Йорг Маурер
Пролог
Вы чувствуете раздражение? Смутное отвращение ко всему окружающему? Вас терзает беспокойство, внимание рассеянно, движения отрывисты и нервны? Работа не клеится, все валится из рук, да? Замучили головные боли и ломота в конечностях? Мышцы скованы до предела? Барахлит желудок, сердце скачет как бешеное, мучительно колет в боку — словом, нервная система шалит вовсю? Никак не проходит тяжесть в затылке? А как насчет мушек перед глазами? Пляшут? Ощущаете слежку за собой? Вас одолевают внезапные приступы глухой ярости? Бывают моменты, когда хочется все крушить, ломать, рушить? Не возникает ли у вас затаенного желания убить кого-нибудь?
Если вы обнаружили у себя один или несколько из этих симптомов, то скорее всего находитесь на одном из курортов в предгорье баварских Альп и как раз начинает дуть фён. Уютно устроившись на террасе какого-нибудь кафе с солидной историей, вы наслаждаетесь видом на величественный Веттерштайн, не уставая поражаться кристальной чистоте воздуха и великолепию гор. Вашу кожу гладит необычайно теплый, сухой ветерок, вы вдыхаете его струи с истинным наслаждением — однако не забывайте, что это фён! Он действует быстро и наверняка, в считанные минуты влияя на все ваши ощущения, так что радуйтесь, если у вас проявятся только лишь два-три из вышеперечисленных тревожных признаков.
Точный механизм воздействия ветра на человека не изучен до конца и в наш просвещенный век, так что остается загадкой, почему он шутит с нами такие дурные шутки. Окутанное аурой загадочности, непостижимой тайны, это природное явление, возможно — возможно! — состоит в тесном родстве с языческими божествами, со злыми стихиями, не зря же его действие на человеческую психику носит, как правило, ярко выраженный негативный характер. Больше всего от роковых дуновений фёна страдают коренные жители альпийских городков — климатических курортов, как по иронии судьбы называются эти места. Там на коварный ветер с гор можно списать если не все, то многое. Недавно один участковый судья из такого живописного уголка планеты, окруженного высокими Альпами, вынес весьма знаменательный приговор. В мотивировочной части решения он заявил, что обвиняемый заслуживает снисхождения, поскольку совершил преступление, находясь во власти фёна. Суд вышестоящей инстанции отменил это решение, однако разве обитатели равнин смыслят хоть что-нибудь в таких вещах?! Что им известно о легендарном ветре, который мощными порывами скатывается с гор в долины, расшатывая людские нервы сильнее чего бы то ни было на свете? При этом он сводит с ума далеко не каждого встречного и поперечного. Испытавшие на себе чары фёна образуют своего рода тайное общество, члены которого сразу же узнают друг друга на улице. Между ними считается, что такая преходящая «контузия» лишь обостряет чувствительность.
В 1790 году, перед тем как пересечь Альпы во время своего знаменитого путешествия в Италию, Иоганн Вольфганг фон Гёте записал в дневнике: «Прибыли в Миггенвальд. Едва я вышел из кареты, как налетел горячий сильный ветер, точно примчавшийся из далеких стран. Наскоро записав идею по поводу „Фауста“, я впал в изрядное уныние».
Во всяком случае, в дни повышенной активности фёна бывает и такое: два человека мирно беседуют за столом, и вдруг один из них становится обидчивым, раздражительным, нетерпимым, начинает злиться и брызгать ядом, в то время как другой теряется в догадках, в чем же его вина. Как раз в такой день внезапно помутился рассудком один мальчик — казалось бы, обычный двенадцатилетний подросток, в целом послушный, из благополучной семьи, сын заботливых родителей, относящихся к самой что ни на есть середине среднего класса. По непонятным причинам в мальчишку вселился бес, заставив собрать из пластмассовых деталей точную копию автомата Калашникова. С любовью оглядев свой «АК-47», Паули Шмидингер скорчил жестокую мину и стал целиться в сограждан из «муляжа оружия», как писали потом в полицейских отчетах.
На кладбище у подножия горы Крамершпиц тоже безраздельно властвовал фён. Солнце безжалостно палило, ярко-голубое небо украшали классические линзовидные облака. За кладбищенской стеной вздымалась во всю свою гигантскую — без малого двухтысячеметровую — высоту гора, и крест, установленный на ее вершине, дерзко маячил над похоронной процессией.
