Вот кишлак Янгибазар. Янги означает «новый». А слово «базар» старое, старей не бывает. Кому не захочется побывать на новом базаре! И дело сделано. В кишлаке Янгибазар уже кипит веселый торг.
Переводчик-востоковед капитан Черкашин шел по кишлачному базару. Он знал Восток с детства, понимал тонкости и традиции торга, умел отбрить язвительного на язык шутника-продавца, мог и по рукам ударить, выбрав себе что-нибудь подходящее. Короче, знал, умел, мог, но бывать на базарах в последнее время ему приходилось нечасто. А в тот день просто повезло.
На базар он попал в особый для кишлака Мегри базарный день благодаря случайности. В десять утра Черкашина вызвал начальник штаба. Спросил, будто сам не знал совершенно точно, о чем спрашивал:
— Когда едешь в крепость?
— В двенадцать тридцать.
— Отлично! До двенадцати тебя ангажируют. Приехал майор Мансур из ХАД. Просит отрядить тебя ему в помощь. Иди, он ждет у капитана Маслова.
ХАД — служба афганской государственной безопасности. Раз просят о помощи, значит, неспроста.
Майор Мансур, круглолицый крепыш лет тридцати, вечно усталый и всегда бодрый, неизменно озабоченный и постоянно веселый, встал навстречу Черкашину.
— Здравствуй, рафик Черкаш!
Майор неплохо говорил по-русски и пользовался любой возможностью, чтобы расширить языковую практику. Черкашин, в свою очередь, говорил с Мансуром только на пушту.
— Дело есть, дорогой товарищ, — продолжал майор Мансур. — Надо, чтобы ты пошел с нами на базар. Сегодня торговый день. Есть сведения, что появилась группа террористов. Разведчики. Так их просто на базаре не выявишь. Им нужен советский офицер. Тогда они сами на него выйдут.
— Кого вы конкретно ищете?
— Кривого Маруфа. Есть такой тип. Я правильно эта сказал — тип?
— Правильно. Но я такого не знаю. Каков он?
— Не знаешь — не скажу. Тебе лучше и не знать. Увидишь — забеспокоишься. Он сразу поймет. Потом, как я думаю, сам Маруф на базаре не будет. Его люди придут. Через них самого Маруфа найдем.
— Все понял, — сказал Черкашин, несколько обидевшись. — Только учти, у меня времени мало, рафик Мансур.
— Час есть? Этого хватит. Они тебя быстро найдут.
— И, как у нас говорят, «перышко в бок»?
— Нет, товарищ, не так. Им нужен живой человек. Они его увести хотят. Потому, увидят тебя, круги делать будут. Потом…
Мансур замялся, не найдя нужного слова, но на пушту все же не перешел. Он просто с шумом потянул воздух носом, показывая, что будут делать душманы.
— Обнюхают, — подсказал Черкашин.
— Точно, обнюхают. Этого будет достаточно. Мои люди все время рядом. Крепкие люди. У них глаза широко открыты. Ты не опасайся совершенно.
Слово «совершенно», должно быть, очень понравилось Мансуру, и он повторил:
— Ты совершенно не опасайся. Понимаешь?
Черкашин понял и пошел на базар.
Теперь, толкаясь в толпе, он боками ощущал, что здесь совершенно не безопасно. Его тискали, затирали, закручивали, Он внимательно вглядывался в лица, но так и не заметил ни опекунов, обещанных майором, ни подозрительных лиц, из числа тех, кто должен был его «обнюхивать».
Базар жил своей, ни с чем не сравнимой жизнью. Суетился простой люд. Всюду поспевали торговцы мелким товаром. Их кормила неуемная увертливость, умение раньше других оказаться рядом с тем, кто даже случайно забрел на торжище. Авось и подойдет кому-то их немудреное барахло. Одному зажигалка «Ронсон», бывшая в употреблении, но все еще блестящая и почти как новая. Другому — пачка лезвий «Жиллет». Третьему — батарейка к транзистору. Конечно, даты выпуска и срока годности на ней не указано, но ведь дешево продается, и, если аллаху будет угодно, батарейка эта может оказаться совсем неплохой.
Солиднее выглядели торговцы товарами, имевшие собственные лавки и мастерские. Они либо сидели у открытых дверей каморок, забитых всяческим барахлом, либо, прислонившись к косякам, стояли рядом, степенные, суровые, полные достоинства и понимания своей значимости в этом неугомонном мире.
