- Потому что он нуждается в духовенстве.
- Такой лицемер! - воскликнул Фили. - Он заодно с ие-зу-итами.
- Ваше высочество, позвольте, - нежным голосом сказал Перкосини. Спрашивается, насколько важным следует считать этого господина. Несомненно, его легко было бы успокоить небольшим количеством денег.
- В этом я сомневаюсь, - сказала герцогиня.
- Деньгами! - возмущенно крикнул Тинтинович. - Палкой!
- Палкой, хотели вы сказать, барон! - крикнул Палиоюлаи.
Их супруги сладко спросили:
- Ведь вы его уже раз поколотили? Если его высочество хочет этого, сделайте это еще раз. Не правда ли, Евгений! Не правда ли, Максим?
- Ах, это вы тогда совершили экзекуцию! - сказала герцогиня. - Скажите, пожалуйста, господа, нет ли рядом с домом доктора Павица аптеки, где можно получить перевязочный материал? Я спрашиваю так, между прочим.
Оба растерянно вытаращили белки глаз, разинули рты и показали свои челюсти, точно два больших, темных щелкунчика. Герцогиня с досадой размышляла: "Чего ради я волнуюсь из-за этого Павица? Но глупость всех этих людей заставляет меня принять его сторону". После неловкой паузы принцесса тягуче заговорила:
- Нет, я считаю невозможным устранять все жалобы с помощью палки. Но они должны быть устранены В ближайшем будущем я думаю открыть народную столовую. Я уже отдала барону Перкосини относящиеся к этому распоряжения.
Камергер поклонился.
- В следующую среду опять начинаются наши вязальные вечера у Dames du Sacre Coeur. В субботу очередь за молодыми девушками. Прошу помнить это, mesdames. Народ получит суп и шерстяные куртки, это мое твердое решение. Затем, духовная пища. Мы теперь, конечно, католики...
- Конечно, - громогласно подтвердил фон Гиннерих.
- Тем не менее я думаю, что мы можем основать библейский кружок. Вы усердно ходите с подписными листами в пользу церкви Примирения во имя Фридерики, messieurs Палиоюлаи и Тинтинович. Не забывайте барона Рущука; эти евреи умеют давать.
Будущие крупье закатили белки глаз к небу.
- А празднества? - спросила принцесса Фатма, неожиданно появляясь близ освещенного стола.
- Где же благотворительные празднества, дорогая Фридерика? Какой-нибудь базар, рождественские ясли - ведь вы это так называете, не правда ли? Беата Шнакен будет продавать куклы; она восхитительно одевает кукол. У меня будет турецкая кондитерская. Mesdames Палиоюлаи и Тинтинович...
- И бал! - попросила madame Тинтинович.
Фатма огорчилась.
- О, нет, бала не надо!
Она беспомощно заковыляла на своих коротких ногах к Фридерике Шведской и неуклюже бросилась ей на шею.
- Милая, пожалуйста, не надо бала!
Принцесса успокоила ее.
- Дорогая, я тоже против танцев. Я даже хочу побудить директора полиции закрывать кабачки в девять часов вечера. Затем я думаю подействовать на женщин, чтобы они перестали ездить на велосипедах, а вместо этого варили варенье, что я нахожу более нравственным. Вообще безнравственность должна прекратиться. Вот, кажется, и все. Или я что-нибудь забыла?
Никто не собирался что-либо добавлять.
- Как хорошо, дорогая герцогиня, что вы навели меня сегодня на это. Социальный вопрос должен, наконец, перестать существовать, - закончила принцесса, заметно раздраженная.
Супруга турецкого посланника шумно ударила себя в пышную грудь, и на лице ее выразилось удивление.
- Я не понимаю, чего вы так хлопочете. Вы слишком неопытны. Послушайте, что сделал мой муж, когда был пашой в Малой Азии. Христиане пришли с полей, с ними были и правоверные, и всем им было нечего есть, и они были страшно раздражены. Мой муж велел сказать им, что у него есть много муки, и чтобы они пришли во двор замка. Они пришли, и как только они очутились между высокими стенами, мой муж велел запереть ворота, и...
Фатма прервала себя смехом. Она щебетала как ребенок.
- ...и их всех вырезали. Ха-ха! Вырезали. - О! О! - вырвалось у дам Палиоюлаи и Тинтинович, и в их вздохах смешивались ужас и желание.
- Они толкались и кричали, как свиньи на тесной телеге мясника, когда их стаскивают одну за другой.
Принцесса снисходительно улыбнулась.
