Мать Каспера смотрит на меня:
— А что с вашей мамой?
— Она в больнице. Вот и все.
— Что-нибудь серьезное?
Я пожимаю плечами. Мы смотрим, как играют мальчики.
Мать Каспера убирает с лица волосы, они у нее с сыном одного цвета.
— Пусть доиграют у меня дома. Мм… если вы не против, конечно.
На выходе из группы мы встречаем воспитательницу, направляющуюся туда с щеткой и веником, она снова сочувственно мне улыбается.
Идем по дорожке, мальчики бегут впереди, останавливаются и ждут нас всякий раз, как надо переходить через дорогу.
Она спрашивает, чем я занимаюсь. Мою лестницы, говорю я, это работа. Да, отвечает она, работа.
Они живут за городом, в маленькой квартирке в таунхаусе. Чтобы добраться до лестницы, нужно обойти вокруг дома.
Сидим на кухне, пьем кофе, мальчики играют в гостиной. Каспер тащит по полу большую пластмассовую коробку красного цвета, достает оттуда солдатиков и самолет. Кофе из термоса чуть теплый. Мы курим, между фразами повисают длинные паузы. А во сколько Каспер начал ходить в детский сад? Ему нравится? А давно вы здесь живете?
В гостиной мальчики выставили в ряд четыре больших космических корабля.
Тут она встает, обходит маленький стол, берет меня за руку. Иду за ней в ванную. Крошечную ванную с голубой плиткой. Пахнет сыростью и мочой, наверное, Каспер не всегда попадает в унитаз. Она встает очень близко, прижимает свои губы к моим. Вкус сигарет и содержимого мини-бара.
На ее бедрах следы от джинсов. Мои пальцы в ней, шуруют там, пока мы целуемся, два пальца проскакивают легко, а вскоре входит и третий. Она наливает на ладонь розового шампуня и берется за мой член. В тот момент, когда я кончаю, она разворачивает меня к туалету, разворачивает, будто мой член — дверная ручка, сперма брызжет в унитаз и на обратную сторону сиденья.
Я направляюсь к выходу, но она хватает меня за руку, льет на нее бальзам для волос и снова засовывает мои пальцы себе между ног.
Говорит, что хочет кончить, говорит: давай, я хочу кончить. Говорит, быстрее давай. Сильнее, быстрее. У меня руку сводит, плечо болит.
Выходим из туалета, дети на полу в гостиной играют в звездные войны.
Мою руки на кухне, оттираю ногти моющим средством. Она говорит, что я могу идти. В прихожей надеваю на Мартина комбинезон, она курит на кухне, велит Касперу собрать игрушки. На сегодня играть хватит.
По дороге домой Мартин рассказывает мне об игрушечных инопланетянах и летающих тарелках Каспера. Герои воскресных мультиков. Их теперь можно купить. Рассказывает о космическом корабле, который ему хотелось бы иметь: большой, у Каспера такого нет.
22
Наша новая мама сказала, что мы братья. Что другой мальчик — мой младший брат. Он был больше меня, шире в плечах. Сначала мы не поверили, все должно быть наоборот. Эта чужая женщина просто не понимает, о чем говорит. Но это было и не важно, мы же оба детдомовские, привыкли, что размер важнее возраста.
Мы не чувствовали себя братьями.
Он стоял на моих волосах и мочился мне на грудь, потом я стирал футболку в раковине.
Это случилось два раза.
Я сломал ему нос бутылкой из-под колы.
Это случилось один раз.
Через какое-то время мы привыкли к этой мысли, но не потому, что чувствовали себя братьями, я так и не понял, что это за чувство. А потому, что нам продолжали сообщать, что мы братья, мальчики во дворе, и делали они это следующим образом.
Твой брат разбил окно у китайцев.
Твой брат облапал мою сестренку.
Твой брат спер мой велик, мою рогатку, мой плеер.
Так что мы были братьями.
Мы сидели за обеденным столом, ели. Всегда за обеденным столом. Настоящая семья. Нас кормили жареной икрой трески с картошкой, бифштексами с соусом.
Овощи из баночки, мучнистый серый горох, волнистая морковка. В конце месяца — спагетти с кетчупом и жареным луком. Мы с братом пользовались дурной славой во дворе. Не было такого взрослого, чтобы на нас не орал.
Но за столом мы сидели примерно, ели тихо, смотрели на маму, когда она на нас не смотрела. От нее слабо пахло уксусом; когда она тянулась за солью или перцем, руки у нее слегка дрожали. Мы сидели очень тихо. Если она смеялась, то громче, чем следовало бы, если улыбалась, то слишком широко.
— Настоящая семья. — говорила она.
На первое наше совместное Рождество она заложила мебель. Мы ели традиционное свиное жаркое, красную капусту и картофель в карамельном соусе. То же она сделала на наши дни рождения. Мебель возвращалась через месяц. Но иногда кое-чего недоставало. Серванта, стенных часов. Постепенно квартира пустела, обнажались царапины на обоях: следы исчезнувших вещей.
