— Совсем как гоголевская Оксана!
И следом:
— Ой, что будет, если папенька все узнает?
Зря думала. Отец — Александр Олегович Воинов — занимался в сей момент сверхважным и любимым делом — раскачиваясь в кресле-качалке курил трубку, одновременно потягивая мадеру, наряду с хересом, любимый напиток на все случаи жизни. Это было обычное времяпровождение последнего мужского отпрыска славной фамилии Воиновых, конечно, когда он был дома. А то в трактирах, ресторациях и прочих увеселительных заведениях Сызрани, Симбирска и Ставрополя он был известен очень хорошо. Постоянный клинет! Одинаково охочий и до очередной бутылки, и до свежей молодицы. Рано обрюзгший, равнодушный ко всему, кроме денег, Александр Игоревич слыл мизантропом. Относился к крестьянам с плохо скрытой неприязнью, те платили ему той же монетой. Странно, что рожденный в пореформенной России, он, в отличие от своего отца, так и не смог встроиться в новые отношения, считал себя обделенным и с завистью поглядывал на успешных и богатых. Умудрился заложить и перезаложить свое имение, не брезговал брать в долг у своих разбогатевших крестьян. Больше всего на свете Александр Олегович любил деньги, но деньги не любили его и имели свойство почти сразу же покидать своего владельца. Они это делали ловко и изящно — за игровым или трактирным столом. А бывало, пропадали, падая прямо в объемный лиф очередной гулящей девки. Дочь занимала в его планах большое место, причем планы эти были сугубо материального характера: как бы поскорее и повыгоднее выдать Наталку замуж. Да только женихи не маячили даже на горизонте, чего с бесприданницы взять?
Однако, наступили сумерки, и пришло время вечернего чаепития — события, хотя бы формально символизирующего единство семьи. Пришлось выходить «в люди», поэтому наскоро переодевшись Наталка направилась в гостиную. За большим и старым столом стиля модерн чинно расселась семья. Мать Наталки, утомленная вечными проблемами, невзрачная болезненного вида женщина (как только могло уродиться у нее такое сокровище как Наталка), зорко смотрела на правильность отправления молитвы перед трапезой. В отличие от сумбурного отца, Екатерина Михайловна являла образец строгости и религиозности. «Правильность» и «благопристойность» были ее девизом. Этими довольно примитивными понятиями и мещанским принципом «чтобы было все как у людей» она руководствовалась в жизни. Было странно, что два таких разных человека, как родители Наталки, спокойно уживались под одной крышей.
После слова «Аминь» некоторое время в столовой стояла тишина, прерываемая звоном столовых приборов. Наконец, после очередной чашки чая, Александр Олегович вспомнил о своем родительском долге:
— Ну, дочь, расскажи, чем сегодня занималась?
— На речке была, папа. На Лоб ходили, с Николкой книгу читали, — о купании она предусмотрительно умолчала.
Но само упоминание о крестьянском мальчике было достаточно. Воинов вспылил:
— Сколько раз тебе говорить, что не пристало благородной барышне носиться как простой крестьянке с чумазыми!
— Началось, — подумала Наташа, опустив глаза. — Эти «чумазые» побогаче нас будут, даром, что папенька в долгах у них ходит.
Вслух же сказала:
— Да не носились мы вовсе, а книгу читали, — заодно решила защитить друга. — И никакой Коля не чумазый, реальное заканчивает, в университет хочет поступать.
Только это вызвало еще большее раздражение Александра Олеговича:
— Вот-вот, распустил нынешний государь чернь, не чета батюшке, — при этом он полуобернулся в сторону портрета Николая Александровича, перекрестился и слегка поклонился. — Пожалуйте и результат — уже и в гимназии, и в реальные училища пролезли, в Думах заседают, а там и до бунта недалеко, только один недавно подавили. Кухаркиным детям не след обучаться в гимназиях и университетах — так в прежние времена было!
Самое обидное было, что и мать была заодно с отцом. Сидела и, соглашаясь, мелко и часто кивала головой в такт папенькиным словесным излияниям.
— А какую-книгу-то хоть читали, доченька, — поинтересовалась она.
— О холодном оружии, о знаменитых мечах.
Лучше бы этого Наташа не говорила, ибо вновь посыпались возмущенные нотации родителей.
