Во дворе собралось три дюжины человек. Те, кто оказался ближе к окну, приседают на корточки, чтобы их не было видно из кухни. Получилась давка – двор примерно тридцать на двадцать футов, и даже в обычных обстоятельствах тут полно горшков с цветами, садовых скамеек и игрушек – пляжные мячи, ведерки и лопатки, маленькие пластмассовые теннисные ракетки.
– Где папа? – прорезает воздух тонкий голосок Молли.
– Ш-Ш-Ш! – Нервное возбуждение заставляет Карен шикнуть на дочку. – Извини, Молстер, – шепчет она ей на ухо. – Папа и дядя Алан уже поднимаются. Они вот-вот будут здесь.
На несколько секунд воцаряется тишина. Друзья и родственники в ожидании смотрят, дети стараются подавить смех. Саймон догадается? Ему понравится? Не все любят сюрпризы.
Шумит только Стив, который расположился у раздвижной стенки, расположенной вдоль всей длины дома: он тихонько шевелит угли под решеткой для барбекю. Карен хмурится. Еще не время разжигать огонь. Саймон может с улицы увидеть дым и заинтересоваться, что происходит.
Через открытое окно в кухне ей слышно, как во входной двери поворачивается ключ. Слышен тяжелый топот двух мужчин по коврику – наверное, они стряхивают грязь с обуви, потом заходят в прихожую.
– Карен! – слышится голос Саймона.
– Странно, – говорит Алан нарочито громко. – Я думал, они уже здесь. – Он, конечно, участвует в игре. Братья вместе играли в футбол на хоувской лужайке, как обычно в воскресенье, но тем не менее его ответственная задача – вовремя привести Саймона домой. Карен представляет, как Алан будет рад прекратить притворяться, чтобы наконец расслабиться.
– Надо же – сколько еды! – бормочет Саймон. Очевидно, они в кухне.
«Нужно было ее спрятать», – думает Карен. Он считает, что придет семья Алана, но тут чересчур много даже для восьмерых. И это явно не жаркое. Остается надеяться, что у него не будет времени задуматься об этом. Как и ожидалось, через несколько секунд задняя дверь распахивается, и двое мужчин останавливаются на пороге.
– Карен! – снова зовет ее Саймон, и, пока он не заметил толпу, все выскакивают.
– СЮРПРИЗ! – кричат они хором и ломятся вперед.
Чух! Чух! – слетают пивные пробки. Хлоп! – вылетает пробка из шампанского.
Сразу разворачиваются цветные транспаранты, повсюду переполненные пластиковые стаканы, визжащие дети и смеющиеся взрослые. А в центре этого действа – Саймон.
Сначала ошарашенный, потом озадаченный, потом – Карен видит – счастливый.
– Господи! – говорит он, приложив руку ко рту, чтобы скрыть эмоции. – Вам не надо было…
Мужчины хлопают его по спине, женщины целуют в щеки, он пытается повернуться и понять, кто здесь. Почти все их знакомые: жена Алана Франсуаза с подростками-детьми, Трейси, няня Молли и Люка и пара соседских семей. Здесь, конечно, его мать и школьный друг Пит с новой подругой, Эмили. Несколько коллег – его начальник Чарльз приехал из Хэмпстеда, – и даже его приятели-футболисты, которые чуть-чуть опередили их с Аланом – Алану был дан строгий наказ заехать по пути на бензоколонку, чтобы заправиться. И это только те, кто смог прийти. Она видит слезы на глазах у мужа, и он с трудом выговаривает:
– Не надо было…
К нему бегут дети, которым отменили дневной сон.
– С днем рождения, папа! – кричат они.
Саймон хватает их в охапку, они еще маленькие, и он может поднять их обоих.
Потом, помедленнее, размеренным шагом, вперед выходит Карен.
– С днем рождения, дорогой.
Она раздвигает детские головки, чтобы поцеловать его. Его губы мягкие и теплые, от него пышет жаром, он еще потный после футбола.
– Ух ты! – Он качает головой. – Никак не могу прийти в себя. В самом деле, совсем не догадывался, что такое может произойти.
– Нет?
– Ни капельки. – Он поворачивается к Алану: – Коварный негодяй!
– Пятьдесят лет. – Алан поднимает бутылку пива. – Ты думал, отвертишься?
