В квартире мы с Катей, не мешкая и как-то не сговариваясь, очутились в постели, торопливо помогая друг другу раздеться. Время, как вчера, вытянулось в звенящую струну. Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я словно парил в поднебесье.
Телефонный звонок грохнул меня на суровую землю. Я знал, что это Сергей Сергеевич, и вместо «алло» сказал:
— Вы где?
— Возле метро, у булочной… Как вы догадались, что это я?
— По походке, — объяснил я.
— Прямо удивительно!
Среди вечерней суеты пожилой порученец, как ему и положено, выделялся своей неприметностью. Маскировочные очки, сутуловатость, — если бы не добротный костюм, вполне сошел бы за побирушку.
— Давайте деньги, — потребовал я.
— Значит, согласны?
— Куда денешься.
Сергей Сергеевич, покосившись по сторонам, достал из внутреннего кармана пиджака довольно пухлый конверт.
— Можете пересчитать. Ровно полторы тысячи.
— Передайте хозяевам, — сказал я, — поражен их благородством. Могли тюкнуть по темечку — и дело с концом. А вместо этого — компенсация. Ничего не скажешь, западный стиль.
— Солидные люди, — подтвердил порученец. — Только не надо с ними шутить.
— Я себе не враг. Деньги пусть пока у тебя побудут. Только не потеряй.
Я первым протянул ему руку и, похоже, удивил его этим жестом. Ладонь у него была вялая и жирная.
…Домой я сразу не попал, хотя очень туда стремился: перехватил в скверике возбужденный дворник:
— Яшку в ментовку замели!
— За что?
— Так кто знает… они же теперь… Саша, выручай! Покалечат дурака.
Бедный старик трясся, точно с угара, и это было чудно. По его долгой мытарской жизни уж ему ли бояться лишнего тумака.
Пришлось идти в отделение, оно было рядом, через пять домов. Дядя Ваня со мной не пошел, спрятался поодаль за деревьями.
У дежурного капитана, сидевшего за перегородкой, я выяснил, за что забрали Яшу. Он возле магазина пел срамные частушки и оскорбил милиционера, который сделал ему вежливое замечание.
— Нельзя ли его отпустить? — спросил я.
— Он ваш друг? Родственник? — У капитана было мужественное, честное лицо рязанского хлебопека.
— Сосед.
— Зачем же он хулиганит, ваш сосед? Мешает людям отдыхать.
— Здесь какое-то недоразумение. Яков Терентьевич известный, заслуженный артист, деликатнейший человек…
— Раз артист, тем более должен подавать пример. Ничего, посидит месячишко, одумается. По пьяной лавочке мы все артисты.
— Товарищ капитан, позвольте за него поручиться?
Капитан поднял голову от стола, уставился на меня прямым непререкаемым взглядом:
— Вы как с луны свалились, гражданин. Порядков разве не знаете?
— А-а, — спохватился я и полез в карман. — Разумеется! Вот, пожалуйста, залог, примите великодушно, — и опустил перед ним на стол две десятидолларовые купюры. — Извините, больше нету.
Капитан укоризненно покачал головой, смахнул деньги в открытый ящик, гаркнул в полный голос:
— Эй, Кузьмич! Слышишь меня?
— Чего?! — глухо отозвалось из глубины коридора.
— Давай приведи этого певца.
Я уже полагал дело решенным, но тут случился еще один досадный инцидент. В отделение на рысях влетели два дюжих омоновца в бронежилетах и с автоматами. Я как-то не успел сразу посторониться, и один из омоновцев, пьяненький и заводной, с ходу пребольно двинул мне локтем под ребра. Отброшенный к стене, я лишь ошалело хлопал глазами, видя перед собой два юных, перекошенных ненавистью лица.
— Кто такой? — прохрипел омоновец, надвигаясь. — Чего тут толчешься?
По его молодецкой ухватке я догадался, что следующий удар он нанесет прикладом и скорее всего в голову.
— Не надо, эй! — Капитан поднялся за стойкой. — Слышь, Сережа, не трогай… это так человек, ничего… Пускай…
С сожалением омоновец опустил автомат, а его приятель, яростно отмахнув воздух ребром ладони, свирепо процедил:
— Гляди, гад, второй раз не попадайся!
Тут же они исчезли, словно их вымело порывом ветра.