— Все дед твой, фантазер! Всю жизнь носился по свету, холодное оружие собирал, наследство потратил, — отец нашел новую, больную для него тему для возмущения. — Мало того, что исчез, бросил имение, нас оставил в бедности, так еще и внучку свою испортить успел оружием своим.
Справедливости ради надо сказать, что Наташин дедушка, Олег Игоревич, и имение оставил в полном порядке, и завещание отписал чин по чину, а промотал наследство непутевый сынок.
— Неправильно дочка книги об оружии читать, — вторила мать отцу. — Девице пристало Закон Божий читать, книги по рукоделию, домоводству. Ох, видно пора пришла тебе партию достойную подыскивать. Вот будущим летом поедем в Москву, займемся поиском.
Для благопристойной матери Наталки, видевшую в ведении домашнего хозяйства главное предназначение женщины, удачное замужество дочери казалось «правильным» и «добропорядочным».
Наташа только сжала плотно губы и глазки опустила на столовый прибор, уж очень не хотелось, чтобы родители увидели слезы в ее глазах. Дитя своего времени, ровесница двадцатого века, она была вполне современной девушкой, материальные и матримониальные виды родителей не разделяла. Гимназисты той эпохи не оставались в стороне от общественной жизни страны, горячо обсуждали новые веяния, а девушки особо увлекались «женским вопросом», много дискутировали в роли женщины в обществе. И, конечно, «Что делать?» Чернышевского и «Женщина и социализм» Августа Бебеля были настольными книгами каждой образованной девушки. Гимназистки тайно читали и передавали друг другу эти книги, написанные плохим типографским шрифтом, и их не останавливало, что наказанием за чтение такой литературы было исключение из гимназии, что означало всеобщий позор.
* * *
— Чужие, чужие люди! — давясь слезами, думала Наташа, спустя некоторое время сидя в дедовой комнате. Это был ее укромный уголок в доме, даже в своей собственной спальне она не ощущала такой безопасности и защищенности как здесь, в кабинете любимого дедушки. Большой письменный стол, шкафы с книгами и старый диван, на котором сейчас и расположилась девочка, — вот и все, пожалуй. Словом, совершенно спартанская обстановка, если бы не стены, увешанные старинным холодными и огнестрельным оружием. Впрочем, и так уже прореженная непутевым последышем, дедова коллекция доживала последние дни. Александр Олегович все-таки нашел покупателя всей коллекции сразу — какого-то выжившего из ума старикашку-коллекционера — выложившего за оружие сумму, которая позволила бы оплатить Наташину гимназию, и на следующий года совершить наконец-то визит в Москву, где у Воиновых оставался дом. Дед был ее другом, учителем и наставником. Нежность и ласку, которых так недоставало Наташе в отношениях с родителями, она с лихвой получала в общении с дедом.
В дверь кабинета тихонечко постучали. Наташа улыбнулась, узнав этот стук:
— Заходи, Тихоныч.
Старый слуга, служивший еще ординарцем Игоря Олеговича, старчески шаркая, зашел в комнату.
— Ну-ну, барышня! Не пристало такой хорошенькой девочке портить свое личико слезами. Все минует и уляжется.
— Если бы Дед был жив, все было бы иначе, — убежденно заявила Наталка.
— Зря, барышня, ты думаешь, что Олега Игоревича уже нет на этом свете. В турецкую компанию мы с ним в таких переделках бывали! Слава богу, живы остались.
Девочка сквозь слезы улыбнулась, она любила рассказы Тихоныча о их приключениях с дедушкой. А старик между тем продолжал:
— Сколько с ним на Шипке перенесли. Когда в августе супостат в наступление пошел, думали, что все, конец, сил уже не было сопротивляться. Отца-командира нашего, генерала Дерожинского Валериан Филипыча убило, лошадей почти не осталось, а турок с трех сторон артиллерию поставил и бьет по нам. А наш все соколом глядит, все нипочем ему. И верно, генерал Радецкий, вот молодец, солдатиков на лошади к казакам подсадил, таки вовремя подоспели солдатушки на подмогу.