— Revela Domino viam tuam…[1] — устало тянул псалом старший приходской священник.
— …et spera in eum…[2] — безо всякого воодушевления продолжал второй священник.
Пастыри витали в мыслях где-то далеко, похоже, теряя нить происходящего.
— Subportantes invicem[3], — нараспев произнес второй священник, тут же ловя на себе укоризненный взгляд коллеги. Ведь этот стих читался не на похоронах, а на свадьбах. — …et ipse faciet[4], — сразу же исправил свою оплошность клирик, и родственники покойного даже ничего не заметили.
Гроб с телом усопшего (Франтишек Говорчовицки, мастер-жестянщик чешского происхождения) опустили в могилу с громыханием, словно черную восьмерку в лузу — к явному удовлетворению всех провожающих. При жизни его мало кто любил, этого Франтишека. Два кладбищенских рабочих, ответственных за вояж в преисподнюю, неслышно отбежали в сторону. На специальном лифте, позволявшем якобы без проблем опустить гроб в могилу, была неверно установлена скорость, и ящик с покойником грохнулся оземь со всего размаху. Со дна ямы послышался предательский треск: судя по всему, раскололось дерево — а может, и не только, однако никого из присутствующих не заботило, что именно пострадало. Никто не хотел задумываться над этим. Не иначе большинство родственников и знакомых были рады отделаться от такой головной боли, как Говорчовицки. Одна из женщин в черном что-то сказала по-чешски, и все засмеялись. Не улыбнулась только супружеская чета, которая стояла чуть поодаль и явно не относилась к семье покойного. Это были владельцы похоронной фирмы «Гразеггер», основанной в 1848 году. Жена закрыла лицо руками, муж побледнел. Вскоре заиграла траурная музыка, и здесь тоже не обошлось без накладок: похоронный марш звучал нестройно и фальшиво, гораздо фальшивее, чем это обычно бывает с похоронными маршами. Особенно отличались духовые, ведь тромбонист с завидным упорством отклонялся от тональности на полтона.
Когда самый ответственный момент миновал, вздохнули с облегчением все: священнослужители, неумелые кладбищенские рабочие, разбитые похмельем музыканты оркестра и довольные жизнью близкие умершего. Но громче всех перевели дух Игнац и Урзель Гразеггер. Еще бы — несколько мгновений назад они были на волосок от катастрофы.
1
На следующий день, в воскресенье, во время вечерней заупокойной мессы по Франтишеку Говорчовицки, Инго Штоффреген вышел из дома, запер за собой дверь и отправился на концерт фортепианной музыки. Это был широкоплечий, мускулистый молодой человек с добродушным выражением лица, которое несколько портили жиденькие усики, и почему-то ни один из близких друзей не посоветовал ему сбрить их. Стрижку Инго носил короткую, обтекаемой формы, а лицо его приобрело бронзовый оттенок на занятиях триатлоном и другими видами издевательства над собственным организмом. Участник интернациональных турниров «Айронмен», он и сам стал похож на железного человека, хотя и невысокого, приземистого. Широким шагом спортсмен пересек палисадник и вышел на улицу через садовую калитку, размахивая свободными руками.
Инго Штоффреген бросил взгляд на часы — до начала концерта оставалось всего лишь пятнадцать минут. Отдалившись от своего дома на несколько шагов, «железный человек» перешел на легкую атлетическую рысь и принялся бороздить кривые улочки городка, отчаянно лавируя между прохожими под их неодобрительные взгляды и покачивания головой. Сделав финишный рывок, он выскочил на вьющуюся вдоль реки пешеходную тропинку, побив этот рекорд отнюдь не в старом трико в голубую полоску, в котором стал чемпионом Верхней Баварии по велокроссу и Южной — по экстремальному скалолазанию, а в тесных оковах смокинга, сугубо официальной одежды. Молодой человек поднял голову, силясь разглядеть хоть один лоскуток ясного неба в облачной кисее, нависшей над горным массивом Карвендель. Всем сердцем он надеялся, что атмосферный фронт с дождями и грозами переместился в сторону Австрии и здесь, в долине, еще выдастся приятный августовский вечерок, но его надеждам не суждено было сбыться. Собиралась гроза, раздавались первые удары грома, словно кто-то невидимый потряхивал в вышине огромным листом жести. Жить Инго Штоффрегену оставалось без малого час.
