Полудолин подошел поближе и остановился за спиной солдата. Тот, не заметив офицера, увлеченно продолжал свое дело. Теперь Полудолин видел — солдат большим ножом точит деревянные колышки. У его ног лежала кучка нарезанных пилой чурбачков, а рядом груда поменьше, по всему видно — готовая продукция. Для чего нужны в военном деле такие колышки, майор не имел понятия, но подумал, что человек этот вряд ли стал бы заниматься делом бесполезным.
Ничего не говоря, Полудолин взял вторую канистру и сел рядом с солдатом. Тот, увидев наконец майора, хотел вскочить, но Полудолин придавил его плечо ладонью: «Сиди!»
— Здравия желаю! — сказал солдат с заметным грузинским акцентом, и лицо его осветила приветливая улыбка. — Совсем не успеваю.
— Зачем они? — с любопытством спросил Полудолин. Он достал из кармана складной нож, взял чурочку и стал ее обстругивать.
— Для рябой бочки, товарищ майор.
— Для рябой бочки? А что это такое?
— Виноват, товарищ майор, — смущенно сказал солдат. — Вы у нас новенький. Я забыл. Рябую бочку только старые знают.
Он произнес слово «новенький» с изрядной долей снисходительности, с какой в школах обращаются к новичкам, появляющимся в классе в середине учебного года. Но Полудолина это не задело. В беседах с комбатом он уже сделал вывод, что звездочки на погонах пока предоставляли ему здесь только право старшинства, но о его боевой зрелости нисколько не свидетельствовали.
Солдат тем временем поднялся с места и, как положено по уставу, церемонно представился:
— Рядовой Гогиашвили. Вахтанг Георгиевич. Водитель спецмашины. По-простому — водовоз. Здесь без своей воды жить трудно. Моя спецмашина и есть «рябая бочка».
Полудолин тоже встал. Только теперь увидел он на груди солдата медаль «За отвагу». Судя по цвету ленты, носил ее Гогиашвили не первый месяц.
Полудолин пожал солдату руку. Сказал подобающие слова.
— Теперь прошу мою машину посмотреть, — предложил Вахтанг.
— Рябую бочку? — спросил Полудолин, с удовольствием произнося понравившееся название и не представляя, что увидит.
— Так точно, ее.
Они прошли под легкий навес, где стояла цистерна с надписью на борту: «Питьевая вода». Замполит сразу обратил внимание на то, что бочка была и в самом деле рябой. Бока цистерны, покрытые серой краской, испещряло множество бурых точек.
Полудолин подошел поближе и разглядел, что это гайки, замазанные охрой.
— Откуда это? — спросил он, не догадываясь о причинах их появления.
— Моя беда, — ответил Гогиашвили серьезно. — Горе прямо. Космос освоили — бочку бронебойную сделать не хотим.
— Почему бронебойную? — спросил Полудолин и вдруг сообразил: — Так это от пуль?!
Он тронул пальцем нижнюю гайку, посаженную на резиновой шайбе и туго затянутую.
— Так точно, — подтвердил Гогиашвили. — Сил бороться нет. Уже восемьдесят две дырки заделали.
— Все ваши? — спросил Полудолин, и морозные пупырышки тронули кожу на руках.
— Двенадцать до меня было. Остальные мои.
— Сами-то не ранены?
— Вероятность невелика в меня попасть, — сказал Гогиашвили серьезно. — Бочка большая, а я не такой большой.
Гогиашвили не сказал «я маленький». Он был человеком гордым. И даже случайным словом не позволял себе задеть собственную гордость.
— Что-то вы часто попадаете в переделки, — заметил Полудолин.
— Обязанность такая, — ответил солдат. — В рейд без танков ходим запросто. Без рябой бочки — никогда. Наверное, помните фильм, где поют: «Если в бочке нет воды, не туда и не сюда».
— «Потому что без воды и ни туды и ни сюды», — поправил Полудолин. — Без нее действительно туго.
— Нет, товарищ майор, — возразил Гогиашвили. — Не туго. Без нее здесь просто дня не проживешь. Я иногда два-три раза подвожу. И не хватает. Нужна модернизация. — Вахтанг выговорил это слово как-то по-особому, перекатывая звуки во рту, будто смаковал их.
— Что предлагаете?
— Надо на военные бочки ставить борта из броневых листов. Это главное. И кабину немного усилить. Много раз просил сделать — не делают.
— Добьемся! — заверил его Полудолин. — Модернизируем.
