Она кивнула:
– Значит, это Гузик.
– Да, скорее всего, именно он. Этот маленький толстяк все время морочил мне мозги. Вошел в контакт со мной – личным телохранителем Джима – и клялся мне, что Синдикат не причастен к покушению. Гузик подкупил даже одного из моих людей, но, зная меня достаточно хорошо – то, что я выбью правду из этого парня, – они контактировали с ним лишь по телефону и перевели ему деньги прямо в банк. Кроме того, он не стал использовать в качестве наемных убийц своих людей, а нанял пару букмекеров с Вест-Сайда, чтобы запутать следы. Затем он послал меня к Джиму с новым, более выгодным предложением, одновременно направив двух киллеров в Мейер Хаус. Иначе говоря, с самого начала до конца все происходило по сценарию, подготовленному этим маленьким негодяем. Я должен был раньше догадаться об этом. Пришлось встретиться с самим Сигелом, чтобы наконец прозреть.
– Что это значит?
– Это значит, что я собираюсь сказать твоему дяде, что за всем стоял не кто иной, как Гузик, и чтобы он имел это в виду, если будет вести какие-либо переговоры с Гузиком.
Она посмотрела на меня с выражением сомнения:
– Ты же не думаешь, что мой дядя захочет продать ему свою фирму после того, как узнает обо всем этом...
Катер подпрыгнул на волне.
– Я не знаю. Я считаю, что это его личное дело. Но, получив эту информацию, он может потребовать большую сумму и предупредить Гузика, что вступит в тесное сотрудничество с Друри и направит свои письменные показания федеральным властям, если Синдикат не заплатит прямо сейчас и не отстанет в будущем.
– Это может сработать?
Я пожал плечами, вздохнув:
– Черт его знает. Как бы то ни было, этот упрямец, возможно, захочет продолжать борьбу.
Она чуть ближе придвинулась ко мне:
– Ты его осуждаешь за это?
Я обнял ее:
– Нет конечно. Но я и не завидую ему.
Вскоре мы были в теплой постели в моем номере в отеле «Рузвельт». События этого дня, завершившиеся нашей перепалкой на катере, отступили на задний план, подобно скрывшемуся за горизонтом «Люксу». Сейчас в этом мире были только мы, двое влюбленных, обнаженные, сжимавшие друг друга в объятиях, готовые забыть обо всем и начать новую жизнь.
Было уже за полночь, когда пронзительно зазвонил телефон, возвращая нас в реальный мир.
– Здесь уже около двух часов ночи, – сказал я Биллу Друри сонным, недовольным голосом. – Что случилось? Ты потерял еще одного свидетеля?
Я сидел на кровати: телефон стоял рядом со мной на тумбочке. Пегги, которую разбудил телефонный звонок, в полудреме слушала мой разговор.
– Хуже, – сказал глухим голосом Друри. – Я пытался дозвониться до тебя в течение всего вечера. Ты не поинтересовался внизу, у дежурного, не искал ли тебя кто-нибудь?
– Я был очень занят.
На некоторое время на том конце провода воцарилось молчание; телефонные компании берут деньги за время, а не за разговор, но это были деньги Билла, поэтому я лишь ждал, когда он заговорит снова.
– Ты забрал ее с собой? Я имею в виду, она там, с тобой?
Я улыбнулся Пег, и она сквозь сон улыбнулась мне в ответ. Я говорил вам, что у нее фиалковые глаза?
– Да. Билл. Она со мной. И она собирается оставаться со мной и дальше.
– Ты должен будешь проявить о ней максимум заботы.
Я мотнул головой:
– Что, черт возьми, у вас там случилось?
– У ее дяди отравление ртутью. Еще никто не знает, как это произошло.
– Отравление ртутью...
Пег села в кровати, в ее глазах была тревога; она держала у груди одеяло, словно ища защиты. Голос в трубке произнес:
– Он умирает, Нат.
Глава 15
Было уже поздно, около полуночи, когда я и Пег вошли в коридор, ведущий к двери палаты Джима Рэйгена в Мейер Хаусе. Дежурство в этот час нес Луи Сапперстейн, рядом на стуле посапывал полицейский. Луи был в одной рубашке, без пиджака, и я видел его таким осунувшимся только один раз – когда он получил извещение с фронта о гибели брата. Правда, сейчас на нем не было траурной черной нарукавной повязки: Джим был еще жив.