Заветные минуты неумолимо истекали. Инго вышел из дома слишком поздно, и ему волей-неволей пришлось ускоряться, перестраиваясь с преодоления длинной дистанции на преодоление средней. Для него-то это был сущий пустяк, однако едва ли кто-нибудь из простых смертных, занимающихся бегом ради похудения, смог бы продержаться наравне с ним больше пятидесяти метров. Сильнее всего марафонскому забегу мешали неудобные лаковые туфли — с каким удовольствием «железный человек» снял бы их и продолжил путь босиком! На одном отрезке пути он поистине летел, и молодой золотистый ретривер, припустивший было за ним, через двести метров сошел с дистанции в полном изнеможении и, тяжело дыша, уселся на обочине.
Спортсмен решил по меньшей мере сократить опоздание, раз уж не успевает к началу концерта, и ускорил темп до предела. Проносясь мимо футбольного поля, усеянного подвижными фигурками детишек, он с завистью поглядел в их сторону. Юные футболисты отрабатывали удар через себя, и то и дело кто-нибудь с торжествующим воплем падал плашмя на влажную мягкую траву.
Инго Штоффреген стремительно приближался к центру городка. Молодой человек спешил вовсе не для того, чтобы не пропустить лишней минуты представления — он не только не относился к числу поклонников фортепианной музыки, но и отправился на подобный музыкальный вечер впервые. Просто тот был увертюрой свидания с Габи, Габи «с „ипсилоном“ на конце», как подчеркивала прекрасная обладательница этого имени. Они познакомились накануне, на игре в сквош (обычный для Инго способ знакомства с девушками), и речь о концерте зашла лишь потому, что наш чемпион недавно получил в подарок два билета. Честно говоря, он предпочел бы лишний раз сыграть с новой знакомой в сквош или побегать вокруг озера Эйбзе, однако та выбрала поход на концерт Пе Файнингер — весьма скандальной особы, чьи выступления неизменно сопровождались какими-нибудь неожиданными выходками, как правило, с оттенком дурновкусия. Очарованный своей новой знакомой, Инго Штоффреген был согласен на все. Они договорились одеться, как подобает в торжественных случаях, и послушать виртуозную игру, а потом поужинать в итальянском ресторане «Пиноккио». Молодой человек заказал там столик. Габи не выходила у него из головы, и казалось, у него есть все шансы завоевать ее. Однако кроме того, что она любит спорт так же страстно, как и он сам, Инго не знал об этой красавице ровным счетом ничего — даже ее фамилии. И телефона тоже. Так что позвонить было невозможно, и вот теперь Габи наверняка ждет у концертного зала и возмущается.
Стрелки часов перевалили за семь. Штоффреген на большой скорости обогнул барочную церковь, из которой как раз высыпало небольшое стадо овечек в лоденовых костюмах — со стороны казалось, что сам сатана пытается заткнуть ими изнутри врата храма. В любой момент мог хлынуть дождь, и паства настороженно поглядывала на небо, явно не радуясь ненастью, ниспосланному Господом в августе. Только одна семейная пара, в облике которой сквозило что-то лицемерно-порядочное, фотографировалась перед газетным киоском у храмовой площади, широко улыбаясь в объектив. Когда необычный бегун в смокинге свернул в пешеходную зону, ему пришлось значительно сбавить шаг, чтобы ненароком не сбить с ног пару-тройку прогуливающихся старушек и прочих праздношатающихся зевак.
Молодой человек сунул руки в задние карманы брюк. В одном из них лежали билеты, в другом — сотенная банкнота, которой, пожалуй, должно хватить на ужин в «Пиноккио». С первыми каплями дождя, брызнувшими в лицо, Инго наконец-то финишировал у здания культурного центра. Неподалеку от входа ждала та самая Габи, «с „ипсилоном“ на конце», одетая в канареечно-желтую ветровку, из-под которой выглядывало черное вечернее платье до колен.
— Четвертый ряд партера. Так близко? — обрадовалась девушка, когда Инго, не проронив ни единого слова, протянул ей билеты. Но заподозрить его в невоспитанности было нельзя — ему просто не хватало воздуха. Габи все поняла и рассмеялась.
— Ну что, заходим? Концерт уже начался. Сейчас отдышишься.
