Позже выяснилось — туда из армии вернулся раненый сержант. Он убедил земляков, что охранять свои очаги от незваных гостей — их собственная обязанность. Организовал дружину самообороны. Получил у властей оружие и боеприпасы. И банде был дан отпор.
Гибель Шамата возвысила Машад Рахима. Главарь банды — мэшр Фарахутдин приблизил Машада, поручив ему роль палача при собственной персоне. Вчерашний батрак, обученный искусству живодерства, ощутил себя человеком, который вправо распоряжаться жизнями других по личному усмотрению. То, что еще недавно пугало его в облике Шамата, теперь он сам старательно копировал, чтобы нагонять страх на своих и чужих.
Угрызения совести больше не мучили Машада. Он окончательно усвоил мысль о своей неподсудности и таким образом переступил черту, отделяющую человека от хищного зверя…
Минувшим летом банда Фарахутдина ворвалась в маленький горный кишлак. Душманы первой линии прочесывали дворы в поисках красных. А Машад, свободный от боевых обязанностей, ждал, когда ему предстоит приступить к исполнению роли палача. Он забрел в чужой сад и стал срывать плоды мандэты — абрикосы. И вдруг увидел девушку, прятавшуюся в кустах. Кто знает, какие обстоятельства вынудили ее оставить дом и укрыться в саду. Может быть, посягательства какого-нибудь душмана.
При виде перепуганной девчонки у Машада взыграли темные страсти. Он наставил на нее пистолет, подошел к ней вплотную.
Девушка, от испуга потерявшая дар речи, смотрела на Машада глазами, полными ужаса и слез. Ее испуг еще больше распалил бандита. Он схватил свою жертву за шею, сунул пистолет в кобуру и стал срывать с девушки одежду.
Ветхая ткань — откуда в бедной семье ей быть прочной — поддавалась без особого сопротивления.
Притягивая девушку к себе, Машад шептал ей на ухо: «Не кричи, глупая! Убью! Раздавлю, как лягушку!»
Он намотал ее косы на руку, что было сил рванул на себя. Девушка не устояла на ногах. Вскрикнув, она упала на спину. Машад Рахим всей тяжестью рухнул на нее.
Девушка сопротивлялась. Она кусалась, отчаянно билась, царапалась, кричала. Тогда душман схватил ее за горло и стал душить. Он давил шею своей жертвы до тех пор, пока та не перестала хрипеть и биться.
Когда, добившись своего, он встал, то понял — девушка мертва.
Постоял над ней, махнул рукой — кисмат — судьба! — и пошел.
Отойдя несколько тагов от жертвы, он заметил, что у его гнусности был свидетель. У пролома в старом дувале стоял седобородый высокий базгар.
«Твое несчастье, старик, — подумал Машад с тупым безразличием. — Видимо, аллах начертал в твоей книге судьбы слово «смерть».
Он перезарядил автомат и подошел к старику.
— Сынок! — вдруг воскликнул тот, узнавая. — Машад!
Бандит замер и опустил автомат. Он тоже узнал старика. Это был его родной дядя по матери — Кохат. Постаревший, ссутулившийся с той поры, как они виделись в последний раз, дядя смотрел на племянника с удивлением и нескрываемым осуждением. Да и мог ли простой крестьянин, чье отношение к людям определяли его мозоли, благословить убийство?
— Как живете, дядя? — спросил Машад, повинуясь почти забытым правилам сельского приличия. — Здоровы ли? Как мои братья?
— Ты давно не был дома, — сказал старик Кохат. — Там многое изменилось. У нас народная власть. Базгары получили землю. Должно быть, это тебя интересует?
— Значит, вы тоже продались неверным? — спросил Машад с презрением. — И чужая земля не застряла у вас костью в горле?
— О каких неверных ты говоришь, сынок? — Дядя не скрывал удивления. — Все у нас по-старому. Мы молимся аллаху, как требует Книга. Единственное — нет теперь шакала маллака. Зато у каждого базгара — надел земли. Вернулся бы ты, сынок, домой. Власть прощает тех, кто сложил оружие.
Машад недовольно скривился. Этот старик словно забыл, с кем имеет дело. Другому мужахиду он не осмелился бы делать такие предложения. Выказывать раздражение и гнев Машад, однако, не стал. Спокойно, стараясь говорить как можно ласковее, сказал:
— Идите, дядя, своей дорогой. Лучше, если вас здесь не увидит никто другой.
