— Чего молчишь? — позвала она из трубки. — Стыдно признаться?
— В чем признаться?
— Чем занимался вчера.
— Ничем не занимался. Утром посуду сдавал. Вечером дрова рубил.
— Очень остроумно. Я сейчас к тебе приеду.
— Зачем?
После долгой паузы Наденька мягко заметила:
— Дорогой мальчик, а ведь ты задумал что-то мерзкое. Какую-то гадость против Наденьки.
— Совсем нет, — смалодушничал я. — Просто дел по горло. Надо срочно кое-куда смотаться.
— Ты же говорил, что не можешь больше двух суток без женщины.
— Ради бизнеса приходится иногда жертвовать личным счастьем.
Наденька, казалось, укоризненно улыбнулась в трубку:
— Знаешь что скажу тебе, милок. Вот мой муж никогда бы не поставил женщину в такое двусмысленное положение. Получается, вроде я навязываюсь. Ты хоть понимаешь, что это унизительно?
— Понимаю. Давай потерпим до завтра.
— Завтра уже будет опасно.
Это был сильный аргумент, но я и тут нашелся:
— А мы, как с мужем, платонически.
— Хам! — сказала Наденька и повесила трубку.
Через два часа я сидел в кабинете Георгия Саввича Огонькова, директора фирмы «Факел». Мы пили кофе и ждали еще двух-трех человек, чтобы ехать куда-то по Горьковскому шоссе смотреть землю под застройку. Беседовали дружески о том о сем, улыбались друг другу, но, как всегда, как с первого знакомства, витала между нами шальная мысль, что, пожалуй, лучше бы нам вообще не встречаться на белом свете. Почему? Да черт его знает. Георгий Саввич — импозантный джентльмен с манерами мелкопоместного барина — был из тех, кто за два года успел сколотить изрядный капиталец, приватизировал все, что охватил взглядом, и уже пристроил детей в Европе, прикупив им — сыну и дочери — французское подданство. От него веяло таким же крепким душевным здоровьем, как от энергичного жука, окопавшегося в навозной куче. Увы, теперь выбирать не приходилось: кто платит, тот и хорош. Меня он купил с потрохами за двести долларов ежемесячного оклада плюс десять процентов прибыли от каждой сделки, в которой я принимаю непосредственное участие.
Сильной стороной Огонькова было, безусловно, полное отсутствие в нем всякого намека на моральное чувство. Нравственно он был стерилен, как скорпион в пустыне.
Огоньков позвонил сразу после Наденьки и велел немедленно прибыть в контору. Выяснилось вот что. Некто Гаспарян, чиновник нефтяного министерства, обратился к Огонькову с заманчивым предложением. Он вознамерился переплюнуть всех московских толстосумов. Арендовав в Подмосковье несколько гектаров лесных угодий, Гаспарян решил возвести там не просто дом, а как бы готический дворец, окруженный английским парком, искусственными водоемами и еще множеством причуд вплоть до родового склепа наподобие египетской пирамиды.
— Если мы этого турка не разденем до трусов, — печально заметил Георгий Саввич, — то только по твоей вине.
— Почему по моей?
— Да потому, что ты циник и не веришь ни во что хорошее.
— Но он не сумасшедший?
— Это не наше дело. Скажи лучше, осилим?
Внезапно меня бросило в жар:
— Были бы деньги, Георгий Саввич. То есть, как я понимаю, речь идет…
— Это тоже наши проблемы, — скромно ответил шеф.
— Хотелось бы поглядеть на этого человека.
— Поглядишь. Он нас ждет к пятнадцати ноль-ноль.
…Отправились на двух конторских «бьюиках», на двадцать восьмом километре свернули на проселок и еще через десять километров колдобин и ухабов вкатились в небольшую деревеньку под названием Тепково. По виду деревенька была нежилая. Единственный живой человек, который нам встретился, был громила в спортивной куртке, который стоял посреди улочки и, завидев нас, махнул рукой в сторону кирпичного дома с облупившимся фасадом, возле которого притулились два «мерса», столь же уместных здесь, как качели на кладбище. Дом этот, видимо, был когда-то сельским клубом, внутри открылся просторный зал со множеством расставленных в беспорядке стульев и некое подобие сцены, где за накрытым столом восседали двое: красивый мужчина восточной внешности и еще более красивая женщина лет тридцати, которая, если смотреть на нее снизу, из зала, напоминала боттичеллиевскую мадонну. Пять-шесть крепышей расположились на стульях у стен — охрана. Мужчина подал сверху знак, поманил пальчиком, и все наши — Огоньков, двое, кроме меня, сотрудников фирмы, бухгалтерша Аделаида Павловна — гуськом по скрипучим ступенькам поднялись на сцену и после церемонных представлений были усажены за стол.