— Извини… узел на галстуке… сто лет не завязывал… провозился… вышел слишком поздно…
Пульс у Штоффрегена был под двести, и лишь к этому времени он заметил, что малость перестарался со своим марафонским забегом.
— Ничего страшного. Ведь ты все-таки успел. Пойдем.
Рубашка липла к спине парня, им владело одно-единственное желание — встать под душ. Но ничего не поделаешь — припозднившаяся пара двинулась к входу в зал. Похоже, Габи не слишком-то рассердилась на партнера из-за досадной заминки. Блондинка со вздернутым носиком, она была почти одного роста с Инго и почти такой же крепкой и мускулистой.
Когда эти двое вошли в опустевшее фойе, к ним сразу же направился важный как индюк служитель в ливрее. Неодобрительно взмахнув рукой, он прижал к губам указательный палец и напустил на себя слишком уж грозный вид, будто бы ему требовалось утихомирить целую банду малолетних преступников, а не перекинуться словом с двумя взрослыми людьми. Для начала привратник отконвоировал опоздавших к гардеробщице, склонившейся над кроссвордом, и через несколько секунд ветровка Габи исчезла в недрах раздевалки. В тот момент, когда его спутница брала номерок, Инго заметил у нее на пальце обручальное кольцо. Еще вчера никаких колец она не носила. Ладно, все равно. Взглянув на хорошо развитые икры партнерши, любитель спорта заключил, что та достаточно вынослива для прогулок по горам. Эта женщина нравилась ему. Сделав несколько решительных вдохов и выдохов, «железный человек» вытер платком пот со лба, отчего платок сделался совершенно мокрым, хоть выжимай.
— Ваши билеты, пожалуйста!
Высокий грозный служитель разглядывал протянутые ему карточки так внимательно, словно надеялся отыскать в набранном мелким шрифтом тексте хоть какое-нибудь основание не пустить опоздавших в зрительный зал. Наслаждаясь своей маленькой властью, он обследовал и оборотную сторону билетов, хотя рассматривать пустое место было уже откровенным перебором. Впрочем, Инго Штоффреген даже слегка обрадовался очередному промедлению — он с шумом вдыхал и выдыхал воздух, нормализуя показатель pH крови.
— Потихоньку… все приходит в норму… — прохрипел рекордсмен по бегу в смокингах. Служитель надменно взглянул на него с высоты своего немалого роста. «Дикарь!» — отчетливо читалось в его глазах. Вернув билеты владельцам, цербер показал им на дверь, занавешенную алым бархатом, однако войти в нее не дал, встав на пути с таким угрюмым видом, словно охранял сокровища нибелунгов.
— Мы проскользнем тихо-тихо, как мышки, — шепотом заверила его Габи, пытаясь взяться за дверную ручку.
Однако человек в ливрее бесцеремонным жестом ухватил девушку за запястье, отводя ее руку прочь.
— Что вы себе позволяете? — вспылила Габи.
— Каждый уважающий себя и других любитель музыки обязан знать, — наставительным тоном прошипел служитель, — что входить в зал во время выступления можно лишь при определенных условиях. Сейчас нужно соблюдать строжайшую тишину, ведь госпожа Файнингер играет пианиссимо. Может быть, даже пиано-пианиссимо!
Произношение у него было явно саксонское: последние слова он произнес как «биано-бианиссимо».
— Когда начнется громкий пассаж, тогда и войдем.
Обрюзглый саксонский великан и два мускулистых баварских гнома замерли в ожидании, слегка наклонившись вперед. Вскоре звуки рояля действительно стали громче. Евгений Либшер — именно так, судя по нагрудной табличке, звали этого ценного сотрудника — приложил ухо к двери и, многозначительно кивнув, пропустил парочку в зал. Пройдя несколько шагов вниз по пандусу, группа достигла четвертого ряда.
— Дождитесь паузы, — прошипел сквозь зубы Либшер. — А потом проходите на свои места. У вас двенадцатое и тринадцатое.
— Но ведь это же в самой середине ряда!
— Ничего, вещь скоро закончится, — отозвался привратник столь напыщенным тоном, как будто бы именно он, а вовсе не Фредерик Шопен написал скерцо № 2 си-бемоль-минор, звуки которого лились в тот момент со сцены. Некоторые из зрителей, сидевших поблизости, услышали шепот и стали недовольно оглядываться на опоздавших.