- Нет, моя милая Фатма, у нас это вызвало бы слишком много шуму.
Фон Гиннерих шумно переступил с ноги на ногу.
- К сожалению! - вдруг крикнул он, побагровев. Анекдот гаремной дамы воодушевил прусского майора.
- Мы остаемся при супах и шерстяных куртках, - решила Фридерика Шведская.
- Не правда ли, моя милая герцогиня Асси, вы возьмете на себя почетное председательство в каком-нибудь из моих благотворительных учреждений? Ведь вы тоже интересуетесь разрешением социального вопроса.
- Ваше высочество, я еще никогда не думала об этом. Возможно, что когда-нибудь мне вздумается.
Со всех сторон посыпались изумленные вопросы.
- Но почему же тогда ваша светлость интересуетесь Павицом?
- Почему вы были у морлаков?
- Уже два раза?
- Потому что я скучала, - объяснила герцогиня. - Тогда я вспомнила о народе. Народ - это самое странное, что я знала в жизни. Всегда, когда я встречалась с ним, он был для меня загадкой. Он приходит в ярость из-за вещей, которые должны были бы быть для него совершенно безразличными, и верит в вещи, которые только помешанный может считать истинными. Если ему бросить кость, как собаке, - а в чем, в сущности разница? - он ее, правда, будет грызть, но не станет вилять хвостом. Ах, это всегда больше всего возбуждало мое любопытство. Поэтому я не верю и в то, что супами и шерстяными куртками все будет улажено...
- В этом, ваша светлость, вы заблуждаетесь, - высокомерно сказала принцесса. - В этом вы решительно заблуждаетесь.
Герцогиня продолжала:
- Император Наполеон очень заботился о своем народе. Париж процветал и становился все жирнее. Я не думаю, чтобы там было много людей без супа и шерстяных курток.
Кто-то простонал:
- Ах, Париж!
- Тем не менее, народ с неистовством бросился в эту излишнюю и неразумную войну. Во время наших путешествий меня поражало многое, но больше всего черная толпа и среди нее, в желтом свете газовых фонарей, бледные, потные лица, кричащие: "В Берлин!"
- Ах, Париж!
- Ваша светлость, вы присутствовали при всем этом до самого конца. Вы, наверное, можете сказать нам: где Аделаида Трубецкая?
- И д'Осмонд?
- И графиня д'Ольней?
- И Зози?
Герцогиня пожала плечами.
- Говорят, что маленькая Зози любит коммунара. Она стоит на улицах на опрокинутых шкапах и омнибусах и заряжает ружья.
- Quelle horreur! После маркиза Шатиньи - коммунар!
Madame Палиоюлаи с горечью сказала:
- События в Париже просто гнусность. Посмотрите, какие перчатки я принуждена носить. Из Парижа я, конечно, их больше не получаю. Мыслимо ли это?
- Но Фридерика успела еще получить шляпу. Послушайте, герцогиня, вы должны посмотреть ее! - взволнованно воскликнул принц Фили. Вдруг все закричали, перебивая друг друга. Дамы торопливо хватали и показывали свои веера, кружева, браслеты. Перкосини в оживленной беседе старался пробудить в герцогине общие воспоминания о праздничных днях. Бесцветное лицо принцессы слегка порозовело. Палиоюлаи и Тинтинович с мужественно сдерживаемой скорбью напоминали друг другу об игорных домах, которые оба знали, и хорошо знакомых обоим альковах известных дам. Слово "Париж" наэлектризовало их уставшие в тяжелом воздухе далекой провинции сердца. Сияние города-светоча доходило и до этого далекого моря, и людям, жившим здесь, он казался сказкой, желанным мифом. Его имя, произнесенное перед этими людьми Востока, производило на них такое впечатление, какое производят на детей Запада сказки "Тысячи и одной ночи". И едва вернувшись из поездки в Париж, они думали об источниках для покрытия расходов на новую: дамы - об экономии на обедах, на белье, кавалеры - о тотализаторе и карточных столах, монархи - о народе.
Принцесса Фатма с напряжением атлета поставила свою тяжелую ногу на стул и предлагала всем убедиться, что ее мягкий кожаный башмак облегает икру до самого колена.
- Это Париж, - благоговейно говорила она. Чтобы опять попасть на пол, она оперлась всей тяжестью о плечо наследника престола, который стоял, с любопытством нагнувшись над ней. Он задыхаясь вырвался из объятий прекрасной женщины, поднес ко лбу носовой платок и пробормотал неуверенно, искоса бросая взгляд на фон Гиннериха:
- Терпеть не могу женщин.