Саймон качает головой.
Карен крепко обнимает его и детей.
– Серьезно, – ей нужно, чтобы Саймон подтвердил, что ему все нравится, – ты не против?
– Нет, нет, все великолепно. Наверное, непросто было все это организовать. Как вы все успели? – Он снова молчит, чтобы собраться с мыслями, но теперь он немного успокоился. – Не могу прийти в себя. – Впрочем, знаешь, – Саймон опускает детей на землю, – мне бы хотелось принять душ.
Хотя он и снял свои бутсы и теперь в сандалиях, но все еще в красно-белой футболке и трусах, и ноги у него все в грязи.
– Конечно, – кивает Карен.
– Вот… – Анна протягивает ему стакан шипучки. – Возьми с собой.
*.* *
Карен осматривает кухню. Кто бы догадался восемнадцать месяцев назад – кто мог догадаться! – что в следующий раз все поверхности будут уставлены угощениями, приготовленными в честь ее мужа, по случаю его похорон?
Она до сих пор не может это осознать. Тогда, раньше, она предполагала, что у них еще как минимум лет двадцать совместной жизни. Пятьдесят один – это не возраст, чтобы умереть, но Саймон –
* * *
Лу сидит в своем любимом кафе, выходящем окнами на пляж, и наблюдает, как мальчишки бросают в море камешки. Ей бы надо идти домой, принять душ, но хочется проветрить голову, вымести оттуда боль от чужой трагедии. И потому она пришла сюда, перед ней на столе дымится кружка чаю. Утренний блеск и игривый свет исчез, быстро смеркается. Небо затянуло тучами, холодает, поднялся ветер, но ярко-желтые брезентовые полотнища оберегают ее от непогоды. Там, где мальчишки играют у моря, вода серая с оттенком оранжевого от поднятого песка, и до горизонта бегут барашки, напоминая о мощи стихии.
«Что за неделя, – думает она, – а сегодня еще только пятница».
Смерть Саймона тронула Лу. А теперь еще и Джим. Как странно, как страшно грустно, что замужество его бывшей жены стало катализатором, приведшим его к смерти.
Лу тяжело вздыхает.
Ее эмоции изменяются, сталкиваются, перестраиваются в результате событий, усиливая чувство собственной смертности, заставляя по-новому посмотреть на жизнь – как она, оказывается, счастлива! А что чувствуется больше всего, сильнее всего, когда она вот так сидит, обхватив руками кружку, – это, пожалуй, одиночество.
Сначала она ощутила его, это чувство, прошлой ночью, когда сравнивала свою ситуацию с горем Карен. А теперь, после трагедии Джима, она ощущает его еще острее: когда она смотрит на гальку всевозможных форм и оттенков коричневого, розового и бежевого, смерть Саймона и самоубийство Джима вызывают у нее тошнотворное чувство одиночества. И не только одиночества, но и собственной ничтожности, словно она маленький камешек на бесконечном берегу, покрытом галькой.
Галька… Она вдруг вспоминает: вторник. И вспоминает следующий день после смерти Саймона. Это тогда она увидела у мола карету «скорой помощи»? Она ехала на велосипеде на вокзал, ей пришлось резко затормозить… Там было тело, его несли с пляжа…
Господи Иисусе, неужели это был Джим?
Она опускает голову на руки.
Бедняга Джим. Творожный человек. Уборщик мусора. И утонуть в море – какой жестокий, нелепый и унылый способ попрощаться с жизнью.
Ни за что на свете Лу бы не хотела оказаться на месте Джима в тот день.
Внезапно она чуть ли не завидует Карен. Увидев, как она горюет по Саймону, Лу еще острее осознала, что у нее нет близкого человека. Она, может быть, и не Джим, но все равно у нее нет никого, кому можно было бы рассказать, что случилось в поезде в прошлый понедельник. Пока, кроме Анны и Карен, никто из ее знакомых не знает, что на этой неделе она была свидетельницей смерти, причем видела это лично. Никто не знает, что она встретилась с Карен, что они поговорили и Лу попыталась ей помочь. Все переживания она держит в себе. И ей плохо от этого – оттого, что приходится нести эту ношу одной. Ее просто тошнит от этого. Неужели так будет всегда?