Наташа жадно слушала деда. Каждая губерния имеет свой пантеон местных героев, свои мифы, от коих и питается местечковый патриотизм и гордость за родные пенаты. Поэтому она, как и каждый гимназист в губернском городе, знала о подвиге местных ополченцев при обороне Шипкинкого перевала, о знамени, который подарил болгарским ополченцам губернский город. Что-что, а историю в гимназиях преподавали изрядно, не гнушались изложения и местного мифотворчества. Но рассказ вживую воспринимался совершенно иначе, волнительнее.
Тихоныч помолчал намного, вспоминая, как бы заново переживая те дни.
— Оказалось, что это не конец, а лишь начало всех наших бед. В сентябре зима началась. Метель, мороз, есть нечего, а турка прет и прет. Основная наша позиция была на горе святого Николая. На нее и пошли в наступление басурмане. Уже и патроны на исходе. Твой дед сущим хватом был, шаблю выхватил и ею отбивался от турка. Четырех супостатов положил, прежде, чем сам пал. Всего исполосованного вынес я из боя. Сам в Тырново отвез, думал не жилец уже наш Олеженька. Если бы не Галия, та девчонка, что Олег из рук болгар вырвал. Как прознала, что он израненный в госпитале лежит сразу и примчалась. Глазищами черными сверкает из-под тряпки своей, лопочет чтой-то по-своему. Добилась, отвезла раненного к себе, в дом паши, чьей дочкой была. Днями и ночами сидела возле него. Выходила, на поправку пошел наш Олеженька. А там и войне конец. Паша-то после мира к себе, к османам подался, а дочь ни в какую. Любовь у них с дедом твоим, понимаешь, образовалась. Да и не мог паша взять ее с собой — опозорена дочка. Так и приехал Олег Игоревич Воинов к себе домой: грудь в ранах и орденах, жена-турчанка на сносях и меч турецкий фамильный в приданое. Встретили ее здесь хорошо. Знать бы только, что молодую барыню подкосило: тоска по дому, иль места наши неподходящи оказались. Да только чахнуть стала, вить не растет цветок на чужой земле. Вскорости после рождения папани твоего и отдала богу душу. А барин так и не женился, нет, все путешествовал, оружие собирал. Здесь, в имении лишь малая толика, основная коллекция в Москве.
Речь старца звучала как сказка. Постепенно девочка забыла о своих переживаниях.
«Вот жизнь была! А какие люди раньше были! Книги о них писать надо, почище рыцарских романов будут! А сейчас что за жизнь, ни войн, ни приключений. Все разговоры о цене на пшеницу, каковы виды на урожай, да почем в этом году будет стоить обучение детей в гимназии. Что нас с Николкой ждет? Скучная жизнь в деревне!» — размышляла Наталка.
Имя Николки всплыло само собой, заставив вновь смутиться девочку. Она поспешила заглушить опасный ход мыслей и перевела разговор в новое русло:
— А где теперь тот меч, дедушка говорил, что он и есть Меч Тамерлана?
— Неведомо. В Москве, когда дом вместе с имуществом описывали, чтобы в банк заложить значит, Меча-то и не оказалось. Очень барин Мечом тем дорожил, завсегда с собой брал. Нынешний барин, батюшка значит ваш, зело гневался, когда Меч исчез. — молвил Тихоныч. — Да уж на следующий год срок закладной за дом минет, да и завещание Олега Игоревича черед оглашать придет, тогда и Первопрестольную поедете.
И видя, что девочка совсем успокоилась, закончил:
— Ты иди, дочка, почивать пора, я сам здесь свет загашу.
Прежде чем уснуть Наталка перебирала все события прошедшего дня, и думы о героическом деде перемешались с мыслями о Николке. Вспомнилось, как уйдя в лес, учил Дед их с Николкой драться на мечах и саблях из своей коллекции, стрелять из пистолета. Именно тогда и зародилась в детях страсть к холодному оружию. Постепенно детская игра и шутливое фехтование превратилось в настоящие тренировки. Так продолжалось, пока два года назад Наташин дедушка не пропал в очередной раз. Уехал в Москву и не вернулся. Олег Игоревич к своим занятиям пробовал было привлечь и Сеньку, но тот всему на свете предпочитал рыбалку. А у Николки глаза горели при виде какого-нибудь старинного кинжала или турецкого ятагана и, засыпая, девочка твердо решила назавтра проводить друга.
