В ресторане их ждали. Не успели они сесть за столик, как к ним поспешил сам управляющий отелем — изысканный, с набриолиненным пробором, в кремовом смокинге, пахнущий дорогими духами. За его спиной почтительно согнулись в полупоклоне метр и официант в любимых королем Макензуа красных, расшитых золотом мундирах.
Петр и Анджей с улыбкой переглянулись.
— А ты говорил — не будут расходовать газ, — подтолкнул Петр локтем друга.
— Я же забыл, что отныне ты — полномочный представитель главы независимой Республики Поречье! — в тон ему ответил Войтович.
Улыбка на лице Петра сразу погасла. Мысли, которые всю ночь не давали спать, вернулись опять — и Петру расхотелось завтракать.
Он передал Войтовичу папку алой кожи, тисненной королевскими гербами, в которой покоились плотные голубоватые странички меню.
— Может, закажешь? Что себе, то и мне.
Анджей кивнул, полистал меню и принялся диктовать заказ. Управляющий громко и отчетливо повторял каждое его слово, полуобернувшись к метру. Тот так же громко диктовал заказ официанту, который поспешно выводил каракули в большом блокноте, повторяя после каждой строчки:
— Йе, са… Йе, са…
Кончив принимать заказ, управляющий взял из рук Войтовича красную папку и уважительно склонился к Петру:
— А… больше никаких… приказаний не будет?
Внутри у Петра все напряглось: подполковник Эбахон ждал ответа.
— Нет! — твердо отрезал он.
— Так и передать? — еще ниже склонился управляющий, «…среди них и ваш польский друг. Вы ведь не хотели бы доставить ему неприятности, а?» — вспомнил Петр голос Эбахона.
«…не хотели бы… не хотели бы… не хотели бы…»
— Подождите! Не передавайте ничего! Управляющий любезно улыбнулся и выпрямился.
— О чем это он? — проводил его взглядом Войтович.
— Так…
Войтович перевел взгляд на Петра, внимательно изучающего складку на красной скатерти, секунду-другую смотрел на него, но ничего не сказал.
Они сидели молча, пока не подали завтрак.
— Кстати, — заговорил Войтович, отламывая кусочек горячего, хрустящего тоста. — Забыл тебе сказать… Сразу после ленча нас всех повезут в Обоко. А до этого приказано отель не покидать. — Он помолчал и добавил: — С утра приезжал какой-то офицер… от районного комиссара…
— Не могу ли быть еще чем-нибудь полезен джентльменам? Голос вновь подошедшего управляющего был вкрадчив.
Он многозначительно смотрел на Петра, и Петра передернуло от его взгляда.
— Нет, — твердо сказал он и тронул локоть Войтовича. — Пошли, Анджей. Засыпаю прямо на ходу…
ГЛАВА 2
Ему — хотя, честно говоря, он на это и не надеялся — сразу же удалось заснуть. Сон свалил его, как только он коснулся постели. А когда проснулся, в дверь стучали.
Он встал, полусонный, и пошел открывать, ругая про себя Анджея. Но на пороге стоял все тот же управляющий, уже успевший сменить свой кремовый смокинг на черный фрак. Духами от него несло по-прежнему крепко.
— Хочу напомнить, что ленч ровно в час, — склонил он свою набриолиненную голову. — В два часа за джентльменами придут машины — мне только что звонили из канцелярии его превосходительства губернатора подполковника Эбахона.
Последние слова он произнес почти торжественно и сделал паузу, ожидая, что ответит Петр. Но Петр молчал, чувствуя, как все внутри у него закипает.
— Мне нечего передать господину губернатору, — жестко отрезал он.
Управляющий поклонился и попятился. Петр закрыл дверь и запер ее.
И все же мятежники пытаются шантажировать англичан, вдруг подумалось ему. Точнее, «Шелл». Старый лис Аджайи не случайно привез человека «Шелл» к губернатору, когда тот принимал Петра. Англичанин должен был увидеть подполковника с русским в дружеской обстановке. Ну конечно же! Пару недель назад луисские газеты писали, что приближаются сроки выплаты «нефтяных денег» — более ста миллионов долларов. «Шелл» должна была рассчитываться с Луисом за гвианийскую нефть точно в определенный срок, и этот срок должен был вот-вот наступить. Военное правительство очень рассчитывало на эти деньги — бюджет Гвиании еле держался.
А теперь похоже, что Луису денег не видать: Эбахон и компания хотят заставить «Шел..л» отправить «нефтяные доллары» в Обоко. Дальше тоже нетрудно предсказать: ими будет оплачено оружие для мятежной армии. И наемники… Конечно же, наемники! Как их называют в Англии? Кажется, «псы войны»?
Русский советник все время рядом с Эбахоном… Ого! Англичанам будет над чем призадуматься!
За ленчем царило приподнятое настроение. Истомившиеся от вынужденного безделья коллеги Петра все, как один, спустились в холл уже с вещами, как бы подчеркивая, что в отеле они больше оставаться не намерены.
Петр и Анджей сидели вместе с Мартином Френдли, четвертым к ним подсел районный комиссар Мбойя, который, как он сам сообщил соседям по столу, тоже собирался в Обоко.
Петр сразу же заметил перемену по сравнению со вчерашним днем в отношении к себе комиссара: Мбойя явно стремился расположить к себе Петра — шутил, рассказывал забавные истории.
Мартин Френдли попыхивал трубкой и добродушно улыбался, наблюдая старания районного комиссара. Сейчас, как никогда, он был похож на старого, мудрого, все понимающего дядюшку.
Взгляды, которые он бросал время от времени на Петра, словно говорили: «Молодец, сынок! Ты делаешь карьеру прямо на глазах! Перед тобой заискивает сам районный комиссар, а что-то будет дальше!»
Ленч был торопливым, скомканным. Никто и не подумал задержаться за столом, чтобы выкурить лишнюю сигарету и поболтать о разных разностях. Минут за двадцать до назначенного срока все вышли из отеля и, разбившись на группки, прогуливались по солнцепеку.
Затем комиссар, извинившись, отправился к управляющему — кому-то позвонить. Мартин Френдли заявил, что после ленча привык немножко подремать в кресле, а поскольку в его возрасте привычки менять уже поздно, намерен провести время, оставшееся до отъезда, у прохладного фонтана в холле. Вскоре и остальные последовали его примеру.
Петр и Анджей остались одни. Молча, думая каждый о своем, они прошлись несколько раз по асфальтовому пятачку и остановились перед отелем, наблюдая, как заключенные местной тюрьмы, босые, в белых куртках без рукавов, в белых шортах и такого же цвета круглых шапочках, подравнивали просторную зеленую лужайку перед отелем.
Безоружный полицейский, доставивший их из тюрьмы на работу, сидел под чахлой акацией и, сняв свою серую фуражку, время от времени тер большим несвежим платком лысую голову.
Арестанты лениво взмахивали тяжелыми, сверкающими на солнце котласами — так здесь назывались большие широкие тесаки — и косили ими яркую, сочную траву, буйно рванувшуюся в рост после первых же ливней наступающего сезона дождей.
— Его величество мог бы купить машинки для стрижки своих лужаек! — услышали Петр и Анджей голос Шмидта-неслышно подошедшего к ним сзади.
Они разом обернулись. Шмидт стоял перед ними, плотный, краснолицый, уверенный в себе мужчина в расцвете лет. От него основательно пахло пивом, глаза под белесыми ресницами поблескивали.
— Так что, Питер, какие новые сенсации ожидают нас сегодня? Вчера вы нам ничего не сказали о сегодняшней поездке… — Шмидт хитро подмигнул Войтовичу: — Он и от вас кое-что держит в секрете, Анджей, а?
— Боюсь, что да, — в тон ему ответил Войтович и взглянул на Петра.
Сказано это было так, что Петр понял: Анджей догадался, что Петр что-то утаивает от него, догадался и обижается.
— Не только у вас есть свои профессиональные секреты, герр Шмидт! — Петр постарался придать беседе иной поворот: — А вот и машины!
Действительно, по извилистой асфальтовой ленте, опоясывающей холм, на котором возвышался «Эксельсиор», поднимались пять автомобилей, выкрашенных в зеленый цвет: впереди — «джип» с солдатами, следом за ним большие открытые лимузины.
— И сумасшедший в придачу, — кивнул Войтович на фигуру, приближающуюся с другой стороны к площадке, на которой они стояли.
К ним шел рослый, совершенно обнаженный человек с густой копной ни разу в жизни не стриженных волос. Налитое, тугое тело лоснилось от пота, мышцы играли, он был удивительно правильно сложен.
— Как Аполлон, — заметил Шмидт.
— Такой же красивый и такой же счастливый, — с иронией добавил Войтович.
Шмидт ухмыльнулся:
— А разве в нашем мире безумие не счастье? Я знаю немало людей, которые охотно поменялись бы с ним местами в жизни! Жить сегодняшним днем, не имея прошлого, не задумываясь о будущем! Не нуждаться ни в жилье, ни в одежде, ни в ком и ни в чем… Разве не стоит этому завидовать?
— Но вы забыли о необходимости питаться, герр Шмидт, — вежливо вставил фразу Петр.
Шмидт взглянул на него все с той же усмешкой:
— Вы уже много лет в Африке, мистер Николаев. И разве вы не знаете, как туземцы относятся к своим сумасшедшим? Они считают, что сумасшедший общается с богами, с духами, а разве кто-нибудь в Африке посмеет обидеть такого? Сумасшедший… Их называют здесь «крис»…
— От испорченного английского «крези» — сумасшедший, — профессорским тоном пояснил Войтович этимологию слова.
— Или «Крист», Христос, — не согласился с ним немец. Сумасшедший был уже совсем рядом — этот голый человек на голой земле. Он шел, ничего не видя, и на лице его светилась блаженная улыбка. Все, что было на нем, это длинный тонкий кинжал в ножнах, желтых, чешуйчатых, из змеиной кожи. Ножны висели на кожаной петле, обхватывающей левое предплечье сумасшедшего гиганта, и раскачивались в такт его широким шагам.
— Крис! Крис! — раздался от входа в отель предостерегающий крик швейцара. Он поспешно юркнул в холл и через минуту появился оттуда в сопровождении трех дюжих парней-носильщиков в синей униформе.
Парни стали осторожно приближаться к сумасшедшему, подбадриваемые швейцаром, который, однако, сам предпочитал держаться за их спинами.
— А вы говорите: кто посмеет такого обидеть, — обернулся Петр к немцу, который, хмурясь, наблюдал за попытками носильщиков преградить сумасшедшему путь к отелю.
— Бедняга просто голоден, — тихо, словно про себя, заметил Анджей.
Сумасшедший, не доходя шагов пяти до синих фигур, стоящих у него на пути, остановился. На лице его вдруг отразилось что-то похожее на отчаяние. Он жалобно застонал, словно упрашивая пропустить его.
— Цум тойфель! — выругался по-немецки Шмидт. — Эти парни сами недалеко ушли от несчастного. Друг, эй! Друг! — И он решительно шагнул к сумасшедшему. — Иди сюда. Дай мне руку… И пусть летит все в ад кромешный, ко всем чертям собачьим!
Сумасшедший, казалось, понял его. Он повернулся и пошел навстречу Шмидту. Лицо больного было искажено отчаянием, он словно пытался спастись от чего-то, что преследовало его и чего он не понимал.
— Ну, — тихо сказал немец и коснулся его плеча, как касаются тела обиженного кем-то животного, когда хотят его приласкать.
— А-а-а-а! — вырвался полный страха и отчаяния нечеловеческий крик из широкой груди сумасшедшего.
И в то же мгновение он вырвал из змеиных ножен тонкое и длинное лезвие, отпрыгнул в сторону и, выставив его впереди себя на вытянутой руке, кинулся прямо на Шмидта.
Все произошло так быстро, что Петр опомнился, лишь когда увидел, как сумасшедший вырвал потемневшее лезвие из груди неподвижно стоящего, еще не понимающего, что произошло, Шмидта, прыгнул с асфальтового пятачка на лужайку, которую выкашивали арестанты, и большими прыжками, завывая и размахивая кинжалом, понесся вниз с холма.
Белые фигурки заключенных шарахались с его пути, и он несся куда-то как безумный бог тропических лесов Африки.
Выражение недоумения на лице Шмидта сменилось вдруг растерянной улыбкой.
— Кажется… этот парень… убил меня, — удивленно сказал он и, держась рукой за грудь, там, где сердце, стал медленно опускаться на серый асфальт, на который уже упали первые капли его крови.
— Крис! — с ужасом выкрикнул швейцар, пятясь назад. — Крис убил маста…
Петр и Анджей одновременно кинулись к Шмидту и подхватили его как раз в тот момент, когда ноги немца вдруг сломались в коленях и он рухнул, заваливаясь на бок.
Они осторожно опустили его на асфальт и опустились на колени рядом. Он был уже мертв. Лицо его, при жизни бывшее жестоким, угрюмым, теперь казалось спокойным и умиротворенным, даже безмятежным.
К ним спешили люди — белые и черные. Кто-то кричал на местном языке, кто-то на английском требовал организовать погоню…
— Разойдитесь… ему нужен воздух! — услышал над собою Петр ровный голос Мартина Френдли.
Небольшая толпа окружила их плотным кольцом. Вот Стив Стоун — лицо напряжено и бледно. У его помощника Лакса в глазах застыл ужас, на лбу крупные капли пота, пальцы лихорадочно теребят воротник клетчатой рубахи. У щеголеватого Альберто Монтини в руках фотокамера… Щелк, щелк, щелк… Рядом с ним с лицом, вдруг ставшим серым, Мозес Аарон, француз Серж Богар, Дании Смит из Рейтера…
— Боюсь, что ему теперь уже ничего не поможет, — философски пробормотал в свои бальзаковские усы Серж Богар. — Парень мертв.
Монтини сделал еще снимок и, опустив камеру, поднял глаза к небу. Губы его зашевелились в беззвучной молитве.
Богар с неприязнью взглянул на него, поморщился и отвернулся.
— Мертв! — подтвердил Войтович, отчаявшийся нащупать пульс и осторожно опустивший руку убитого.
Френдли поднес ко рту свою короткую трубку, глубоко затянулся и невозмутимо выпустил облако дыма:
— Он искал этого.
— Перестаньте! — возмутился, прерывая молитву, Монтини, и было непонятно, что его возмутило — то ли слова Френдли, то ли это дымное облако.
Американец иронически глянул на него.
— Если издатели пригрозили тебя выкинуть, это еще не значит, что ты должен искать смерти, — уже спокойнее добавил Монтини. — Никто не имеет права диктовать свою волю всевышнему.
— Но зато его семья получит хорошую страховку, — ни к кому не обращаясь, заметил Дании Смит.
Все промолчали — тут возразить было нечего.
Петр слушал все это как во сне. Ему казалось, что он наблюдает происходящее со стороны. Бездарный, нелепый случай, до отчаяния глупая смерть… И эти разговоры… Ужас первых мгновений прошел, и ему на смену явился профессиональный цинизм… Действительно, мало ли смертей видели собравшиеся здесь со всего света эти прожженные профессионалы!
— Позвольте, джентльмены! Позвольте!
Районный комиссар Мбойя пробирался сквозь плотную толпу: служащие отеля, казалось, все до одного собрались посмотреть на убитого.
Комиссар наконец протиснулся к убитому, несколько мгновений смотрел на него:
— Какое несчастье… какое несчастье… И в такой день! — Он расстроенно покачал головой. — Позавчера — майор Даджума, сегодня — мистер Шмидт. Его величество Макензуа Второй будет недоволен! Ведь после всего этого порядочные люди перестанут останавливаться в его отеле! — Он обернулся назад и распорядился: — Носилки!
— Йе, са…
Парни в синей униформе, те самые, что пытались преградить путь сумасшедшему, протиснулись сквозь толпу с носилками в руках. Лица у них были испуганные.
За ними появился управляющий. На него было жалко смотреть, уж он-то знал, чем грозит отелю потеря репутации.
— Осторожно… осторожно, — приговаривал он, когда носильщики неловко поднимали тяжелое тело убитого. — Не уроните… только не уроните…
Петр взглянул на его растерянное лицо, и вдруг страшная мысль обожгла его мозг:
«А что, если…»
Нет! Он даже мотнул головой, пытаясь избавиться от этой мысли: нет, он не виноват в гибели Конрада Шмидта, это все нелепый случай, никто не мог подослать сумасшедшего! В конце концов, такие больные неуправляемы…
А в ушах все громче и громче звучал голос Эбахона: «Я обещаю вам, что они будут умирать по одному, если только вы… не будете благоразумны».
Петр взглянул на Анджея. Ему показалось, что и Войтович слышит эти слова: они звучат громко, их слышат здесь все, все, собравшиеся на асфальтовой площадке перед отелем.