И вдруг с этим чувством столкнулось другое – чувство вины. И она упрекает себя: как можно завидовать Карен? Это извращение, эгоизм. Ее собственная жизнь, ее проблемы, ее одиночество на самом деле гроша ломаного не стоят. Она не бездомная, она не потеряла партнера. А что она одна, то чья в этом вина, и кому, в конце концов, решать эту проблему, если не ей?
* * *
– Знаешь, в чем твоя беда? Ты скрываешь, кто ты, Лу, вот в чем дело.
Напротив Лу, напряженная от злости, вызывающе задрав подбородок, стоит Фай, ее партнерша, с которой они уже почти два года. Они спорят на кухне в мансарде у Лу. Они всегда ссорятся, но сегодня не как обычно – Лу уже поняла, что теперь разрыв будет окончательным.
– Не скрываю, – возражает Лу.
– Скрываешь. От своей семьи.
– Моя сестра знает.
– Это легко. Она нашего поколения. А мама знает? Тетя?
– Почему это так важно? – спрашивает Лу.
– Потому что важно, Лу, вот почему. Знаю, ты думаешь, это пустяки, но это не так. Это совсем не пустяки, а ты считаешь это не важным просто потому, что не можешь решиться признаться в своей ориентации.
Ох, как больно… Потому что это правда. Лу не может решиться, а Фай не может понять, почему.
– Я сыта этим, – говорит Фай. – Приходишь к твоей маме, притворяешься. Дело не в раздельных спальнях – черт возьми, я могу пару ночей обойтись без секса. Дело во лжи. «Это моя подруга Фай», – кривляется она. – Эти уклончивые ответы, когда твоя мать спрашивает, есть ли у тебя мужчина. Я тебе не подруга, а партнерша, твоя любовница. Нелепо в твоем возрасте лгать ей. Тебе уже за тридцать.
– Ты не понимаешь. Она не такая, как твои родители. У нее далеко не либеральные взгляды и понятия. Она не читает «Гардиан», не живет в Кентиш-тауне, не рассуждает о политике. Она старомодна и чопорна. Она сдает жилье в Гертфордшире и читает «Дэйли Мэйл». Она придет в ярость.
– Знаю. Я видела ее и все поняла. Прекрасно поняла. Но дело не в этом. Ты видишь проблему в ней, а проблема-то на самом деле в тебе. Ты не искренна сама с собой, Лу, держа это в тайне. Честно сказать, до нее мне нет никакого дела. – Фай безнадежно качает головой. – Мне есть дело до тебя. Ну и что, если она придет в ярость? Переживешь.
И вот именно в этот момент Лу отступает. Она молча пожимает плечами. Лу знает, что Фай бесит то, как она замыкается, особенно когда речь заходит о признании матери – это еще сильнее выводит Фай из себя. Тысячу раз Фай говорила, что не выносит этого, что чувствует себя изолированной, отвергнутой. Но Лу не в состоянии объяснить, почему не может зайти так далеко. Это слишком сложно, слишком неловко. И это связано со смертью отца. И дело не только в том, что она обещала папе перед смертью не говорить матери о том, что она лесбиянка. Тут еще примешивается и страх, что если она признается, мать откажется от нее, и она потеряет еще и мать, – и это важнее обещания, данного отцу. Потерять одного из родителей достаточно тяжело, а потерять обоих… Лу не может пойти на это. Если ей придется сделать выбор, а она чувствует, что придется, то, если быть откровенной, лучше потерять Фай.
19 ч. 35 мин.
Снова Лу стоит у турникета на Брайтонском вокзале, дожидаясь на этот раз Вик с Софией. У нее приподнятое настроение, и она возбуждена – они вот-вот появятся. Лу с нетерпением осматривает платформы, не зная, к которой из них подойдет поезд. В Лондоне – и всех других местах, где она жила, – поезда всегда прибывают к одной и той же платформе, изо дня в день. Но в Брайтоне это, похоже, не срабатывает. Ее поражает, как это отсутствие порядка и регламента подходит к этому городу, словно пренебрежение пропитало всю его инфраструктуру. Ей представляется, как все оцепенеют, если поезда в ее родном городе начнут ходить так же. В Хитчине все строго упорядочено. Даже кусты и деревья у вокзала аккуратно подстригаются круглый год.