Он хотел произнести слово так же, как и Гогиашвили, но у него не получилось.
Почувствовав, что замполит поддерживает его, солдат обратился к нему еще с одной просьбой.
— Рябая бочка — нехорошо, — сказал он. — Разрешите мне на ней надпись сделать.
— Какую?
— «Амирани» хочу написать. По-русски и по-грузински.
— Что значит — Амирани?
— Вы не знаете, кто такой Амирани?! — искренне удивился солдат.
Полудолин улыбнулся. Знал бы Гогиашвили, сколько еще есть на свете неведомого их майору. Если б только знал!
— Амирани — это герой. Наш, грузинский, Прометей. Научил людей железо ковать. Сам был огромный, смелый. Глаза — как целое сито. Силой обладал — будто дюжина быков и буйволов. Мне так приятно назвать машину.
Полудолин, глядя на восторженное лицо солдата, хотел было дать согласие, но вдруг подумал, что Гогиашвили, наверное, кому-то уже излагал свою идею. Почему ему не разрешили? Подумав, сам нашел ответ.
— Нет, — сказал он солдату. — Никаких надписей.
— Почему, товарищ майор? — спросил тот разочарованно.
— Очень просто, Гогиашвили. Представьте, вы сидите в засаде. Идет колонна. В ней три наливные машины. На одной — большая надпись. На двух других — нет. Какую вы сами постараетесь поразить первой, если смысл надписи вам неясен?
Солдат думал недолго. Изумленно качнул головой:
— Мощная психология! У меня самая большая надпись! Может, потому так часто стреляют?
— Может, и так, — сказал Полудолин. — Давайте попробуем бочку перекрасить. Надпись сделаем поменьше. Слово «Амирани» напишите на крышке капота изнутри. Устроит?
— Ва! — Солдат стоял и широко улыбался. Потом на радостях стукнул кулаком по цистерне. — Мы еще поживем! Салют, Амирани!
— Один вопрос, Вахтанг. Как вы относитесь к Синякову?
— Товарищ майор! — воскликнул Гогиашвили. — Этот человек очень настоящий. Очень!..
Последним, с кем беседовал Полудолин о Синяково, был капитан Ванин.
— Синяков? — переспросил он майора. — Никаких вопросов! Две государственные награды: медаль «За боевые заслуги» и представлен к ордену Красного Знамени.
— Вы говорите о представлении как о состоявшемся награждении, — заметил Полудолин. — По-моему, это все же вещи разные.
— У нас в роте, — ответил Ванин с некоторым вызовом, — само представление можно рассматривать как награду. Такую мы ввели систему.
— Каюсь, с вашей системой не знаком. Просветите, Тимофей Кириллович.
— Это мне, видимо, каяться следует, потому как допускаю самовольство. Дело в том, что от существующей системы наград я лично не в восторге.
— Интересно! — произнес Полудолин с иронией. — Претензии у вас, как вижу, с большим размахом. Чем же эта система вам не угодила?
— Коли спрашиваете, отвечу прямо: мало в ней по нынешним временам демократичности. Что вы так на меня смотрите? Не то говорю? Только разве годна ко всему одна мерка: если мы живем в демократическом государстве, то все, что вокруг делается, демократично.
— Разве не так?
— Я вижу, вам не очень нравится слушать, поэтому давайте не будем продолжать.
— Почему? Раз уж начали — говорите.
— Тогда лучше по порядку, товарищ майор. Так вот, на мой взгляд, в нашей наградной системе два недостатка. Во-первых, нет в ней системности. Во-вторых, в ней должно быть больше демократичности.
— В системе нет системности. Забавно.
— Не забавно, скорее, печально. Вообще-то, орденов, медалей, почетных званий у нас хватает. Да вот появлялись они в разное время и не укрепляли систему наград, а, наоборот, вносили в нее хаос. Возьмем орден «За службу Родине в Вооруженных Силах». По статуту награжденный таким орденом трех степеней имеет право на бесплатный проезд в любом транспорте по стране раз в году. В городах он не обязан платить за проезд в метро, трамвае, троллейбусе. Ежегодно ему дают бесплатную путевку в санаторий. Хорошо? Думаю, даже очень. Я не против: награда есть награда. Но вот у нас в Нижнем живет Иван Егорович Маслов. Ветеран. Гвардии капитан Отечественной войны. Летчик-истребитель. У него орден Ленина, Красного Знамени и два — Красной Звезды. К сорокалетию Победы наградили «Отечественной войной». Итого — пять высших орденов страны у старика. Орден Ленина! А ни права на бесплатный проезд, ни путевки льготной не предусмотрено. Это что — система?