Красивый мужчина и был Иван Иванович Гаспарян, чиновник, задумавший поразить цивилизованный мир размахом русского зодчества. В дальнейшем беседа складывалась так, что говорил преимущественно один Гаспарян, причем убедительно и пылко, чему немало способствовала пузатая бутылка коньяку, который он прихлебывал из чайной чашки, как клюквенный морс. Боттичеллиевская мадонна при особо эффектных замечаниях патрона восхищенно вскрикивала и подавалась пышной грудью ему навстречу. Вкратце речь Гаспаряна свелась вот к чему. Он объяснил нам, что, будучи истинным русским патриотом, не намерен, подобно многим нынешним временщикам, вывозить заработанные трудовым потом капиталы за границу, а напротив, предполагает обосноваться в этой стране на века и приложит все силы, чтобы оставить по себе благодарную память в потомках. Однако есть люди, подонки и завистники, которые обязательно попытаются помешать осуществлению его проекта, поэтому мы должны сразу сказать, сумеем ли справиться со строительством в кратчайшие сроки, скажем за год или два. Георгий Саввич, указав на меня пальцем, авторитетно ответил:
— Разрешите еще раз представить, Каменков Александр Леонидович, наш ведущий архитектор. Мировой уровень, член Пражской Академии искусств. При его участии, полагаю, затруднений не будет.
— Вы подтверждаете? — спросил Гаспарян.
Я встретился с его безумным, какого-то пергаментного отлива взглядом и мужественно кивнул:
— Не первая зима на волка. Для потомков постараемся.
— Сколько времени займет организационный период?
— Месяц, не больше, — ответил Огоньков.
— Неделя, — отрезал Гаспарян, и в тот же миг я почувствовал, что ввязываюсь в историю, которая скорее всего выйдет мне боком.
Глава 4
Вечером опять сидели в кабинете Огонькова, куда секретарша-дублерша Леночка подала холодный ужин — бутерброды с колбасой и рыбой, пиво, кофе. В комнату набилось человек десять: два зама Огонькова по смежным предприятиям, две-три неизвестные мне личности с тусклыми рожами вампиров, конторские дамы. Общее приподнятое настроение точно выразила бухгалтерша Аделаида Павловна:
— Попахивает большой аферой, Георгий Саввич, но замах у этого типчика крупный. Придется расширять штаты и прочее такое.
— Вы не правы, дорогая, — возразил Огоньков. — Никакой аферы быть не может. Гаспарян вхож в правительство. Это вам не какой-нибудь мелкий мафиози.
— Откуда у него такой капитал? — спросил я.
— Лицензии, миленький. Нефть.
— А что будет, если мы начнем, а его посадят?
— Сажать их будут еще не скоро, — успокоил Георгий Саввич. — Ты лучше скажи, сколько тебе надо помощников.
— На первое время человек пять. Но отбираю сам и на моих условиях.
— Что за условия?
— Аванс по пятнадцать «лимонов» на рыло.
Огоньков и глазом не моргнул:
— Как, Аделаида Павловна? — Старая советская манера: делать вид, что финансами управляет бухгалтерия.
— Может быть, обсудим эти вопросы в более узком кругу? — чопорно заметила бухгалтерша.
— Хоть в каком, — Георгий Саввич отпил пива из фарфоровой чашки, глаза его вдруг хищно блеснули. — Кажется, ребятки, вы не совсем понимаете, что произошло. Заказ царский, небывалый. Вы вдумайтесь: дворцовый комплекс на берегу Клязьмы. Искусственные водоемы, парки, храм. Фантастика! Если потянем… Полагаю, Саша, твоим коллегам такое и не снилось?
Пока я копался с замком квартиры, на лестничную клетку выполз Яша Шкиба, просветленный, гордый, пьяный и с пучком тысячерублевок в кулаке.