— Отчаянные ребятки, — с непонятным выражением заметил капитан. — Никакого укороту нет.
— Надежда наша, — согласился я, потирая бок. — Защитники демократии.
— Ну, про это лучше не надо…
Высокий, крупный сержант привел Якова Терентьевича, которого я с первого взгляда и не признал Морда у него была сбита набок, набрякла сизыми подглазьями, и сам он сделался пониже ростом. Утром был совсем не такой.
— Что это с ним? — спросил я у капитана. Но за него ответил сержант.
— Оказывал сопротивление, — заметил веско. — Вот и пострадал маленько.
За руку я вывел Яшу на улицу, в прохладный ночной мрак, но заговорил он только в виду родного подъезда. Вырвался из наших с дядей Ваней дружеских рук и грозно объявил:
— Уеду! Завтра же уеду из этой проклятой страны!
— Вот оно как! — удивился дворник. — И куда же направишься, Яша?
— С тобой я вообще не разговариваю, старый дурак. А тебе, Саня, скажу. Днями получу ангажемент, мне твердо обещали, уеду в Европу, оттуда пришлю приглашение. Ты меня вырвал из рук палачей, и этого я тебе не забуду.
— В чем же я-то виноват, — поинтересовался дворник. — Я тебя ждал, ждал…
— Ты сколько денег дал, ты считал?
— Как сколько? Ровно на бутылку, еще с прикидом.
— И с прикидом?! Представляешь, Сань, две тыщи затырил, жлобина, понадеялся, так отпустят по знакомству. Из-за этого я там и заторчал.
— Ну ладно, — сказал я, — вы разбирайтесь, а я пошел. У меня гости.
Дверь я не стал отпирать, позвонил. Катя спросила: «Кто там?» — и тут же отперла, не дожидаясь ответа. Кинулась мне на грудь. На ней ничего не было, кроме моей пижамной куртки.
— Сашенька, я, наверное, сделала большую глупость! Ты простишь меня?
— Весь коньяк выпила?
Оказывается, пока меня не было, телефон названивал не переставая. Катя не выдержала и сняла трубку. Думала, может, что-то срочное и важное. Вышло и то и другое. Женщина, которая не назвалась, долго ее допрашивала, а потом велела немедленно убираться из квартиры, иначе она приедет с какими-то двумя мальчиками и те вырвут ей обе ноги, вышибут мозги и сделают еще что-то такое страшное, о чем и говорить нельзя. Эти мальчики, по словам женщины, специально обучены, чтобы учить уму-разуму молодых потаскух.
— А ты что ответила?
— Ой, Саша, я так перепугалась! Сказала, что я твоя соседка и ты пригласил меня, чтобы прибраться. Но она не поверила.
— Почему, думаешь, не поверила?
— Она сказала, что за такое подлое вранье проткнет мне сердце раскаленной спицей. Ой, Саша, она такая выдумщица!
— Ты хоть ужин приготовила?
— Конечно, все давно на столе.
Сели есть солянку, заправленную подсолнечным маслом, очень вкусную, с яйцами и ветчиной. Запивали темным «Останкинским» пивом. После всех дневных потрясений меня вдруг охватил сентиментальный порыв.
— Как-то я привык к тебе, Кать, — пробормотал я, заколдованный ее темно-блестящим взглядом. — Даже странно, как быстро.
— И я тоже.
— Если ты лгунья, то самая искусная из всех, кого я знал.
— Нет, я не лгунья.
— Может, поживешь у меня, чем бегать туда-сюда?
— Конечно, поживу, если хочешь. Это я на скорую руку стряпала, а вот посмотришь, как готовлю, пальчики оближешь. Саш?
— Чего?
— А если та женщина вдруг придет, что ты ей скажешь?
— Наденька? Нет, она не придет. Грозится только.
Катя опустила глаза в чашку. Я спросил:
— Хочешь, чтобы я про нее рассказал?
— Наверное, это меня не касается?
— Давай знаешь как договоримся?
— Как?
— Ни в чем не оправдываться. Я же не спрашиваю, кто у тебя был вчера. И ты не спрашивай. Это так скучно. Пока нам хорошо, будем вместе. Надоест — расстанемся. Может, завтра, а может, через месяц. Оба свободные.
— Я не хочу с тобой расставаться!