— В принципе нет, — согласился Полудолин.
— А не в принципе? Почему три ордена Славы выше, чем два ордена Ленина?
— Согласен, есть над чем подумать. А что со вторым пунктом?
— Думаю, так же. Нужно демократизировать систему наград. Вот такой пример. Тот же орден «3а службу Родине в Вооруженных Силах». По статуту им награждаются военнослужащие вне зависимости от рангов. Но видели ли вы хоть одного солдата или сержанта с этим орденом? Нет. Как-то само собой его сделали офицерским. Больше того — старшеофицерским, я бы сказал. Затем, товарищ майор, о порядке награждения. Вы где-нибудь видели, чтобы представления обсуждались личным составом?
— На это есть командиры и политработники. Какие основания не доверять их мнению?
— Оснований нет, но вот у меня есть интересная выписка.
Папин достал из кармана записную книжку и развернул ее.
— Послушайте, товарищ майор, как царский вельможа Григорий Потемкин советовал Суворову награждать медалями особо отличившихся солдат. Вот: «За исключением одной, девятнадцать медалей серебряных для нижних чинов, отличившихся в сражении. Разделите по шести в пехоту, кавалерию и казакам; а одну дайте тому артиллеристу, который выстрелом подорвал шебеку. Я думаю, не худо б было призвать к себе по нескольку или спросить, кого солдаты удостоят между собой к получению медали». Не кажется ли вам, товарищ майор, что вельможа ценил солдатское мнение? Вдуматься только: «кого солдаты удостоят между собой»! За конкретный подвиг светлейший князь наградил одного сам. Подбил шебеку — тебе медаль. А за храбрость в бою награждение велел отдать в руки однополчан. Между прочим, до последних дней империи, насколько я знаю, солдат в бою награждали по приговору товарищей.
— Зерно в этом есть, — сказал раздумчиво Полудолин. — И звучит красиво: «наградная демократия». Но в чем ее преимущества? Вы, к примеру, считаете себя справедливым командиром?
— При чем тут, что я считаю?
— При том, Тимофей Кириллович. Если подходить к людям справедливо, то почему мы не должны доверять вам их награждение?
— Хотя бы потому, что коллективное мнение всегда выше.
— Если только это…
— Не только. Сократится предвзятость при назначении наград. Меня до сих пор совесть мучает, как вспомню о лейтенанте Косогове.
— Кто это?
— Взводный был у меня. Как его представлю, на ум приходит слово «витязь». Честный, открытый, прямой, смелый, добрый. Всё при нем. Но горячий. Отличился на Синем перевале. Трое суток без тепла и еды держал банду. Представили его к Красной Звезде. По заслугам. Пришли награды. Трем сержантам — ордена, а ему, взводному, — медаль. Интересуемся — почему? Из штаба отвечают: такой-то вычеркнул Косогова. Он у вас, дескать, спорить горазд. Оказывается, припомнили случай, когда Косогов возразил майору из штаба. Возразил резко, но по делу. И тот запомнил. Теперь вопрос: мы что, хотим иметь ежей без колючек? Чтобы они в бою ничего не боялись, а при виде своего начальника штанишки орошали?
— Ну, ну, капитан! Опять вы в крайности. Лучше расскажите, что вы добавили в наградную систему от себя.
— Общественное мнение, товарищ майор. После одного боя собрал роту. Говорю: работали хорошо все. Даже затрудняюсь выделить лучших. Но они есть. Вот прошу в каждом взводе назвать наиболее достойных. Причем первый, кого назовете, получит высшую награду. Второй — поменьше. Смотрю, молчат.
— Вот видите, — не без иронии заметил Полудолин. — Такое решение принимать непросто. И себя обидеть не хочется. И друга возвысить жалко.
— Не надо, товарищ майор, — сказал Ванин, — несолидно это. Молчали люди оттого, что не привыкли к подобным вопросам. Тогда я попросил офицеров уйти вместе со мной. И предупредил, что солдатский суд будет для меня решающим. Через полчаса мне доложили решение. И вот, скажу, лейтенант Максимов из своего взвода назвал лучших: сержант Синяков, рядовые Васяев и Кольцов. Взвод, посовещавшись, назвал Синякова, Кольцова и Васяева.