Иногда Лу поддается философии «чайник все равно не закипит, пока за ним наблюдаешь», она в этом отношении суеверна. И поэтому идет в книжный магазин в вестибюле вокзала в надежде, что это ускорит прибытие поезда. В магазине полно народу, но Лу не собирается ничего покупать, ей просто хочется отвлечься – хоть она и пытается скрыть это от себя, но она все-таки нервничает.
Поезд прибывает, открываются двери. Конечно, ее подруга выходит и шагает по платформе, вид у нее, как всегда, потрясающий. Вик шести футов ростом, и в ней заметна ямайская кровь. С копной вьющихся волос до плеч и внушительной фигурой, она поражает воображение, но ее это никогда не стесняет. Сегодня она вышагивает на высоченных шпильках, в пальто под леопардовую шкуру и катит ярко-красную сумку-тележку.
Через несколько секунд Вик замечает Лу, восторженно машет рукой и уверенно рассекает толпу, направляясь к ней.
Не успевает Лу опомниться, как она уже целует ее в обе щеки, приговаривая:
– Мп-ма! Моя прелесть! Мп-ма! Моя прелесть!
У Лу кружится голова от сильного мускусного запаха.
Когда Лу освобождается из объятий подруги и озирается вокруг, то видит, что с Вик никого нет – она приехала одна.
– А где София? – спрашивает она. Возможно, она не приедет? Нет, Вик, конечно, не может так поступить.
– Она приехала на другом поезде, – непринужденно говорит Вик. – Я сказала, что встречусь с тобой здесь, и она вот-вот должна подойти.
И тут же за спиной у Лу слышится голос:
– Привет, Вик! Лу, м-м-м… здравствуй.
Лу оборачивается, видит короткие темные взъерошенные волосы, темно-карие глаза… И словно получает удар под дых. София но просто хорошенькая – она прелестна, это прекрасный эльф, проказливый чертенок.
– Лу, это София. София, это Лу.
«Ух ты! – думает Лу, но тут же задумывается: – Что же на свете заставило такую девушку приехать ко мне? Вряд ли она испытывает недостаток в поклонницах».
Они направляются к привокзальной стоянке такси. Очередь не большая, и через пару минут Лу и София устраиваются на заднем сиденье.
– Подвиньтесь, – говорит Вик. – Ой, проклятье! Ну да ладно. Сяду впереди.
Пыхтя, Вик плюхается рядом с водителем и захлопывает дверь.
– Куда именно в Кемптаун? – спрашивает тот.
Вик наклоняется к нему.
– В конце Магдален-стрит, пожалуйста.
Когда Лу откидывается на спинку, из мягкого пластикового сиденья выходит воздух, и она остро ощущает присутствие Софии рядом. Как будто пространство между ними заряжено статическим электричеством. Ей это представляется чем-то вроде генератора Ван де Граафа[23], у нее был такой маленький генератор в начале восьмидесятых, он был в форме шара и испускал искры, когда к нему поднесешь руку – крошечные молнии били в ладонь.
Вик оборачивается.
– Так какой у нас план?
– Вы голодны?
– Слегка, – отвечает Вик. – Не уверена, что продержусь целый вечер без пищи.
Лу так и знала – нужно немало еды, чтобы Вик с ее ростом и энергией не испытывала голода, – поэтому она все продумала заранее.
– Можем пойти в испанскую забегаловку на Лейнсе, если вас устроит, и каждый может взять кому что нравится. – Там неплохой выбор и недорого, поэтому Лу не придется заботиться о вегетарианской пище или остаться без гроша. Однако есть одно сомнение: – Тебя устроит, София? Думаю, там неплохо – хозяин испанец, – но, наверное, здешние закуски не сравнятся с тапас у тебя на родине.
– Ничего. Даже плохие тапас лучше, чем многие английские блюда. – София улыбается и озорно подмигивает. От этого Лу краснеет – она не знает, как реагировать.
Они забрасывают свои вещи в квартиру к Лу и быстро едут дальше.
Ресторанчик в десяти минутах езды, и когда они заходят, там уже довольно шумно. Клеенчатые скатерти и деревянные столы и стулья стоят очень плотно друг к другу, свободного места не видно.
– Смотришь, где Хоуи? Подождем. – Вик осматривает помещение. – Ха! Вон он.