В таинственный мрак ее глаз я погружался все глубже, всеми жилками к ней тянулся, и вряд ли такое бывало со мной прежде.
— Кать, сколько тебе лет?
— Ты уже спрашивал — двадцать пять. Но я старше тебя.
— Почему?
— Кроме тебя, у меня больше никогда никого не будет.
Пустым обещанием она повязала меня по рукам и ногам.
Глава седьмая
…Как всякий загнанный в угол, я начал прикидывать, к кому можно обратиться за помощью. Были у меня влиятельные знакомые и среди них высокопоставленные чиновники, но в моей ситуации никто из них не годился. Даже если кто-то захочет потрудиться ради меня, то пока он будет по-российски разворачиваться и прикидывать, что к чему, меня, конечно, сто раз «поставят на правилку». Тут нужен был человек особый, с уникальными данными, и один такой мелькнул в моем помраченном сознании смутной, лукавой тенью. Гречанинов Григорий Донатович — большая шишка в КГБ, сотрудник Управления внешней разведки, однако ни чина его, ни должности я до сих пор не знаю. О том, как мы с ним познакомились и сошлись, — после, а сейчас я просто с надеждой вспомнил атлетически сложенного, немолодого человека с гипнотическим взглядом и мягкой интеллигентной речью. Гречанинов был из тех, с кем рядом остро чувствуешь, как опасна и привлекательна наша быстротекущая жизнь. Если сравнивать с навалившимися на меня оборотнями, то он был им, конечно, не по зубам.
Да, Гречанинов был тем человеком, к кому можно обратиться за помощью, и он вряд ли откажет, но… Глупо, смешно, но я все еще надеялся выкарабкаться собственными силами…
Трое суток подряд Зураб, Коля Петров и я не покидали мастерскую. Еду нам готовила Галя, супруга Зураба.
Однажды навестил нас шеф, просидел около часа, изучая предварительные эскизы, и вел себя как ни в чем не бывало. Мне сказал втихаря:
— Не волнуйся, Саша, ситуация под контролем, Гаспарян все уладил.
Увлеченные работой, мы уже не замечали, как уходит день и наступает ночь, и, сломленные усталостью, спали прямо на полу. Зураб и Коля больше не цапались, и мы стали как кровные братья, связанные опасной мечтой. Замок наших снов постепенно переносился на белые листы ватмана.
Впервые за долгие годы я опять был беспечен, как в молодости, когда будущее кажется бесконечным. Несколько раз на дню звонила Катя, и мы вели такие же разговоры, какие ведут птички на веточке. Зураб с пониманием ухмылялся, Петров морщился, а Галя, когда ей довелось услышать мою птичью белиберду, мудро заметила: «Давно пора!» — точно проводила в гроб.
На четвертый день, когда наступил вечер, она не позвонила. Шесть, семь, восемь — тишина. Я сам начал названивать, но безрезультатно. Беспокоиться пока было не о чем, мало ли какие могли произойти в ее планах изменения, к примеру, поехала домой: я ведь не спрашивал, как она объяснилась с родителями по поводу своего многодневного отсутствия. Честно говоря, оттягивал этот разговор. Вдруг окажется, что для них это очередное обыденное дочернее приключение. Думать так мне не хотелось… Но все же, если вернулась к родителям, то, в конце концов, и там есть телефон.
В начале девятого я сказал:
— Хлопцы, сегодня, кажется, пятница? А что, если нам смотаться по домам? Пока грязью не заросли.
Зураб неожиданно обрадовался:
— Ох, надо бы, надо бы! Который день дети непоротые.
Петров, которого никто не ждал, кроме непочатой бутылки, буркнул недовольно:
— Вам бы, я вижу, только предлог найти, чтобы смыться. Работнички хреновы!
Его один голос против двух оказался недействительным, и мы расстались до утра.
Ровно в десять я вошел в свой подъезд, где почему-то ни одна лампочка не горела. Вдобавок и лифт не работал. С самыми дурными предчувствиями бегом взлетел я на пятый этаж. В щелку под дверью пробивалась полоска света. Я отпер и вошел. Катя сидела на полу под вешалкой, привалясь к стене, и тихонько, по-щенячьи поскуливала. Рубашка на ней была разорвана до пупка и живописно свисала с плеча. Левая сторона лица страшно распухла и отдавала глянцевой синью. Широко открытый правый глаз она устремила на меня, но в нем было мало жизни.