* * *
Перед спуском к воде Наташа еще раз с восхищением взглянула на Волгу. Было раннее утро, когда едва проснувшееся солнце начинает поливать своими лучами землю, пока только освещая ее, но не согревая. Наташа стояла на высоком утесе над рекой. Ни саму Волгу, ни берега, а тем более пристань не было видно: под ногами девочки расстилался густой туман. Над сплошной пеленой тумана, куда ни кинь взгляд — темно-синее бездонное небо, голубеющее по мере восхода светила. И лишь на самом востоке на белой подушке покоился губернский город. Оттого, что город был построен на высоком холме, он оказался выше кромки тумана, поэтому казалось, что он парит над облаками. На облаках плыли золотые маковки церквей, шпиль католического собора и пожарная каланча. В самом центре облачного города величаво плыл гордый корабль — кафедральный собор Христа Спасителя с мачтой — колокольней.
Однако требовалось поторопиться, и девочка стала быстро спускаться с косогора. В изящных ботиках сделать это было, не в пример, труднее, чем давеча босиком. Но Наташа, собираясь на утреннюю вылазку, решила не мочить ноги в ледяной росе. В густом тумане было зябко и не видно не зги. Причал появился неожиданно: деревянный дебаркадер, слева и справа от него — рыбацкие и крестьянские лодки. Но пристань была пуста, и Наталка недоуменно нахмурилась. И тут же засмеялась: должна была догадаться, что Николка будет отчаливать с грузового причала, принадлежащего отцу мальчика — Егору Никитичу Заломову, а не с лодочной станции и пассажирского дебаркадера, где хозяйствовал Сенькин отец. Девочка припустила по берегу к видневшемуся вдалеке лабазу. Наконец, достигнув его, она сразу увидела, как возле деревянного помоста на воде качается лодка, куда Егор Никитич и Николка укладывают бесчисленные баулы и узлы, словно родители хотят снабдить Колю и его брата с семьей продуктами на год вперед. Конечно, гораздо проще было совершить это путешествие на пароходе, благо регулярное сообщение по Волге развито было изрядно. Но отец Николая принадлежал к тому слою российских предпринимателей, что отнюдь не были белоручками, не стремились отрываться от своих крестьянских корней, не чурались физической работы и были твердо убеждены, что каждый человек достичь своего места в жизни должен собственными силами. На причале стояла мать Николки. Поскольку реалистам, так же, как и учащимся классических гимназий, предписывалось носить форму и вне учебы, Николай был обмундирован. На нем была надета тужурка черного сукна, подпоясанная форменным ремнем, и брюки навыпуск. Фуражка с желтым кантом и форменной кокардой «РУ» залихватски сдвинута на затылок. Ранец среди всех вещей уже был погружен на лодку. За формой реалиста окончательно исчез прежний крестьянский босоногий мальчишка.
Казалось всего-то: взять и окликнуть. Но девчонку охватила вдруг непонятная робость, да еще в присутствии Колиных родителей. Вступить на мостки и встать рядом с мамой мальчика показалось совершенно невыносимым. Неожиданно, словно что-то почуяв, оглянулась Елена Тимофеевна, мама Николки. Брови матери удивленно поднялись вверх, и Наташа услышала ее голос:
— Николаша! К тебе пришли!
Николка обернулся, а когда разглядел, кто пришел его провожать — бросил все и побежал на берег, к Наташе. Шага не добежал, встал, как вкопанный, слова не мог вымолвить от счастья. Наталка смотрела в светившиеся от счастья глаза друга, и на душе было хорошо. Пусть дома снова выйдет скандал, ради таких горящих глаз все можно перетерпеть. А в душе у Николки стояла буря, ураган, шторм! Наконец он, преодолев робость, вымолвил:
— Молодец, что пришла!
И мальчик, метнулся было к лодке. Только нежная рука девочки мягко коснулась его ладони:
— Держи, ты забыл тетрадь с дедовыми записями, а вот и сам манускрипт. — она протянула мальчишке потрепанную тетрадь, что давеча читали и древний пергамент с непонятной арабской вязью. — Мой папа два года в дедов кабинет не заглядывал и еще столько же не заглянет. Хоть стол вынеси — не заметит, не то, что какую-то старую рукопись. Если будешь писать, письмо не почтой отправляй, передашь с кем-нибудь. Напишешь?