23
Я и сам слышу, как это звучит. Разговариваю, как настоящий джанки. Оправдания. Кто-то стащил мой матрас. Собака заболела Бывший парень приходил, только что ушел. А он больной. Психопат. Он воровал у моей матери.
Я у албанца. Пятница, и, закончив мыть лестницы, я пришел к Мортену, к этому парню с залысинами, главе нашей клининговой компании. Но его в кабинете не было. Я позвонил ему на мобильный, много раз звонил, он не брал. И вот я у албанца Сегодня он один. Гостиная вся в дыму, только что забычкован последний косяк. Не албанцем, глаза у него ясные. Его песочного цвета пальто висит на спинке стула, похоже, он собирался закрывать лавочку. Албанец раздражен. Спрашивает о Мартине — значит, в плохом настроении. Как дела у Мартина? Он зол на меня.
— С Мартином все хорошо. Сидит дома, смотрит мультики.
— Дома сидит?
— Да, сласти ест и все такое.
— Такой маленький мальчик?
— Да.
— Один дома? А ты здесь?
— Он умный маленький мальчик. Он может… Я же ненадолго…
Мы сидим друг против друга за большим письменным столом из дерева он предложил мне сигарету, толкнул пачку через стол. Я глубоко затягиваюсь, всякий раз, поднося руку ко рту, чувствую, как она дрожит.
— И чего же ты от меня хочешь, пока Мартин сидит дома?
— Ну, я пришел за товаром.
— За товаром?
— Да.
— И где же деньгн? Деньги покажи мне.
— Я же сказал, у меня…
— Покажи мне деньги. Спокойно, без суеты, мы же деловые люди, так? Деньги на стол, и получишь то, зачем пришел. Спокойно, без суеты…
— Я же сказал тебе. У меня нет денег, сегодня нет. Я заработал их, тот парень, Мортен, он мне должен, я был там…
— Парень, которого зовут Мортен, которого я не знаю, должен тебе какие-то деньги, которые ты заработал. Правильно?
— Да.
— А мне-то что с этого?
Я стряхиваю пепел в руку, не хочу его еще больше раздражать. Никаких просьб, не надо мне ни кофе, ни воды, ни льда, ни пепельницы.
— Мне-то что?
— Ничего…
— Вот именно.
— Но я подумал… ну, черт, я же покупаю у тебя каждую неделю. Несколько раз в неделю. Я отдам тебе деньги в понедельник. Самое позднее во вторник. Можешь начислить проценты. Можешь…
— Я в курсе. Дело не в том, что я тебе не доверяю.
Он встает. Я сижу, жду. Думаю: сейчас он меня ударит. Настал как раз такой момент, да? Я столько фильмов посмотрел, знаю. Сейчас толкач будет бить бедного раба героина Так ведь в фильмах бывает? Я сижу. Пусть ударит, пусть изобьет, лишь бы было чем поставиться вечером.
Он садится на угол своего большого письменного стола. Забирает у меня сигарету, кидает в кофейную чашку. Чувствую на себе его взгляд. Он заговаривает только после того, как я поднимаю на него глаза.
— Это как раз то, чего я делать не хочу… Понимаешь?
Я не отвечаю.
Именно то, чего я делать не хочу. Чтобы ты был мне должен, чтобы кто-нибудь еще был мне должен. Я верю тебе, да, верю. И знаю, что это плохой вариант. У тебя, черт подери, зависимость, и все, верить больше нельзя. Но… ты давно у меня покупаешь, и, даже если я тебе дам сейчас то, зачем ты пришел, я, в общем-то, уверен, что ты вернешься, что ты заплатишь. Но я не хочу этого. Понимаешь? Не хочу бить людей бейсбольной битой, не хочу тушить об них сигареты, ломать пальцы. А как только появляются должники, надо быть к этому готовым.
Я киваю.
Думаю, отвечать не имеет смысла, надо слушать. Но правда в том, что я и не слушаю толком. Думаю только о белом порошке. Чистый диацетилморфин. Думаю, где же он у него тут лежит и сколько? Даст он мне? О боже, пусть даст мне хоть что-то. Пусть говорит сколько хочет, только бы дал мне хоть что-то. Пусть хоть в рот мне помочится, только бы дал хоть что-то.
— Когда-то я, может, и был таким. Жестким был, быстро зарабатывал, может, потому я все еще в деле. Да ты понимаешь, о чем я говорю?
Я снова киваю. Он встает со стола:
— Давай, пошли.
Он неторопливо надевает пальто, поправляет воротник. Машет рукой, приглашая следовать за ним.
— Поговорим по дороге к машине.
Гасит свет, запирает дверь.
Вынимает из кармана пиджака сигарету, успевает сделать четыре затяжки, пока мы обходим здание. И только у машины продолжает:
— Я сейчас еду к одному парню. Спокойненько, без суеты, это новые ребята. Очень хорошая цена. Можешь поехать со мной. Можешь поработать подопытным кроликом. Сделаешь укол.
Я киваю, за укол я поеду куда угодно. Он стоит, прислонившись спиной к машине, новому серебристо-серому «опелю-вектра».