— Кто?! — спросил я.
В ответ неясное бормотание из разбитого рта.
Я помог ей подняться и довел, почти донес до ванной. Там у меня была аптечка со всем необходимым. Минут за пятнадцать я привел ее в порядок: умыл, смазал ссадины йодом и сделал холодный компресс на левую щеку, обмотав голову махровым полотенцем. Концы полотенца завязал на макушке, и когда она взглянула на себя в зеркало, то уже попыталась улыбнуться. Лучше бы она этого не делала, потому что от ее улыбки у меня сердце застучало, как от чи-фира.
Уложив в постель, я заставил ее выпить рюмку коньяку и горячего чаю с медом и молоком.
История с ней приключилась такая. Возвращалась Катя позже обычного, в восьмом часу, потому что накануне выскребла, выскоблила всю квартиру, а сегодня надумала переклеить обои на кухне: заезжала в «Тысячу мелочей» и еще в два хозяйственных магазина, но так и не подобрала ничего подходящего. На автобусной остановке к ней привязался высокий симпатичный парень и предложил донести до дома сумку с продуктами. Поклялся, что никогда не встречал Девушки с такой потрясающей фигурой. У нее не возникло и тени подозрения. Она привыкла к тому, что мужчины день и ночь рыщут по городу и ищут, где им обломится. Но она, Катя, никогда не знакомилась на улице («А я?» — «Ты — особый случай!») и держала себя с парнем хотя и корректно (чтобы не злить), но строго. Заподозрила неладное только тогда, когда к ее провожатому возле самого дома присоединился второй юноша, ухватистый громила с наглыми, «взъерошенными» глазками. Естественно, она не собиралась идти с ними в подъезд, начала упираться, но они ее туда втолкнули. Как на грех, возле дома никого не было, а в подъезде темно. Катя им сказала: «Ребята, вот у меня в сумочке семьдесят тысяч и еще есть золотое колечко. Берите, только не бейте!» Они так загоготали, словно услышали анекдот.
— Саша, я очень испугалась. Знаешь, в животе так все обмякло, и, кажется, я описалась.
Бандиты повалили ее на пол, один уселся на плечи, зажав ее между ног, а второй потребовал, чтобы она сделала ему минет. От страха Катя его укусила, но не поняла за что, за что-то мягкое. После этого они начали пинать ее ногами, приговаривая: «Не кусайся, сучка, не кусайся, зубы вырвем!» Но били не очень сильно, больше для потехи. Только один раз тот, которого она укусила, увлекся и с криком: «Посылаю под штангу!» врезал ей ботинком в лицо. Катя потеряла сознание, а когда очнулась, то одна лежала в темноте под батареей. Сумочку и продукты они унесли с собой. Кое-как Катя доползла до пятого этажа, отперла квартиру, и вот… Но еще вот что важно: когда они ее метелили, один сказал: «Передай своему кобельку, это только аванс!»
— Ты понимаешь что-нибудь? — спросила Катя. — Что значит — аванс? Они еще меня будут бить?
— Не думаю. Скорее, теперь на меня переключатся.
Как бы для того, чтобы подтвердить мои слова, затарахтел телефон и тот же подонок, который звонил на днях, слащавым голосом поинтересовался:
— Ты зачем, гнида, полторы тысячи взял? Чтобы папу за нос водить?
— А кто твой отец? Орангутанг или крокодил?
— До скорой встречи, — пообещал звонивший и повесил трубку.
Посреди ночи мы занялись любовью, и честное слово, такого со мной еще не было. Если мы не развалили кровать, то только потому, что она была куплена еще в те незабвенные времена, когда человек человеку был друг, товарищ и брат.
Глава восьмая
— Отвезу тебя домой, — сказал я Кате за завтраком. — Отлежишься денек-другой. Тем временем все уладится.
— Что уладится?
Она уже позвонила на работу и предупредила, что заболела.
— Что уладится, Саша? — повторила она.
Я помешивал сахар в кофе серебряной ложечкой и старался на нее не смотреть, потому что, когда смотрел, она мгновенно поворачивалась боком.
— Да пропади оно все пропадом. Сегодня же дам отбой. Кстати, ты зря стесняешься. Синяки украшают женщину. Это очень современно. Вроде кожаной тужурки.