Черкашин остановился возле мастера-медника, работавшего возле своей лавчонки. Тот сидел прямо на земле, подстелив под себя обрывок старой, потертой кошмы, и выбивал из листа металла веселую, звонкую чашку. Между ног мастера стояла толстая чурка с вырезанным углублением, которое напоминало полусферу. Полость была тщательно отполирована, и мастер — остад — вбивал в неё металлический лист. Бил он быстро и точно, резкими, внешне легкими движениями. Брал не силой, а мастерством. Молоток тюкал и тюкал, и Черкашин даже уловил нехитрый мотив, который, веселя себя, выстукивал медник: тюк, так, так, чи-чи, тюк-тюк-тюк. Под ритмичный бой молотка можно было свободно приплясывать или петь протяжную, заунывную песню. Подумалось, что, должно быть, узбеки назвали кузнеца именно из-за ритма, выбиваемого им в работе, тактакачи — слово как стук.
Пробившись сквозь водоворот толпы, Черкашин выбрался на место, где не было большой давки. Длинным рядом здесь сидели торговцы случайным товаром. Нужна одна пуговица — здесь ее наверняка найдешь. Гвоздь, винт, шайбу, порошок для крашения одежды — все можно сыскать в этом ряду, если поглядеть повнимательней.
Замурзанные мальчишки возились у арыка. Мимо проскрипела арба с ленивыми колесами. Ее тащила облезлая кобыла с длинным, никогда не подрезавшимся хвостом.
Солнце ярилось, и даже в тени деревьев не скрыться от жары.
У дувала стоял верблюд. Огромными, отрешенными от забот мира сего глазами глядел он на окружающих и лениво шевелил челюстями, что-то пережевывая.
Нищий, обтерханный, тощий, с красными слезящимися глазами, протянул к Черкашину сухую дрожащую руку. Капитан, стараясь не встречаться с просящим взглядом, положил на ладонь монету. Рука цепко сжала подачку. Нищий склонился в поклоне и пробормотал еле слышно:
— За вами, ференги, ходит нехороший человек. Очень нехороший.
Он тут же распрямился и гордо отошел. Монетка исчезла в обрывках одежды.
Черкашин огляделся, но не заметил ничего подозрительного. Почему же нищий заметил то, чего не способен распознать он сам? Стало зябко от предчувствия невидимой опасности.
Неподалеку Черкашин заметил торговца необычным товаром. Расстелив на земле изрядно вытертый, некогда цветной коврик (об этом свидетельствовали блеклые зеленые и красные пятна нитей), сидел седой старик в очках. Он выложил перед собой целую кучу старых монет — медных, в цветах от красного до черно-зеленого и просто черного; серебряных — тусклых и светящихся благородным блеском; медно-никелевых — серых, прошедших через множество рук и кошельков, и совершенно новых, сияющих своей нетронутостью.
С деланным безразличием — надо же было как-то растянуть время — Черкашин присел на корточки и начал перебирать монетки.
Продавец сидел не шевелясь, со спокойствием монумента. Он ничем не пытался помочь любопытному, будто не был заинтересован в покупателях.
Капитан взял в руку американский медный одноцентовик с профилем президента Линкольна. Новенький, с датой текущего года, битый Денверским монетным двором, о чем свидетельствовала маленькая буква «д», помещенная на блестящем поле. Откуда и какими путями, из каких душманских рук попала эта заокеанская блестка в кучу монет на кишлачном базаре? А вот большие, как пуговица от пальто, сто перуанских солей. Потускневшая в долгих странствиях, монета могла стать темой целой диссертации. Как пройден ею огромный путь от Анд до Гиндукуша? Ну, если не диссертация, то по крайней мере тема для приключенческой повести.
И вдруг Черкашин заметил тяжелый толстый кружок, покрытый густой патиной. С трепетом, хорошо знакомым первооткрывателям — археологам, геологам, коллекционерам, — он взял этот небольшой серебряный диск пальцами. Благородный металл, тронутый временем, удивительно красиво подчеркивал рисунок монеты. Весь круг занимала голова прямоносого мужчины в шлеме воина. Полутона прекрасно оттеняли малейшие детали рисунка.
Сдерживая удивление, Черкашин перевернул монету. Реверс оказался более потертым. Но все равно ясно просматривалась фигура бога или властителя, сидящего на высоком троне. В одной руке он держал жезл, на другой сидел сокол.