— Я тоже так думаю. — Старый Кохат поднял с земли перекидную суму, забросил ее на плечо. — Спасибо, сынок. Прощай.
Тяжело ступая, старик двинулся через сад. Шел, не оглядываясь, словно не хотел больше видеть племянника.
Машад, немного выждав, привычно вскинул автомат, чуть прикрыл глаз, дважды подряд нажал на спуск.
Тот, кто был его дядей, кто когда-то держал его на коленях и гладил рукой вихрастую головку, упал вниз лицом, тяжело ударился о землю. Машад подошел к убитому. Ногой небрежно отшвырнул от него переметную суму.
В сад, держа автоматы наготове, вбежали два душмана. Остановились, увидев Машада. Тот, закидывая автомат за плечо, кивнул в сторону убитого:
— Посмотрите, что старый пес сделал с девчонкой. Проверьте у него хурджин. Может, что-нибудь найдете себе.
Автоматчики бросились к переметной суме. Обстоятельства сулили поживу.
Машад отошел в сторону, тряхнул ветку дерева. Абрикосы, спелые, мягкие, дробно посыпались на землю. Он набрал их в полу затерханного пиджачка и, с аппетитом обсасывая косточки, двинулся своей дорогой. Ушел из сада, даже не обернувшись…
Когда год спустя при личной встрече с мэшром Фарахутдином полковник Исмаил попросил дать ему трех надежных парней в лагерь спецподготовки, мэшр колебался недолго. Он считал, что самые верные и падежные — Машад Рахим, Муфти Мангал и Мирзахан. Три волка — злые, безжалостные. Он даже не знал, что из волков будут готовить «медведей», но выбрал для полковника Исмаила готовых зверей.
В «Баглэбе» троица попала в твердые руки американских инструкторов. Тем было что преподать недоучкам.
Машад Рахим выпускал кишки людям безоружным, стреноженным путами, парализованным страхом. Его предстояло научить нападать на вооруженных, способных к сопротивлению людей. Заодно приучить и к дисциплине.
В первый же день пребывания в «Баглэбе» Машаду был преподан жестокий урок послушания.
В барак, где обитала троица, вошел сержант Барри Фултон, краснолицый бугай с бицепсами профессионального борца. При его появлении Машад Рахим не счел нужным встать, не принял подобающей стойки.
Барри молча приблизился к нему, сгреб его лапищами, поднял с постели, на которой Машад сидел, скрестив ноги, и швырнул в угол.
Машад пролетел по воздуху метра три, ударился о стену и хлопнулся на пол.
Он еще не успел сообразить, что произошло, а Барри уже стоял над ним.
— Встать! — скомандовал он на хорошем пушту. — Ты привык, сын упрямого осла, чтобы тебя вразумляли палкой? Она найдется!
Машад, охая и кривясь от боли в боку, вскочил и вытянулся перед сержантом.
— Собирайся, скотина! — рявкнул тот. — Через час я тебя отправлю к полковнику Исмаилу. Пусть он лично открутит тебе дурную башку.
Ничто другое так не испугало бы Машада, как это предупреждение. Он сам видел, как гнулся его несгибаемый мэшр Фарахутдин перед пакистанским полковником. Не приведи аллах, если ему доложат о прегрешении ничтожного мужахида. Сколько их исчезло среди бела дня только потому, что начальство высказало им свое неудовольствие. Не приведи аллах!..
С тех пор Машад уже твердо представлял строение сфер Вселенной. Внизу, под ногами, — земля. На ней тупые базгары — дехкане и грязные каргары — рабочие. Все равно, правоверные они или неверные, над ними стоят слуги господни — мужахиды. Они несут меч аллаха, сеют по земле его справедливость и волю. Заметно выше — мэшры, главари банд. Еще выше — богатые беки, муллы, военные, живущие за границей. Совсем высоко — американцы. И уже только над ними — аллах, непогрешимый, всевластный, всевидящий.
В «Баглэбе» Машад прошел испытание и заслужил похвалу сержанта Фултона.
Неподалеку от спецлагеря раскинулся большой табор беженцев из Афганистана. Люди там бедствовали, маялись и наконец решили вернуться домой. Вождям эмиграции такое решение таборной джирги пришлось не по нраву. Было решено проучить строптивых.