– Там находится его сын, Джим, – сказал Сапперстейн. – Члены семьи постоянно дежурят у постели Джима, по очереди сменяя друг друга.
– Я пойду к нему, – сказала Пег.
Сапперстейн открыл перед ней дверь. Я остался в коридоре.
– Ты выглядишь очень плохо, – заметил Луи.
– А чувствую себя еще хуже. Если бы Господь знал, что люди захотят летать, он, наверное бы, позаботился, чтобы у авиакомпаний были нормальные кресла.
– Болтало целый день?
– Да. Слава Богу, Пег почти весь полет спала. Она не могла уснуть всю прошлую ночь, плакала, говорила со мной о Джиме. В самолете она немного успокоилась и уснула.
Луи покачал головой:
– Я очень сожалею обо всем, Нат. Мы предпринимали самые строгие меры предосторожности.
– Что же все-таки случилось?
– Никто точно сказать не может. Врачи говорят об отравлении ртутью. Но это лишь предположение. В четверг ему сделали операцию на почке, и в последующие дни его состояние стало ухудшаться.
– Я хочу поговорить с одним из врачей. Кто сегодня дежурит?
– Один из семейных врачей. Граф.
– Где он?
– Он где-то здесь. Посмотри в холле. Возможно, он там перекуривает.
Я прошел в холл и встретил там доктора Графа, небольшого роста полного мужчину лет пятидесяти, одетого в коричневый костюм. Он сидел и курил. Вид у него был усталый.
Он взглянул на меня и слегка улыбнулся:
– Мистер Геллер. Прямо с самолета?
Я сел рядом с ним:
– Именно так, доктор.
– Хотите сигарету?
– Пожалуй.
Он дал мне прикурить, и я, глубоко затянувшись, медленно выпустил дым.
– Итак, – сказал я, – есть ли у него шанс?
– Если бы вы спросили меня об этом в прошлый понедельник, я сказал бы – без всякого сомнения. Я был уверен, что через неделю он сможет полностью оправиться от ранений и шока. Его выздоровление шло даже быстрее, чем мы предполагали.
– Что же случилось?
Он вздохнул, покачав головой:
– У него почти совсем пропал стул. Снизилось давление мочи. Резко поднялось давление. Затем у него начался кровавый понос, рвота...
– Все это очень живописно, доктор. Но что из этого следует, не считая, что я надолго потеряю аппетит?
– Это симптомы отравления ртутью.
– Речь идет о летальном исходе?
– Скорее всего, да.
– Как это могло случиться?
– Об этом можно только гадать.
– Я сам разработал план по обеспечению его безопасности. Мы перекрыли доступ всем посторонним.
Граф вздохнул:
– Мистер Геллер, ртуть может попасть в организм при спиртовой обработке ран, которая делалась мистеру Рэйгену ежедневно, через клизму, через внутривенные или внутримышечные инъекции, или же впитаться через кожу, если мазь, которой он пользовался, содержала ртуть.
– Но не через рот?
– Это самый простой путь. Таблетка обычных размеров может содержать дозу ртути, достаточную, чтобы убить человека.
– Таблетка – это единственный способ, с помощью которого ртуть может попасть в желудок?
– Едва ли. Ртуть можно растворить в кофе, молоке, томатном соке. Ее также можно впрыснуть в пищу. Она совершенно безвкусна – в той же степени, как и смертельна.
– Значит, Джим едва ли выживет?
Граф посмотрел в окно и ответил:
– Мы не делаем подобных заявлений, во всяком случае, пока пациент жив. Скажите мне, мистер Геллер. Если говорить о вашей работе, беретесь ли вы за дело, которое выглядит безнадежным?
– Никогда, – сказал я, притушив окурок и пожав ему руку.
Сапперстейн стоял, прислонившись к стене, рядом с сидевшим на стуле полицейским, который уже пробудился ото сна. Откровенно говоря, я больше доверяю чикагским копам, когда они спят.
– Да, это отравление, – сказал я Луи. – Скорее всего, это дело рук кого-нибудь из медицинского персонала.
Сапперстейн кивнул:
– Я знаю. Я уже начал проверять людей – у них более тысячи человек в штате.
– Да. Но у нас с тобой есть список тех, кому был разрешен доступ сюда.