Черкашин понял — это эллинская тетрадрахма. Возраст, как минимум, две тысячи триста лет. Две триста! Ошибка почти исключалась. Во-первых, голова на аверсе — это Александр Македонский. Во-вторых, в этих краях нет такого потока коллекционеров, ради которых стоило бы изготовлять подделки.
Черкашин держал в руке монету, ощущая острое желание с кем-то поделиться радостью находки. И тут же, будто угадав его желание, из-за спины кто-то подал голос:
— Прекрасная вещь, уважаемый рафик шурави. Не боюсь ошибиться — это Искандер. Великий полководец и царь.
Черкашин обернулся. Перед ним стоял невысокий пожилой мужчина в поношенном сером костюме и суконной шапочке. Он смотрел на монету острым взглядом, хотя явно интересовался самим Черкашиным. Капитан лопатками ощутил опасность. И все же набрался выдержки, кивнул головой, вежливо ответил на приветствие. Вызывать подозрение незнакомца неожиданной насторожённостью он просто не имел права.
— Уважаемый Мутташокир знает толк в старых монетах, — сказал незнакомец, словно бы рекомендуя торговца. — Если вы знаток старины, обратите свой благородный интерес на эти дирхемы.
Мужчина нагнулся, взял с коврика плоский тонкий диск.
— Вы узнаете, что это?
С трудом преодолевая неприязнь, сдерживая растущее напряжение, Черкашин ответил:
— Нет, сожалею, но таких монет не знаю. Что это?
Он пытался держаться как можно естественнее. И все же невольно отодвинулся в сторону, так, чтобы не подставлять старику спину. Тот его маневр словно бы и не заметил. Приподняв монетку двумя пальцами, он оглядел ее и прочитал надписи:
— Это, уважаемый господин, дирхем династии Караханидов. 423 год хиджры. Вот надпись: «Тобгач Бугракарахан Али». — Мужчина покрутил монетку. — А вот еще имя: «Али ибн ал-Хасан. Фи вилаяти хан ал-Аджел Кутб ал-Дауда».
Черкашин слушал вполуха, а сам искоса поглядывал на майора Мансура, которого заметил шагах в трех от себя, возле торговца медными тазами. Их взгляды встретились. Всего секунду они смотрели один на другого, и тут же Мансур с безразличием отвел глаза. Черкашин понял: ему пока ничто не угрожает. Тогда он стал слушать слова, к нему обращенные, более спокойно. А мужчина говорил таким тоном, словно рекомендовал ему собственный товар.
— Красивая вещь, уважаемый. Живая история Средней Азии. Караханиды — это Бухара, Кушани, Фергана. Тюрки из племени ягма. И в то же время арабские надписи: «Ибн ал-Хасан». Обратите внимание на это движение культур. А вы знаете, что рушило в те времена великие ханства?
Черкашин, прежде чем ответить, еще раз осмотрелся. Никого подозрительного рядом не было. Ответил спокойно:
— На мой взгляд, империи и ханства всегда рушили междоусобицы.
Старик пристально взглянул на капитана поверх очков.
— Вы молоды, — сказал он с некоторой долей удивления, — но суждения ваши поистине мудры. Междоусобицы — это бич народов. Они лишают сильные нации силы, разума, живой крови. Лев, пожирающий самого себя с хвоста, — вот символ такой войны.
И тут же, будто испугавшись чего-то, старик оставил тему. Передавая Черкашину монетку, он сказал:
— Кстати, уважаемый, в мире многое бывает связано между собой теснее, чем видит непосвященный глаз. Вас не интересовало, откуда произошло название монет мусульманских стран — дирхемы?
— Нет, — сказал Черкашин. Он хотя и втягивался в разговор, но ни на секунду не терял осторожности. — Я не задумывался над этим. Впрочем, если и задумаюсь, все равно не скажу: мало знаю монеты Востока. Больше занимался русскими монетами и антикой.
— О, антика здесь как раз и нужна. Слово «дирхем», уважаемый, произошло от названия эллинской драхмы. Обратите внимание — даже звучания схожи.
— Действительно, — признал Черкашин. — Сейчас я это чувствую, но раньше не задумывался над этой связью. Непросто бывает проследить судьбу слов.