Провести экзекуцию полковник Исмаил поручил Машад Рахиму и его коллегам. Те уж расстарались! Крови пустили вволю, кишок намотали на кулаки без счета. Словом, отвели душу.
Когда сержанту Фултону доложили об исходе операции, а потом показали фотографии учиненных Машадом расправ, американец совсем по-другому взглянул на своих подопечных. Во всяком случае, даже Машад заметил, что янки стал его опасаться.
Освоившись в «Баглэбе», Машад Рахим довольно быстро понял, что его готовят к забавной роли. Он и его ребята должны появиться в Афганистане в советской военной форме, наделать там шороху, погромче поколотить посуду, чтобы было слышно повсюду, и убраться восвояси. За такие штуки обычно хорошо платили, и это особенно устраивало Машада. В последнее время он решил копить деньгу на черный день.
И вот настала пора, когда ворота «Баглэба», прикрытые стволами пулеметов, выпустили «медведей» на волю. Теперь Машаду предстояло действовать самостоятельно.
Быстроходный автомобиль-вездеход покатил туда, где группе Машада надлежало наделать побольше шума.
Машад не пытался сдерживать своего радостного настроения. Он сидел рядом с водителем Мирзаханом и напевал веселую песенку.
Колея, накатанная рядом с тысячелетней верблюжьей тропой, напоминала русло высохшего потока. Машина шла ходко, то и дело подпрыгивала на камнях, которые никто и никогда не убирал с дороги.
Машад одной рукой держался за скобу, приделанную к передней панели, другой сжимал автомат.
Он знал — дело, порученное ему в этот раз, сулит немалые выгоды. Особо радовало то, что перед самым выводом на операцию в лагере появился новый, совсем глупый американец. Ни полковник Исмаил, ни сержант Фултон, ни мистер Каррингтон никогда бы не уступили Машаду так легко, как это сделал новый ослиноухий мистер Томпсон.
Когда речь зашла о вознаграждении за операцию, Машад попросил американца переговорить об этом наедине. Пусть не думает, решил Машад, что имеет дело с дураками. Он понимал, его услуги нужны. Может быть, даже очень нужны. А чем нужнее ты и твое умение, тем больше тебе должны заплатить.
Тогда-то, оставшись наедине, он и выпалил этому самоуверенному янки:
— Мало!
У полковника Томпсона округлились глаза. Чуть растягивая слова, чтобы скрыть вспыхнувшую ярость, он спросил:
— Ско-ль-ко не ма-ло?
— Семьсот мне. По пятьсот двум другим.
— О'кей! — Янки даже не стал раздумывать над предложением, и это подсказало Машад Рахиму, что торг прекращать слишком рано.
«Еще не о'кей», — подумал он злорадно. Знал, теперь американец в его руках.
— Есть одно условие, — сказал Машад.
— Какое? — спросил полковник и сжал зубы. Он с трудом сдерживался от того, чтобы не врезать этому мозгляку, занюханному душманскому подонку. — Говори.
— Деньги погибших получаю я.
Американец усмехнулся:
— Забито. Деньги погибших переходят к тебе. Немалый куш, не правда ли?..
Теперь, вспоминая тот разговор, Машад с гордостью думал о своей предусмотрительности. Что поделаешь, если аллах подсказал ему, как надо распорядиться судьбой его спутников. Они падут после того, как будет сделано дело. Убьет их он, Машад Рахим. Этим круторогим деревенским козлам незачем иметь такие большие деньги, которые им подваливают. Да и ему, Машаду, будет опасно жить на свете, если хоть кто-то узнает о том, что за американские деньги он убивал правоверных из рода Абдул Кадыр Хана. За такие делишки его отыщут и под землей, и в райских кущах Джанны. Отыщут и покарают. Абдул Кадыр Хан — человек серьезный. Тогда никакой платой не откупишься. Поэтому два осла, которые повезут его вьюк с деньгами, должны закрыть глаза, едва сделают дело. Он их поставит рядом и… Нет, не зря красномордый Фултон учил его кое-чему. Не зря…
«Аллах да придаст мне твердости», — помолился Машад. Без его воли ни один волос не может упасть с головы правоверного. А если целых двое разом падут замертво, то кто, кроме всевышнего, уготовил им такую судьбу? Не сам же он, Машад Рахим, червь земляной у ступней всевластного и всевидящего? Разве это не правда из всех правд, доступных пониманию правоверных?..