— Засим, сударь, извольте получить должок, — просиял торжествующей улыбкой. — А также прошу на вечерний коктейль!
— Неужели стипендия?
— Бери выше, сударь! Наследство, богатое наследство.
В это я не поверил, поскольку знал, что бедному Яше неоткуда ждать не только наследства, но даже единовременной ссуды. Однако, видно, ему сегодня действительно где-то подфартило: уж больно настырно он тянул меня за руку в свою квартиру.
Я нехотя поплёлся за ним. У Яши, оказывается, были гости. На обшарпанном диванчике расположились две молоденькие поддатенькие инженюшки и, обнявшись, грустными голосишками напевали: «Зачем вы, девочки, красивых любите…»
— Ретро! — оценил я с порога. — Мощная вещь. Но зачем вы, красавицы, дали Якову Терентьевичу денег? Он же их все равно пропьет.
Девушки прекратили нытье, и одна из них очарованно прогудела:
— Мужчина пришел!
Вторая подтвердила басом:
— В самом соку. Поздравляю, подружка!
С девушками было просто, а с деньгами загадочно. По словам возбужденного Яши выходило, что нынче утром, копаясь в разном барахле, оставшемся от жены, в поисках якобы веревки, чтобы повеситься, он наткнулся на золотой перстенечек с маленьким камушком. Этот перстенечек они с дворником дядей Ваней оприходовали возле ювелирного магазина за бешеную сумму — триста тысяч рублей. Под ношей неожиданно свалившегося богатства Яша не сломился и сразу накупил самых необходимых для жизни вещей: два ящика водки, ящик вина «Алабашлы», ящик пепси и груду консервов.
— Консервы, Саша, оставлю тебе по завещанию, — просто сказал актер. — Мне же еда, ты знаешь, ни к чему.
После этого мы обнялись, расцеловались и начали пить. Пили долго и спели много хороших старых песен, включая «Синий платочек» и «Шумел сурово Брянский лес».
Очнулся я среди ночи у себя на постели. Рядом, закинув тяжелую ногу мне на живот, посапывала голая девица. Я попытался выкарабкаться из-под нее, и девица проснулась.
— Тебя как зовут? — спросил я.
— Ну ты даешь, — хихикнула она. — Вчера помнил, а сегодня забыл?
— Вчера была среда, а сегодня — четверг, — заметил я наставительно.
Глава пятая
Пришлось попотеть. Неделя минула, как сон, а мы еще и не приступали. Но в тяжких спорах выработали стиль. Колотились пока втроем — Зураб Кипиани, помешанный на готике, и Коля Петров, со студенческих времен мечтающий о Вечном городе.
В среду, ближе к вечеру, когда мы сидели в мастерской среди живописного развала набросков и были готовы перегрызть друг другу глотки, позвонил Гаспарян и пригласил меня для приватной беседы. Сказал, что уже выслал машину. Я попытался отнекиваться, но он и слушать не стал.
Гаспарян принял меня без церемоний:
— Как идут дела?
— Нормально.
— Можете что-нибудь показать?
— Такие проекты на лету не делаются.
Хозяин восседал за своим начальственным столом, а я — напротив, боком, за продолговатым столом для совещаний.
— Вы в курсе, — спросил Гаспарян, — что контракт вчерне подписан?
— Да, конечно. Мои помощники уже получили аванс. Спасибо.
Несколько секунд он разглядывал меня без улыбки и как-то чересчур пристально. Но в этом не было ничего оскорбительного. Купил работника — пощупай его хорошенько. Это мы понимаем.
— Хочу, чтобы наша встреча осталась между нами, — сказал Гаспарян.
— Как вам угодно.
— Ваш патрон, Георгий Саввич, производит впечатление серьезного человека и репутация у него хорошая. Не так ли?
— Фирма надежная, не сомневайтесь.
— В предприятиях такого масштаба деловая хватка еще далеко не все. Потребна особая энергия, если хотите — талант. А это, как я понимаю, ваша прерогатива. Фирма тут ни при чем.
— Были бы деньги. Талантов вокруг полно.
Гаспарян нажал кнопку селектора, и буквально
через секунду секретарша внесла поднос с кофе. Одну чашечку поставила передо мной, другую, зайдя со спины, перед шефом. Только чашечка черного кофе, больше ничего. Ни печенья, ни молока, ни сахара. Зато чашечка — тонкого китайского фарфора, размером с наперсток. Гаспарян угадал мои мысли.