— Нет, ты сначала послушай, на что подписываешься. Черные ничего не понимают в героине. И хрена ли я буду совать туда свой слюнявый палец? Я не знаю, каков он на вкус, не знаю, что они туда намешали. Может, крысиный яд. Я его трогать не буду. А ты будешь. Будешь лабораторной крысой, подопытным кроликом, ты этого хочешь? Сможешь вмазаться. Бесплатно.
Он делает три быстрые затяжки и щелчком отбрасывает сигарету. Я обхожу машину и сажусь на переднее сиденье рядом с ним. Только теперь замечаю детское кресло сзади.
По дороге он повторяет сказанное. Что он бизнесмен, а не барыга. Что есть разница. Что он не стоит у школ на большой перемене, вербуя новых клиентов. Что люди приходят за товаром
24
Я сижу на кровати. Рука перетянута ремнем албанца. Я здесь единственный, кто сидит. В комнате еще пятеро мужчин. Отрываю фильтр от сигареты, но они говорят, фильтровать не нужно. Героин белый, и теперь мне остается только положиться на их слово, вне зависимости от того, чистый он или нет. Все это мелькает где-то на задворках моего сознания. Где-то на Марсе — так называлась песня, которую я слышал ребенком, сидя на колесе обозрения в луна-парке «Бакен». Сейчас я думаю о пузырящемся в ложке наркотике.
— Интересно, доведется ли вам с Мартином встретиться.
Это албанец говорит, глядя в окно.
Один из пакистанцев смеется Датский у него скверный, приходится напрягаться, чтобы понять.
— Кто такой Мартин, его дружок-педик, э?
Албанец переводит на него взгляд, произносит лишенным выражения голосом:
— Заткнись, обезьяна.
Пакистанец делает два шага вперед, рука в кармане, там может быть нож Другой пакистанец кричит на него, они громко говорят на урду. У албанца скучающий вид, он застегивает молнию на куртке, направляется к выходу.
Здоровый парень с зализанными волосами, тот, что нас встретил, успокаивающе кладет ему руку на плечо:
— У нас бизнес. О’кей? Расслабься. Бизнес. Мы друзья.
— О’кей. Но скажи своей обезьяне заткнуться. Не забывайте, где находитесь. Это Нёребро. Не советую забывать.
Один пакистанец что-то говорит другому. Тот, что бесился, коротко кивает и выходит, в туалет наверное. А в это время я пытаюсь как можно скорее зарядить шприц. Если они не договорятся, я успею поймать приход.
— О’кей, займемся делом?
— Подожди пока.
Албанец указывает на меня:
— Хочу посмотреть, не умрет ли он.
— Твое дело…
Нахожу вену. Забираю немного крови. Албанец подходит ко мне вплотную, говорит так, чтобы слышно было только мне:
— Теперь ты думаешь о Мартине? Ты о нем думаешь?
Смотрит мне в глаза не мигая.
Ввожу раствор. В какой-то момент я думаю, что мне конец. Что это передоз. По лбу течет пот, и такое ощущение, будто у меня на груди кто-то стоит. Он чистый, думаю я. Чистейший. И тут сердце снова забилось. Все хорошо. Я пытаюсь закурить. Вожусь и вожусь с зажигалкой, все-таки прикуриваю и ложусь на кровать, не могу удержаться: чистый. Чистейший.
Один из пакистанцев смеется:
— Он в улете, а я что сказал: товар-то высший сорт! Бодяжь сколько влезет!
Следующие пять минут — кино. Кино, в котором албанец звонит по мобильнику. Кино, в котором приходят друзья албанца со спортивной сумкой. Кино с купюрами в прозрачных пакетах.
Мы с албанцем едем по Нёреброгаде. Он не разговаривал со мной с того момента, как мы покинули гостиницу, и он помог мне спуститься с лестницы и выйти на улицу. Достает кредитку. Остановившись на красный, с помощью карточки отделяет дозу и насыпает ее в конверт из бардачка. Сует в карман моей куртки. Теперь мне хватит до следующего вторника.
Мы с Мартином едим бифштексы с соусом из баночки, чипсы. Я засыпаю перед телевизором под аккомпанемент старой датской комедии. Проснувшись ночью, отношу Мартина в кровать и делаю еще одно вливание.
25
По телефону говорят, что мне лучше присесть. Что меня пытались найти, звонили вчера и позавчера. Что с мамой нехорошо. Ее состояние ухудшилось. Так они это сформулировали. Нет чтобы сразу перейти к делу — как же, так нельзя, сначала я должен привыкнуть к мысли, к тому, что все плохо. Знаком мне этот подход. Так они поступают, так их учили. Сижу, прижимая к уху трубку, одновременно приглядывая за Мартином на кухне, вижу, как он наливает в хлопья молоко, чуть не расплескивает, но в итоге справляется. Мне говорят, что мама умерла. Что меня искали. Просят сегодня прийти в больницу. Сначала я отвечаю, что сегодня не могу, нет времени. Прошу их обратиться к брату. А мне сегодня крайне неудобно. Они полагают, мне лучше прийти сегодня. Нужно уладить определенные формальности. Брат не берет трубку. Они мне все объяснят при встрече. Сегодня.