Машина катилась ровно и мягко.
Мирзахан — хороший водитель. Он любит машину. Возится с ней, будто это его собственный ишак. Может, что-то задумал сам и машина нужна ему очень? Надо к нему приглядеться, чтобы не сделать промашки. В самом деле, почему он так заботлив и старателен? Только ли за те пятьсот баков, которые обещал им мистер Томпсон?
Подозрения подтачивали спокойствие Машад Рахима. Он понимал — надо начинать действовать, чтобы поскорее выполнить задачу и вовремя избавиться от тех, кто может избавиться от него.
К дороге все ближе подступали горы. В этих местах Машад знал все — каждое ущелье с его тайными тропами, любой перевал, скрытые в горах пещеры. Сделав дело, он сумеет уйти так, что потом ни один следопыт не распутает следов.
На одном из поворотов Машад приказал Мирзахану остановиться и загнать машину в лощину, уходившую к востоку. Сам в это время выбрался на крутое взлобье горы и тщательно осмотрелся.
Как он и предполагал, место оказалось очень удобным для засады.
Метрах в ста за языком отрога три дороги, шедшие с разных сторон, сливались в одну. Это втрое повышало шансы на то, что они подстерегут хорошую дичь. Три пути — не один.
Резко пересеченный рельеф давал возможность остаться незамеченным, если вдруг пойдут военные машины.
Машад сам расставил людей у перекрестка. Уроки, преподанные сержантом Фултоном, не пропали даром. Душманы четко представляли, что будут делать при захвате и как им следует уходить в случае внезапной опасности.
Ждать долго не пришлось. Со своего наблюдательного пункта Машад заметил приближавшийся автобус и подал знак сообщникам.
Муфти Мангал и Мирзахан, выйдя на обочину, взяли под прицел подъехавшую машину. Это был старый, скрипучий, облезлый рыдван, которому давно уже было положено лежать на свалке. Только неутомимые руки мастера-хитреца изловчались сохранять жизнь этой железной рухляди, давно помеченной знаком смерти.
Всякий раз, когда двигатель автобуса застывал в очередном инфаркте или систему зажигания разбивал инсульт, трудяга мастер, постигший в совершенстве искусство реанимации железа, заставлял мотор вновь действовать, а машину ехать.
Кузов автобуса был раскрашен всеми мыслимыми цветами. Видимо, хозяин имел пристрастие к разноцветью радуги.
Машад, выскочивший на проезжую часть, вскинул автомат и дал очередь в воздух.
Замотавшись из стороны в сторону, автобус выпустил сизую волну вонючего дыма, заскрипел всеми сочленениями и остановился.
Машад махнул автоматом, показывая пассажирам, чтобы они выходили на дорогу.
Со скрежетом распахнулась дверца. Из машины один за другим вылезли пять человек. Шестым был шофер.
Бандиты прижали всех к стенке автобуса и начали обыск. Чему-чему, а уж этому «ремеслу» американцы обучали их со всей старательностью.
Подходя к намеченной жертве, душманы заставляли человека повернуться лицом к автобусу, поднять руки и расставить ноги. Один держал пассажиров под прицелом, другой — им был сам Машад — ощупывал одежду обыскиваемого. Делая гнусное дело, душманы переговаривались «по-русски».
— Давай, Иван, — говорил Машад.
— Давай, Иван, — отвечал Мирзахан.
На большее оба были не способны. Сколько ни бились инструкторы «Баглэба», их подопечные не сумели увеличить хоть сколько-нибудь свой славянский словарь.
Организаторы провокации в конце концов махнули на эту мелочь рукой. Важно, что ученики твердо и верно произносят слово «Иван». Его-то уж наверняка запомнят свидетели бесчинств бандитов в советской форме.
Обыскивая благообразного старика в белой нарядной чалме, Машад нащупал во внутреннем кармане его халата тугой кошелек. Он запустил руку за отворот и извлек оттуда добычу.
Старик, не повышая голоса, сказал с укоризной:
— Я мулла, господин. И эти деньги предназначены на святое дело…