— Не удивляйтесь. Министерство нынче экономит на всем, особенно на накладных расходах… Так о чем мы говорили?
— Я не помню.
— Так вот — о таланте. Одного таланта тоже мало. Важно стремление употребить его с наибольшей отдачей. Есть ли оно у вас?
— Я и в наличии таланта не особо уверен, — признался я.
Гаспарян улыбнулся с пониманием:
— Тогда поставим вопрос иначе. Вас не смущает мой замысел? Средневековый замок под Москвой и все такое?
— Нормально. Почему нет?
— Есть люди, которые втайне посмеиваются. Боюсь, к ним относится и ваш многоуважаемый Георгий Саввич. Нет-нет, не надо возражать! В сущности, это не столь важно. Но мне бы не хотелось, чтобы именно вы, Саша, отнеслись к проекту, как к нелепой причуде богача. Более того, мне хотелось бы, чтобы мы подружились. Искренне. Задушевно. Как два умных человека, которые поставили перед собой общую цель. Вы верите мне?
— Конечно.
Это была сущая правда. Надо было быть вовсе бессердечным, чтобы ему не поверить. В его иссиня-черных зрачках вдруг засветилась тяжкая, свинцовая печаль человека, который уже купил все, о чем мечтал, и мучится, что не истратил и сотой доли наворованного.
Гаспарян гибко поднялся и шагнул к металлическому сейфу, стоящему в углу. Достал оттуда какую-то желтую вещицу. Протянул мне:
— Хочу закрепить наши отношения. Маленький предварительный подарок.
Это был роскошный, с выпуклыми боками, с голубоватой эмалевой вязью на крышке, портсигар. Судя по весу, золотой. Не то чтобы я почувствовал неловкость, но и радости не испытал.
— Не знаю, чем отдарюсь, — промямлил я.
— Работой. Настоящей, честной работой, как положено мастеру… Да вы не тушуйтесь, все главные подарки у нас впереди.
Аудиенция была закончена. На прощание миллионер сунул мне в руку визитку, где один из телефонов был подчеркнут.
— Звоните в любое время.
— Непременно.
Не заезжая в мастерскую, необычно рано я вернулся домой. Не хотелось никуда идти и готовить не хотелось, поэтому внизу, в магазине купил пачку пельменей и две бутылки свежего «Очаковского». Извечная трапеза холостяка. Перед ужином позвонил родителям и минут пятнадцать разговаривал с матушкой. У них все было вроде пока нормально, хотя отец чрезмерно надрывался в своей мастерской. Не вылезал оттуда с утра до ночи, хотя в этом не было никакой необходимости.
Шесть лет назад батю шуганули на пенсию с большого поста — директора обувной фабрики. Удар по его мужскому самолюбию был настолько силен, что несколько месяцев он балансировал между белой горячкой и инфарктом. Это было трудное время, когда к нему нельзя было и подступиться с каким-нибудь добрым разговором.
Спасение пришло откуда не ждали. Большую часть дня отец пропадал в гараже возле своего «Запорожца», там и напивался, там кто-то его и надоумил подрабатывать ремонтом машин. Копаться с автомобильными движками он всегда любил, вообще был истинно мастеровым человеком, дотошным и крайне добросовестным; а когда однажды перешагнул психологическую грань между тем, что можно помогать соседям в порядке любезности, и тем, что на этом, оказывается, можно зарабатывать на кусок хлеба с маслом, то как бы и пришло к нему второе мужицкое дыхание. Клиентура поначалу подобралась из соседних кооперативных гаражей, но постепенно ее круг расширился. Он арендовал помещение для мастерской и нанял двадцатилетнего паренька в помощники. Пить как отрезал, зато дома бывал редко. Забегал поспать да поесть горяченького, а иной раз, по летнему времени, и ночевать оставался в гараже, оборудовав себе там удобный лежак.
— Сегодня третий день, как нету, — пожаловалась мать. — Ты бы, сынок, подъехал к нему поглядел, чего он там чинит.
— Мама, о чем ты думаешь?!
— Чего там думать, кобель известный твой папочка. Ты-то весь в него уродился!