо, кто-то уже несколько минут стучал в дверь спальни — Хорнблауэр слышал стук, но со сна не обращал на него внимания. Тут щелкнула задвижка, открылась дверь. Мария, неожиданно проснувшись, в испуге ухватилась за него. Хорнблауэр окончательно проснулся. Сквозь тяжелый полог пробивался слабый свет. По дубовому полу спальни прошаркали шаги, и пронзительный женский голос сказал:
— Восемь склянок, сэр. Восемь склянок.
Полог приоткрылся, впуская свет (Мария вцепилась еще крепче), и тут же закрылся, как только Хорнблауэр обрел голос.
— Очень хорошо. Я проснулся.
— Я зажгу вам свечи, — произнес голос. Женщина прошаркала в другой конец спальни, свет за пологом стал ярче.
— Какой ветер? Каково направление ветра? — спросил Хорнблауэр. Он совсем проснулся и чувствовал, как забилось сердце и напряглись мускулы, стоило вспомнить, что означает для него это утро.
— Вот этого я вам сказать не могу, — сообщил голос. — Я румбов читать не умею, а больше никто еще не проснулся.
Хорнблауэр раздраженно фыркнул, злясь, что остается в неведении относительно столь жизненно важной информации. Он, не задумываясь, собрался сбросить одеяло и пойти посмотреть самому. Но Мария крепко прижималась к нему, и он понял, что не может так бесцеремонно выпрыгнуть из постели. Следовало выполнить обязательный ритуал, хотя это и означало промедление. Он поцеловал Марию, она вернула поцелуй, пылко, но не так, как прежде. Он почувствовал у себя на щеке влагу, но то была единственная слеза — Мария уже взяла себя в руки. Хорнблауэр обнял ее уже не по обязанности, как минуту назад, а с более искренним чувством.
— Мы расстаемся, милый, — прошептала Мария. — Милый, я знаю, ты должен идти. Но… но… я не знаю, как буду жить без тебя. Ты…
В груди Хорнблауэра волной поднялась нежность, а вместе с ней — раскаяние. Самый лучший человек в мире не заслуживает такой любви. Узнай Мария правду, она отвернулась бы от него, рухнул бы весь ее мир. Самое жестокое, что он может сделать — это позволить ей себя раскусить. Этого допустить нельзя. И все же мысль о ее безграничной любви пробуждала в сердце Хорнблауэра все большую и большую нежность. Он поцеловал ее в щеку, потом нашел мягкие пылкие губы. Потом губы напряглись.
— Нет, ангел мой, милый. Я не должна тебя задерживать. Ты будешь сердиться на меня — потом. О, жизнь моя, попрощайся со мной сейчас. Скажи, что любишь меня. Скажи, что любил меня всегда. Потом попрощайся и скажи, что будешь иногда думать обо мне так, как я буду думать о тебе постоянно.
Хорнблауэр сказал. Он сказал нужные слова, и в приливе нежности сказал их нужным тоном. Мария еще раз поцеловала его и ничком упала на дальний край кровати. Хорнблауэр лежал, набираясь мужества, чтобы встать. Мария заговорила снова — подушка заглушала голос, но не могла скрыть вымученно-бодрый тон.
— Твоя чистая рубашка на стуле, а башмаки возле очага. Хорнблауэр спрыгнул с кровати и раздвинул полог. Воздух за пологом был свежее. Снова щелкнула задвижка, и старая служанка просунула голову в приоткрывшуюся щелку. Хорнблауэр едва успел прикрыться ночной рубашкой. Служанка, видя его стыдливость, весело захихикала.
— Конюх говорит, ветер умеренный с зюйда, сэр.
— Спасибо. Дверь закрылась.
— Такой, как ты хотел, милый? — спросила Мария из-за полога. — Ветер умеренный с зюйда — это ведь значит с юга?
— Да, это годится. — Хорнблауэр заспешил к умывальному тазику и поставил свечи так, чтоб они освещали его лицо.
Умеренный ветер с зюйда сейчас, в конце марта, вряд ли надолго. Он может сменить направление, но наверняка усилится с наступлением дня. «Отчаянный» должен успеть обойти мыс и выйти достаточно далеко в море, чтоб быть готовым к любым переменам ветра. Но конечно — как всегда на флоте — лишнего времени в запасе нет. Скребя бритвой по щекам, Хорнблауэр смотрел в зеркало и видел за своим отражением Марию — она ходила по комнате, одеваясь. Он налил в тазик холодной воды, сполоснул лицо, сразу почувствовал себя освеженным, и с обычной торопливостью надел рубашку.
— Ты так быстро одеваешься, — испуганно сказала Мария.
Хорнблауэр слышал, как застучали по дубовому полу ее каблуки. Она поспешно надела чепец. Очевидно, она одевается так быстро, как только может.
— Я спущусь, посмотрю, готов ли твой завтрак, — сказала она и исчезла раньше, чем Хорнблауэр успел запротестовать.
Он тщательно завязал шейный платок, надел сюртук, взглянул на часы, опустил их в карман и сунул ноги в башмаки. Убрал туалетные принадлежности в мешочек и затянул тесемки. Вчерашнюю рубашку, ночную рубашку и халат он сложил в лежавший наготове парусиновый мешок, сверху затолкал мешочек с туалетными принадлежностями. Потом оглядел комнату, проверяя, не забыл ли чего. Смотреть пришлось дольше, чем обычно — везде были разбросаны вещи Марии. Нетерпеливо распахнув занавески, он выглянул наружу — еще не начинало светать. С мешком в руках Хорнблауэр спустился по лестнице и вошел в гостиную.