Еще не совсем придя в себя, он крикнул с насильственной веселостью:
- Что вы скажете, герцогиня, о нашей Фатме? Правда, она прелесть?
Она протянула турчанке руку.
- Из всех мнений, которые здесь были высказаны, ваше понравилось мне больше всего. Оно было искренне.
- Ваша светлость слишком любезны, - с милой детской улыбкой ответила Фатма. Фили зашептал:
- Ну, остальные наговорили чересчур много глупостей. Ваша светлость знаете: если бы я мог... Мне, к сожалению, не позволяют ничего, но с остальными прошу меня не смешивать. Фридерика болтает бог знает что...
Фатма вмешалась.
- Ни слова против вашей жены, ваше высочество. Она моя подруга.
- Потому что у вас обеих такие милые мужья. Вы вечно торчите вместе и рассказываете друг другу как вам хорошо живется.
- Я хотела бы познакомиться с пашой, - сказала герцогиня.
- Я приведу его к вам, ваша светлость. О, он силен и энергичен, - с почтением заявила Фатма.
- Такое именно впечатление он произвел на меня но вашему рассказу.
Фатма вздохнула.
- К сожалению, он не верен мне, - точь-в-точь, как вот этот моей бедной Фридерике.
- Посмотрите-ка на нее! - воскликнул Фили. - Вам ли возмущаться против существующего порядка вещей? У паши есть свой гарем, так оно и должно быть, и у меня тоже свой гарем.
- У вас тоже, ваше высочество?
- Разве я не могу иметь их всех? Палиоюлаи, Тинтинович, что вы думаете? Шнакен тоже хочет меня! Мне прямо неловко, когда она это показывает перед всем обществом. Перкосини тоже негодяй. У него всегда есть девочки, которых он мне предлагает. Ах, что там...
Он полуотвернулся и, запустив бледную ручонку в редкие бакенбарды и надув губы, уставился в землю.
- Терпеть не могу женщин.
Фатма опять вздохнула, погруженная в свои мысли.
- Если бы только я могла тоже хоть раз изменить ему.
- Паше? - спросила герцогиня. - Ведь вы любите своего мужа?
- Именно потому. Пусть он почувствует, каково это. Но в том-то и горе, что это не выходит. То, что я проделываю здесь среди христиан, в парижских туалетах, ему совершенно безразлично.
- В самом деле?
- Только в гареме - там он этого не потерпит, там не должно происходить ничего.
- Что вы? - сказал Фили, опять возбуждаясь.
- Потому-то мне так хотелось бы привести в гарем мужчину... Так хотелось бы, - повторила она, складывая руки.
- Ах, возьмите меня, - просил принц.
- У паши, вероятно, есть кривая сабля? - улыбаясь спросила герцогиня.
- В том-то и дело, - подтвердила Фатма, широко раскрывая глаза.
Наследник престола хотел что-то сказать, но торопливо закрыл рот. Его супруга вынырнула из глубины своего кресла, ее высокая фигура бесшумно скользнула к беседовавшим. Фатма отошла с Фили. Принцесса положила свою холодную худую руку на руку гостьи и заговорила с заметным смущением.
- Как вы себя чувствуете, моя милая герцогиня? Не холодно ли здесь? Как я мерзну на юге! Эти сквозняки из каминов! И эта застывшая пышность!
Она обвела безутешным взглядом позолоченную мебель королевских дворцов, наполнявшую едва половину комнаты.
- И потом духовная пустыня. Когда мы дебатируем высшие проблемы, вы не должны думать, дорогая герцогиня, что я довольствуюсь пустыми фразами, которые носятся здесь в воздухе. Не смешивайте меня с окружающими...
- Как можно! Ваше высочество так много размышляли...
Но принцесса, казалось, все еще не успокоилась.
- Если бы народ знал, - мы, сильные мира сего, тоже не всегда счастливы, - протяжно сказала она, и затем тихо, торопливо, как бы вдруг решившись, прибавила:
- Посмотрите на моего бедного мужа... Мы оба достойны сожаления. Каждый пользуется его слабостью. Перкосини, по-видимому, продает ему коньяк. У барона чересчур развиты коммерческие наклонности. А женщины! Все бросаются на шею наследнику престола. В Стокгольме я и не подозревала, что существуют подобные нравы. Он иногда плачет у меня на груди и жалуется мне, - но что вы хотите, он слаб. Очень слаб.
Она впилась своим неподвижным, бледным взглядом в лицо герцогини. Умоляюще, прерывающимся голосом она пролепетала: