— И много таких, которые рассуждают вот так, как вы? — прищурился Жак. — Ведь был погром… Вы не боитесь погрома?
Мария тряхнула головой:
— В народе говорят, что погромщиков нанимал Эбахон и англичане.
— А что говорят в народе об Ули? Глаза девушки гневно сверкнули:
— Деревню вырезал Кэннон, которому хорошо заплатили. Надо же было как-то снова открыть воздушный мост. А насчет того, много ли таких, как я… Загляните как-нибудь в городскую тюрьму…
— И последний вопрос, мадемуазель. Вы говорили когда-нибудь… вот то, что сейчас сказали нам… мисс Карлисл?
— Любовнице тирана? — возмутилась Мария. — Пусть с ней разговаривает на эти темы ее боров. А я здесь, чтобы помогать моим землякам…
— Жак!
Сестра Цецилия вышла из кабинета Элинор и радостно бросилась к Жаку:
— Жив!
— До свидания, — сразу же сухо кивнула Мария.
— А у нас здесь столько раненых! Столько раненых! — тараторила сестра Цецилия, не отпуская смутившегося Жака. — И везут, везут… Медикаментов не хватает, а те, что посылает Красный Крест через «Зет», куда-то деваются… — Сестра Цецилия понизила голос: — Говорят, что военные перепродают их в соседние страны… — И опять защебетала: — А вы сюда надолго? К мисс Карлисл? И даже не попьете со мной чаю? — Она надула губки. — Нет, я вас к ней не пущу. Пусть идет ваш друг, а вы сейчас же пойдете со мною!
И, вцепившись в руку Жака, потащила его, ошеломленного таким натиском, за собою.
— Ты иди, Питер, — смущенно пробормотал Жак. Петр улыбнулся и открыл дверь в кабинет Элинор.
Она сидела за легким письменным столиком в старомодных очках и водила пальцем по страницам большой амбарной книги, лежащей перед нею. Увидев Петра, поспешно сняла очки и сунула их под обложку.
— Хэлло, Питер! Где вы пропадаете? Впрочем, всему Поречью известно, что полковник Френчи покровительствует вам и не отпускает ни на шаг. Я даже ревную! — Она засмеялась и достала из-под стола большой термос. — Хотите чаю?
Элинор отвернула колпачок термоса, налила в него чай и протянула Петру:
— Пейте же! Да возьмите стул… я совсем забыла предложить вам сесть. Тут со всеми госпитальными делами забываешь о самых элементарных вещах.
— Спасибо. — Петр взял чашку. — Я приехал, чтобы поговорить с вами, Элинор. Вы должны отсюда уехать!
Лицо Элинор помрачнело.
— Вы же знаете, Питер, что это невозможно. Мне доверились люди, и я не могу оставить их в беде.
Петр вздохнул, осторожно подбирая слова:
— Я понимаю вас, понимаю все, что вы делали до сих пор.
Но сейчас положение изменилось… — Он помолчал, собрался с духом, и продолжал: — Эбахон обманул вас. Сегодня я сам слышал, как Штангер во всеуслышание заявил, что резня в Ули организована Эбахоном и этой хитрой лисой Аджайи, чтобы открыть «воздушный мост». По их приказанию это сделал Кэннон перед тем, как скрыться… конечно, тоже по договоренности с ними. Элинор обхватила руками свои плечи и зябко поежилась.
— Теперь Эбахон пригласил сюда южноафриканцев, — продолжал Петр. — Это значит, что кровопролитие будет продолжаться. И не во имя безопасности народа идонго, а во имя…
— Я знаю, — прошептала Элинор. — Я все знаю, Питер.
— И что же? Вы не хотите уехать… бежать отсюда, чтобы затем разоблачить перед всем миром…
Элинор сидела молча, безучастная, не поднимая глаз.
— Сегодня утром Жак предложил мне бежать. Он говорит, что знает тут одну дорогу… Ее называют Дорогой рабов. Когда-то работорговцы вели по ней рабов к Бамуанге. Это широкая и удобная тропа, «джип» пройдет по ней, как говорит Манди. Манди из тех мест — даже дорога выходит к его родной деревне на берегу. Мы возьмем пирогу и спустимся вниз по течению… До границы, а там — соседнее государство…
Петр говорил уверенно, повторял план Жака — такой простой и четкий, хорошо продуманный. Элинор медленно подняла глаза.
— Нет, — еле слышно выдохнула она. — Я выхожу замуж… за Эбахона. И скоро! Очень скоро!
…Петр вышел на крыльцо. Уже давно стемнело, сквозь неплотно закрытые маскировочные шторы из окон здания тянулись узкие лучи несильного света.
— Мистер Николаев?
Какая-то тень возникла перед ним из темноты, и сейчас же на него обрушился тяжелый удар по затылку.
Очнулся он от тряски и понял — его куда-то несут. Руки и ноги были больно стянуты, во рту кляп, глаза завязаны. Он мог только слышать… Несли его двое, быстро, задыхаясь от бега. По лицу то и дело хлестали ветки, под ногами носильщиков чавкала грязь.
Лес кончился, теперь Петра несли по обочине шоссе, от нагревшегося за день асфальта поднималось тепло.
— На заднее сиденье, — сдавленно сказал кто-то. Петр почувствовал, что его приподнимают, переваливают через металлическую стенку, и упал вниз, на жесткое сиденье «джипа». Сейчас же рядом сели двое, стиснув его с обеих сторон.
— Поехали! — приказал жесткий и властный голос, к «джип» рывком сорвался с места.
«Как глупо, — думал Петр. — Элементарно. Теперь пулю в затылок, и в болото. И никто ничего не узнает».
«Джип» несся, не снижая скорости на поворотах. Петра мотало из стороны в сторону. Прошло минут тридцать. Запахло жильем — потянуло чадом жаровен, жареным мясом, пальмовым маслом. «Джип» остановился.
— Открывай! — крикнул все тот же голос, который Петр уже успел запомнить. Заскрипели ржавые петли — видимо, открывали тяжелые ворота и «джип», прошелестев шинами по гравию, остановился.
Похитители выволокли Петра из машины, схватили под руки и потащили куда-то. Опять заскрипели петли, пахнуло спертым, сдавленным воздухом, остро пахнущим аммиаком.
«Тюрьма, — догадался Петр. — Я в тюрьме».
Его бросили на сырой каменный пол, оставили одного. Петр попытался пошевелиться, хотя бы ослабить путы, но не смог. Скоро опять заскрипели петли, щелкнул выключатель, и кто-то вошел, грохоча коваными каблуками по каменному полу, остановился над Петром. Тронул его связанные ноги — натянул путы, и они разом ослабли, словно их перерезали одним ударом острого ножа.
— Руки, маста… — произнес добродушный голос, и через мгновение были свободны и руки.
Петр сразу же сорвал с глаз повязку, освободился от кляпа… Он был в тесной комнате, скорее похожей на канцелярию, чем на тюремную камеру: дешевый двухтумбовый письменный стол, стеллажи, уставленные пронумерованными папками, два-три простых стула.
На него с интересом глядел африканец в черном мундире тюремного ведомства с ножом в руках — им-то он и перерезал веревки, валявшиеся теперь на полу.
— С прибытием, сэр, — почтительно сказал он и протянул Петру руку, помогая встать на затекшие ноги.
— Это… тюрьма?
Петр кивнул на толстую решетку на нешироком окне, за которым вплотную стояла ночная темень.
— Йе, са… — вежливо кивнул тюремщик.
— На каком основании? — начал было протестовать Петр, но тюремщик лишь вздохнул и пожал плечами, и Петр понял, что говорить с ним бесполезно.
— Прошу, сэр! — зазвенел тюремщик связкой ключей. — Я отведу вас в камеру к хорошим людям…
Они вышли в длинный, плохо освещенный коридор, по обе стороны которого тянулись тяжелые двери с глазками и металлическими цифрами. Пройдя всего несколько шагов, тюремщик остановился у двери с цифрой 34, позвенел ключами, выбирая нужный, и принялся ее отпирать.
ГЛАВА 9
Тюремщик нажал на дверь плечом, и она тяжело подалась внутрь. Перед Петром было довольно просторное помещение, освещенное тусклой лампочкой под самым потолком. Там же наверху тянулось длинное узкое окно с толстыми металлическими прутьями. Вдоль правой стены — деревянные нары, на которых сидели и лежали люди в куртках и шортах, бывших когда-то белыми.
Заключенные лежали на полу, на циновках из рафии, так плотно, что между ними некуда было ступить.
— Профессор! — гаркнул тюремщик зычным голосом, которого Петр у него не мог и предположить. — Принимай новенького… — И учтиво обернулся к Петру: — Если что-нибудь будет нужно, сэр… пиво, сигареты… Постучите… Правда, это дорого, сэр… Но…
Он развел руками, поклонился и, окинув камеру грозным взглядом, вышел. Загремели ключи, громко щелкнул замок.
Бородатый человек с умными, грустными, как у большой и доброй собаки, глазами слез с нар и теперь пробирался к Петру между спящими арестантами, которых не разбудило даже рыканье гюремщика.
— Я Профессор, — представился он, протягивая узкую ладонь. — А вы — Питер Николаев, русский журналист.
Петр удивленно поднял бровь, собираясь спросить, откуда это известно, но Профессор опередил его:
— Не удивляйтесь, но мы в Поречье много о вас говорим, строим разные догадки… Ведь согласитесь сами, русский у лидера раскольников… Это несколько нелогично, но… — он мягко улыбнулся, — в большой политике бывают и не такие неожиданности. Но что же это мы стоим? Прошу… на нарах, правда, тесновато, но как-нибудь поместимся…
Петр пробрался следом за ним. Арестанты на нарах уже ворочались, стараясь выкроить на досках, покрытых циновками, место для Петра. Это им наконец удалось, и Петр со вздохом поместился рядом с Профессором. Он чувствовал на себе любопытные взгляды.
— Профессор… а как вас все-таки зовут? — спросил он, стараясь скрыть смущение.
— Зовите просто Профессор, — мягко улыбнулся тот. — Какая разница? Мы все обращаемся здесь друг к другу так, без имен. Вот этот, — он указал на худого парня в тяжелых роговых очках, — Студент. Тот, лысоватый, Доктор. Рядом с ним — Майор, потом Полковник. Тот вот — Инженер, дальше — Учитель, Писатель…
Он называл заключенных по профессиям, и они кивали.
— Между прочим, это не клички, а наши настоящие профессии.
— Значит, — подвел итог Петр, — здесь все политические?
— Интеллигенция, студенты, старшеклассники.
— И военные! — добавил тот, которого назвали Полковником.
— Если вас что-нибудь беспокоит… Я могу осмотреть вас, — предложил лысоватый Доктор. — Ведь при арестах здесь не церемонятся…
Петр невольно дотронулся до здоровенной шишки на затылке, она побаливала. Профессор понял этот жест по-своему:
— Ладно, друзья, человеку надо отдохнуть!
И улегся на нары, жестом предлагая Петру сделать то же самое. Петр лег, но сон не шел. Было душно, кто-то стонал и плакал во сне, кто-то храпел.
Петр лежал с открытыми глазами. Внизу прямо по спящим шустро носились крупные тараканы. Появилась крыса, повела острой мордой, за ней — другая. Принюхиваясь, они проследовали через всю камеру в дальний угол.
— Ищут чего-нибудь пожрать, — прошептал лежащий рядом с Петром Профессор. — Не спится, камарад?
Вместо ответа Петр вздохнул:
— Я думаю, как сообщить… на волю… что я здесь?
— Можно, — просто ответил Профессор. — Завтра сюда пустят торговок… Мы питаемся здесь за свои деньги… А кому вы хотите сообщить?
— Полковнику Френчи, Кодо-2. И в лепрозорий, мисс Карлисл.
Профессор помолчал.
— Странные люди, эти ваши друзья, — заговорил он наконец. — Полковник вообще мог бы не ввязываться во всю эту историю. У него же контракт инструктора, который к тому же истек перед самой гражданской войной. Мне говорил о нем покойный Даджума. А мисс Карлисл… Ее знает вся Гвиания. Она добрая и справедливая, и вот…
— Мисс Карлисл всего лишь оказывает помощь раненым! Профессор внимательно посмотрел на него:
— Давайте спать. Подъем в пять утра. Постарайтесь все-таки заснуть, силы вам еще будут нужны.
Петр закрыл глаза и вдруг провалился в глухую тьму. Кажется, сразу же проснулся.
— Встать! — орал с порога тюремщик, уже другой, не вчерашний, коренастый крепыш с дубинкой. — Пять часов! Пять часов! Подъем!
Заключенные с ворчанием садились на циновках, вставали, принимались их скатывать. Профессора на нарах уже не было. Он расталкивал тех, кто никак не мог очнуться от сна, приговаривая:
— На зарядку, ребята! На зарядку! В здоровом теле — здоровый дух! И то и другое нам еще здесь понадобится.
Сложив скатанные циновки вдоль стен, заключенные привычно выстраивались в три шеренги.
На пороге появился вчерашний тюремщик, он нашел взглядом Петра и махнул ему рукой:
— Выходите, сэр!
«Неужели… выпустят? — мелькнула мысль. — Значит, Жак узнал, где я, и вот…»
Он махнул рукой Профессору и всем остальным и пошел, провожаемый любопытными и завистливыми взглядами.
Его привели в канцелярию, предложили стул. Затем в коридоре послышались шаги, и в канцелярию вошел начальник военной полиции в сопровождении трех африканцев в черных мантиях и белых судейских париках.
Он кивнул Петру и уселся за стол, судейские разместились рядом, на стульях, которые внесли тюремщики.
Начальник полиции открыл атташе-кейс, лежащий перед ним на столе, достал оттуда какие-то бумаги, протянул их судейскому справа от себя, видимо старшему в этой компании, тот кивнул…
Дальше события разворачивались с невероятной быстротой. Не прошло и четверти часа, как Петр узнал, что приговорен Верховным судом Республики Поречье к расстрелу. Его обвиняли в шпионаже в пользу «одной великой державы», в подрывной деятельности против Республики Поречье. Приговор мог быть пересмотрен лишь президентом республики, на апелляцию давалось сорок восемь часов.
Опомнился Петр уже в крохотной одиночке без окна, освещенной ослепительно белой лампой. Здесь не было ни нар, ни даже циновки. Он постучал в дверь. Почти сейчас же в ней отворилось небольшое оконце, и появилась физиономия вчерашнего тюремщика:
— Сэр?
— Я хочу есть. Мне сказали, что сюда пускают торговок… Тюремщик замялся:
— В остальные камеры да, сэр… Но в эту… строго-настрого. Если хотите… я могу пойти и купить.
Петр достал пятифунтовую гвианийскую бумажку и заметил, как зажглись глаза тюремщика.
— Купи яиц, хлеба, кофе… Фруктов каких-нибудь… (Все это было меньше чем на фунт). Сдачу оставь себе.
— Йе, са, — обрадовался тюремщик. — Кофе я сварю вам сам, торговки его сюда не приносят. И… не хотите ли мой приемник? Те, кто был здесь до вас, всегда его брали. Конечно, батарейки теперь дорого стоят… Война…
Петр достал еще фунтовую бумажку:
— А это тебе за приемник. Да… мне разрешено подать апелляцию, принеси мне бумаги и карандаш. О'кэй?
— Йе, са! — радостно кивнул тюремщик и закрыл окошечко. Петр прошелся по камере: четыре шага в длину, три в ширину. И принялся изучать надписи на стенах.
«Да здравствует единая Гвиания! Лейтенант Акпомука», — прочел он слова, выцарапанные на сыром камне.
«Эбахон — предатель и лакей империализма! Студент второго курса университета Стив Окпара». «Меня расстреляют на рассвете. Я умираю за народ идонго». Без подписи.
Петр попытался было подсчитать надписи — сколько же людей прошло через эту прихожую смерти, но окошко в двери открылось и тюремщик протянул через него пакет с едой, термос, а затем и старенький транзисторный приемник, школьную тетрадку и шариковый карандаш.
— Только не включайте приемник слишком громко, — предупредил он.
Петр отошел от двери, уселся на пол у стены, развернул пакет. Полдюжины яиц, пять крупных помидоров, огурцы, лук, чеснок, бананы, апельсины и грейпфруты, свежие булочки… Нет, Петр явно ошибся в тюремщике — тот заработал на всем на этом не больше фунта.
Он налил кофе в колпачок от термоса, кофе оказался тоже сварен на совесть, и, включив тихонько приемник, принялся завтракать.
Передавали последние известия. Диктор сообщал, что «части армии одной дружественной африканской страны, прибывшие на помощь Поречью, успешно отбивают упорные атаки вандалов на всех фронтах и перейдут в генеральное наступление, как только прибудут ожидающиеся подкрепления». Потом шел ругательный комментарий о «коммунистических правителях»Луиса и об интригах Москвы в Африке.
В заключение передачи сообщалось о заявлении канцелярии президента маршала Эбахона о том, что сегодня в 18.30 в соборе святого Людовика состоится венчание его превосходительства…
Петр резко повернул ручку выключателя, вскочил и принялся шагать по камере — четыре шага вперед, четыре шага назад. Четыре вперед, четыре назад. Потом лег на пол, на живот, положил перед собой тетрадку — бумага оказалась в клетку, принялся писать.