Сапперстейн сделал рукой жест в сторону доски с фамилиями, стоявшей у стены.
– Все верно, и я думаю, это поможет нам вычислить того, кто это сделал. Но насколько я понимаю, поправить уже ничего нельзя.
– Да. Они все-таки добрались до него. Проклятье...
– Он старый крепкий боец, Нат. Он мне понравился. Я бы не хотел, чтобы его конец был таким...
– Он идиот. Бросить вызов Синдикату и надеяться при этом остаться в живых. Я тоже идиот. Мне не следовало соглашаться участвовать во всем этом!
Сапперстейн положил мне руку на плечо и сказал:
– Мы сделали все, что было в наших силах, Нат. Я не думаю, что кто-нибудь сделал бы это лучше. Он твой друг, родственник твоей девушки, и это тяжелая потеря. Но ты был прав – в этой игре нельзя выиграть. Она была проиграна с самого начала.
Я кивнул. Улыбнулся ему и смахнул рукавом слезы, выступившие у меня на глазах.
Затем я вошел в палату. Джим спал, но вид у него был как у мертвеца. Он резко похудел, лицо его было бледным. В комнате пахло смертью. Смертью и цветами.
Пег сидела рядом, склонившись над ним, держа его руку в своей руке. Она плакала – беззвучно, слезы текли у нее по щекам. В течение всего дня, когда мы находились в самолете, она не плакала; когда она просыпалась, ее лицо было сосредоточенным и злым. Она ничего не говорила, лишь сидела молча, сжав руки в кулаки. Выражение «Ты такая красивая, когда сердишься» не относилось к ней. Симпатичная в обычной жизни, она становилась некрасивой в минуты гнева.
Сейчас на ее лице были отчаяние и безысходность. Прошло не так много времени с того дня, как она потеряла отца. Теперь же человек, который занял его место, тоже покидал ее.
Джим-младший сидел в кресле; его лицо было посеревшим от горя. Он был в одной рубашке, его галстук чуть ослаблен.
Я подошел к нему и тронул его за плечо:
– Как ты? Держишься?
– О'кей, – сказал он, попытавшись изобразить бодрую улыбку. – Мой отец подает мне хороший пример. Он никогда не сдается. Верно?
– Да. Это не в его правилах. Давай выйдем в холл, поговорим. Я не хочу будить твоего отца.
Он кивнул и поднялся, но тут же пошатнулся, и я поддержал его. Видимо, он сидел в этом кресле, не поднимаясь, часами. Мы прошли в холл. Там было пустынно.
– Как твоя мама?
– Плохо, очень плохо. Она так предана ему. Она и без того чувствовала себя неважно.
– Ей делают успокоительные уколы?
– Нет. Она отказалась. Она хочет быть рядом с папой, если дела пойдут совсем плохо.
– Я думаю, ей придется это сделать.
– Я знаю. Он умрет? Да?
– Я думаю, что да. Он крепкий парень, но...
– Его отравили. Врачи лишь витиевато объясняют: «не исключено, что в его организм попало отравляющее вещество». Они думают, что если скажут об этом прямо, то это будет выглядеть, как будто они сами это сделали. Это смешно.
– Я очень сожалею, Джим. Эти мерзавцы добрались до твоего отца, а меня даже не было здесь, чтобы остановить их.
– Геллер, вы сделали все, что было в ваших силах. Вы не раз рисковали жизнью. А что касается того, что вас не было здесь, – то мой отец сам захотел, чтобы вы отправились за Пег. Он души в ней не чает. И я его за это не осуждаю. Она для нас как член семьи, как родная сестра.
– Я сам от нее без ума. Ей будет очень трудно, как и всей вашей семье. Он покачал головой:
– Даже Дэнни – я не думал, что он способен на такое, – он сидел сегодня днем у постели отца, говорил ему, как сильно любит его, плакал, как ребенок. Отец вынужден был успокаивать его. Представляете?
– Да. Я знаю Джима. На тебя будут оказывать большое давление, побуждать к тому, чтобы ты продал фирму.
Он посмотрел на меня пристально:
– Вы думаете, мне следует это сделать? После того, что случилось с моим отцом? – Он закрыл лицо руками, склонил голову на грудь. Он не плакал. Он уже выплакал свои слезы. – Меня это все так пугает, мистер Геллер... Меня это все так пугает...