— Что же вы доказали? — спросил Полудолин. — По-моему, ничего. Лишний раз стало ясно — хороший командир сам в состоянии рассудить справедливо, кому награды положены.
— Я ничего не доказывал. Просто у меня солдаты знают — их мнение чего-то стоит для командира. И петому на ваш вопрос о Синякове я отвечаю твердо: его не только я — его рота дважды выше других ставила. Кто еще таким может похвастаться?..
* * *
Вечером, когда в небе зажглись звезды, Полудолин прошел к солдатскому костру. Под самой крепостной стеной, под сварным железным навесом, прикрывавшим пламя, разрешалось разжигать огонь. Трудно объяснить почему, но в вечернее время он с неодолимой силой притягивает людей. На лавочках вокруг очага сидело человек двадцать.
— Не, братва, — рассуждал солдат, сидевший спиной к майору, — как ни убеждайте, а баба и женщина — это разные понятия. Лично мне в жены только женщина подходит.
— Все ясно, — сказал Полудолин с улыбкой, подойдя поближе. — Тема знакомая. Можно присесть?
Солдаты сдвинулись, освободив место. Майор втиснулся между ними.
— Значит, все о ней?
— О ей, — засмеялись солдаты, и все замолчали.
— Тогда продолжайте. Дело житейское. Никогда и никуда от ёй нам не уйти.
— Вы так думаете? — откликнулся высоким чистым тенорком белокурый солдат.
Полудолин поначалу хотел спросить его фамилию, но вдруг подумал, что это сразу придаст беседе ненужную официальность.
— Почему — думаю? — ответил он. — Знаю точно. Да вы сами-то женаты?
— Нет, — ответил солдат весело. — Обошелся и рад тому. Подобную роскошь только после службы можно себе позволить.
— Не верите в женскую верность?
— Взаимно, товарищ майор. Как они не верят в нашу, в солдатскую. И между прочим, правильно делают. За два года у ребят мозги ох как перекручиваются! Взгляды на мир меняются.
— И в какую же сторону? — поинтересовался Полудолин.
— Чаще всего в обратную, — глухим басом ответил черноусый солдат и представился: — Рядовой Шильников.
— Не совсем ясно, что значит «в обратную»?
— Очень просто, товарищ майор. За всю Читу утверждать не стану, скажу о себе лично. Что мне до Афгана нравилось в девчатах? Джинсочки в обтяжечку. Блузочка прозрачная. Чтобы здесь и здесь побольше, — солдат выразительно показал руками, где именно, — а здесь, — он стукнул себя по макушке, — поменьше. Казалось, на кой бес девчонке ум, серьезность? Веселость и легкость — вот главное в хорошей подруге. Серьезности и без нее хватает…
— Верно Шильников трактует? — обратился Полудолин к солдатам, пытаясь привлечь их к разговору.
— Точно, — первым отозвался белокурый.
И тут Полудолин вспомнил его фамилию — Моторин. Гранатометчик из роты Уханова.
— Излагает Шило, как пишет, — выдал кто-то свою оценку Шильникову из-за спины майора.
Полудолин отметил, что его появление у костра не прошло незамеченным. Сюда сразу подтянулись еще человек десять. Видимо, было интересно приглядеться к новому замполиту, услыхать его голос, понять, что он собой представляет.
— А теперь что же? — спросил Шильникова майор. — В какую сторону ваши взгляды повернулись?
— Я уже сказал, — ответил солдат, — в обратную. Раньше мать говорила: главное в человеке — душа. А ее слова отлетали. Слушать слушал, а думал свое. Потом вот на Афган попал. Два рейда, товарищ майор, обучили как в университете за пять лет. Поглядел на всю забитость и нищету вокруг. На кровавую жестокость, с какой душманы стараются удержать людей в состоянии бараньего стада. И мир уже выглядит для меня по-иному.
— А я, товарищ майор, — выставился вновь Моторин, — по другой причине к женитьбе не поспешал.
— По какой же?
— Просто в силу оценки реальной обстановки. Есть у меня дома одна. Только как ей можно довериться? Представьте, она там — я здесь. Мне еще год служить. А ей дома по нынешним меркам — год за два. Вокруг в городе столько соблазнов. Как в квартире усидеть? Сдуреешь! Пойдет на танцы — раз. В Дом культуры — два. В дискотеку — три. В кафе или там в молочный бар — четыре. Найдется какой-нибудь плясун и любитель молочных коктейлей больше, чем я. Как пить дать уведет!