— А вы обратите внимание и на такой факт. Пути новых слов часто совпадают с путями войны или торговли. Металлические драхмы шли на Восток с фалангами Искандера Зулькарнайна — Александра Македонского. Но драхма как слово не была завоевательницей. Она поселилась в наших краях и сменила свое имя, чтобы стать местной.
Черкашин мельком взглянул на часы. Стрелки показывали — пора спешить. Немного поторговавшись, он купил тетрадрахму и дирхем Караханадов.
— Вы приобрели хорошие вещи, — сказал ему старик. — Мне было приятно поговорить с вами. И ваш пушту, уважаемый шурави, безупречен.
Они вежливо распрощались. Черкашин двинулся к выходу. На этот раз он постарался миновать толпу и пошел мимо фруктового ряда, где народу толклось поменьше. Неожиданно к нему подошел майор Мансур. Взял Черкашина за локоть, стиснул его.
— Спасибо, рафик Черкаш.
На этот раз майор Мансур говорил на пушту. Видимо, не хотел, чтобы на базаре слышали, что он знает русский.
— Успешной была охота? — спросил Черкашин.
— Очень. Спасибо тебе. Ребята взяли два следа. Ты был хорошей приманкой, рафик Черкаш.
— Скажи честно, это тот, который разговаривал со мной о монетах?
Майор Мансур засмеялся. В его смехе звучали радостные, беззаботные нотки.
— Нет, Черкаш. То был поханд [10] Абдулхан. Большой ученый. Уважаемый человек. Историк.
Черкашин почувствовал легкое разочарование. Знать бы, кто с ним беседовал, задал бы несколько давно интересующих его вопросов.
— Если хочешь, — предложил Мансур, — я тебя с ним познакомлю поближе.
— Спасибо, — поблагодарил Черкашин искренне и спросил: — Кто же все-таки были те двое?
— Рафик Черкаш, — они отошли далеко от базара, и теперь майор Мансур перешел на русский, — не берите на себя чужие заботы. Вы были совершенно безопасны. Для меня это главное. А кто те двое, я скажу потом, когда мы сами узнаем.
Черкашин понял, что продолжать этот разговор неудобно.
— Я пошел, — сказал он, протягивая майору руку.
— Вас довезут, рафик Черкаш. Вон за арыком стоит человек. Он ждет вас.
Они обменялись рукопожатием. Черкашин перепрыгнул через арык и подошел к приземистому круглоголовому крепышу, который стоял, прислонившись к двуколке.
— Здравствуйте, мир вам, — сказал возница, увидев Черкашина. — Садитесь, уважаемый, дорога нам известна. Я отвезу.
Унылый конь стоял, склонив голову и безвольно опустив уши. Жара донимала даже животное. Только хвост, живший, казалось бы, самостоятельно от недвижного тела, неутомимо мотался из стороны в сторону. Надоедливые мухи тем не менее не обращали внимания на беспокойное помело и копошились на крупе коняги густыми гроздьями.
Унылой выглядела и двуколка. Лет десять назад она, должно быть, по здешним меркам казалась шикарным экипажем и служила для перевозки людей состоятельных, привыкших не столько ходить, сколько посиживать в холодке. Но сейчас темно-бордовый бархат, которым коляска была обита, и кисти, ее украшавшие, обветшали, поистерлись.
Черкашин встал на приступочку и забрался под тент.
Возница дернул вожжи. Коняга лениво шевельнулась, напряглась немощным телом, подалась вперед. Колеса скрипнули, двуколка тронулась.
Круглоголовый возница сидел рядом с Черкашиным как монумент, не выказывая пассажиру ни особого внимания, ни любопытства.
Голосистый базар удалялся с каждым оборотом колес.
Черкашин улыбался. Как многообещающе и заманчиво было начало детективной истории! Сколько тревожных, волнующих минут он пережил, ощущая себя дичью на большой охоте душманов, и как все прошло легко, просто, без напряжения. Да и была ли история детективной? Может, майор Мансур рассказал ему о своей двойной удаче просто так, чтобы успокоить русского товарища? Мол, не зря ты тут ходил и потел, капитан. А он и впрямь там ходил не зря. Тетрадрахма Македонского, говорящий свидетель эпох более чем давних, лежала в его кармане…
У штаба Черкашина уже ждала машина. Он ехал в крепость Дэгурбэти дзалэй.
Шурави — это люди советские
КРЕПОСТЬ ДЭГУРБЭТИ ДЗАЛЭЙ