Я похлопал его по спине. Я не знал, что ему ответить.
– Мы ведь его потеряем, не так ли? И мне придется остаться один на один с этими людьми. Я снова положил ему руку на плечо:
– Когда твоего отца не станет и вся ответственность ляжет на тебя и твоих братьев, вот тогда ты и будешь принимать решение.
Он поднял голову и чуть прищурил глаза:
– Вы не советуете мне... продавать отцовское предприятие?
– Я лишь говорю, что, когда ты останешься без отца, вся ответственность ляжет на тебя, а значит, ты и будешь принимать решение. Никто не мог давать советов Джиму Рэйгену, как ему следует жить. Я думаю, это будет несправедливо по отношению к нему, даже мертвому, если я что-либо буду советовать сейчас.
Его лицо посуровело и стало в этот момент очень похожим на лицо отца. Затем он сунул руку в карман и достал что-то вроде открытки.
– Что вы думаете об этом, мистер Геллер?
Она почти ничем не отличалась от почтовой открытки. На ней была изображена желтая канарейка.
На открытке не было никакой подписи.
– Откуда ты ее взял? Когда?
– В почтовом ящике. Сегодня. Что это означает?
– А ты как думаешь?
– Я... Я думаю, что на уголовном жаргоне это означает, что моему отцу не следовать «петь».
– Все верно. Это предупреждение. Чтобы никто больше не смел исполнять сольную партию. Но не только.
– Что же еще?
– Это означает, что Синдикат подтверждает подобным косвенным путем, что именно он убил твоего отца. Он еще жив, а они дают тебе ясно понять, что это их работа.
Я вернул ему карточку. Он хотел разорвать ее на части, но я остановил его.
– Возможно, тебе придется показать ее лейтенанту Друри, – сказал я. Он вздохнул:
– Хорошо.
– Я полагаю, на ней нет обратного адреса?
Рэйген-младший сумел выдавить из себя улыбку:
– К сожалению, нет.
– Очень жаль, – сказал я с наигранным огорчением. – Работа детектива никогда не бывает легкой.
Он снова улыбнулся, а я ободряюще похлопал его по плечу и сказал:
– А теперь давай вернемся в палату к твоему отцу.
Мы вернулись назад, и я сменил Сапперстейна, который держался лишь на крепком кофе. Пег осталась у постели дяди на всю ночь. Несколько раз в палату входил и выходил доктор Граф, а также ряд других врачей и медсестер. Я, как и подобает хорошему детективу, сверял их фамилии с теми, что значились в нашем списке, хотя, казалось бы, в этом уже не было никакого смысла.
Рано утром, около пяти часов, Джим-младший вышел в коридор и сказал:
– Папа проснулся. Он хочет видеть вас.
Я вошел в комнату. Пегги стояла у кровати, держа его за руку. На ее лице была, как ей, наверное, казалось, ободряющая улыбка. Если бы мне кто-нибудь так «ободряюще» улыбнулся, я бы не замедлил отправиться в морг, лишь бы не причинять этому человеку таких мучений.
Я подошел к противоположной стороне кровати.
– Пегги говорит, что ты смог кое-что выяснить, – сказал Джим. Его голос был слабым, но в нем еще слышались стальные нотки. Хотя, возможно, это была и ртуть.
– Да, – сказал я. – Я встречался с Сигелом. Я убежден, что он не причастен к покушению.
– Значит, Гузик.
– Гузик.
– А я еще думал о каких-то контактах с этим дьяволом.
Я кратко рассказал ему о событиях последних дней. Он слушал меня внимательно и, казалось, на время забыл о своих физических страданиях. Но ему, наверное, было очень плохо, иначе он бы чаще перебивал меня.
– Ты знаешь, дружище, в этом есть резон. Когда Синдикат разворачивал свою систему информации – «Транс-Америкэн», им нужна была поддержка восточных парней. Гузик имеет влияние в Чикаго, Милуоки и ряде других районов. Но ему нужна поддержка Лански на востоке и Сигела – на западе. Вот почему им так необходима моя служба информации – она общенациональная. Мы – везде.
– Мы можем поговорить об этом позже, Джим.
– Нет, не можем. Я умираю. Никто мне об этом не скажет, но я чувствую. Они отравили меня. Так?