Но это не кино, и у меня к ноге не прикреплен диктофон. Это я буду продавать наркотики в школьных дворах.
Кладу журнал, рука тянется к сумке, ничего не могу поделать. Так и вижу — ну прям как ребенок, ну просто детский сад с барабаном, — как они у меня ее выдирают. Говорят, это теперь наше. Нет, это же мое! Нет, теперь наше! Мое, мое!
Дверь открывается. Тот, кого я принимаю за Горана, заходит первым. Улыбается нам, теплая улыбка.
Очень мужественный, думаю я. Красивый парень, думаю. Лет тридцати с небольшим.
Высокий, спортивная походка, как у боксера Часы, похоже, дорогие, но больше никаких украшений. Я думал, золота будет больше.
Пожимает нам руки. Рад албанцу, давненько не виделись.
Вот он разворачивает одно из парикмахерских кресел и садится. Остальные стоят, помещение моментально наполняется. Горан говорит:
— Давайте покончим с делами. Я бы рад посидеть с вами, поиграть в картишки. Но это в другой раз.
Он смотрит на меня:
— У тебя для меня что-то есть, так?
— Да.
— Посмотрим…
Я поднимаю с пола сумку. Один из парней берет ее у меня из рук. Ставит Горану на колени. Он расстегивает молнию и смотрит внутрь. Проверяет содержимое.
— Откуда деньги?
— У меня мама умерла.
Они смеются, все.
— О’кей, о’кей. Ты получил наследство. Черт подери, отвечать было не обязательно.
Он ставит сумку на пол.
— А теперь послушай, что будет дальше. Дейан выйдет посчитать деньги. Он не исчезнет, никуда не денется. И если все нормально, никаких проблем. Получишь то, за что платишь.
— Почему он не может…
— Никто не пытается тебя обмануть. Слово даю. А Дейан в гимназии изучал математику, он не ошибается. Просто люди начинают нервничать, когда на столе вдруг оказывается много денег.
Он кивает Дейану, тот берет сумку и выносит в соседнее помещение, прикрыв за собой дверь.
Я чересчур долго смотрю на дверь, нервно ерзаю на диване, ковыряюсь в пачке, вытаскивая сигарету. Пытаюсь сохранять внешнее спокойствие. Думать о деле.
34
Толкаю перед собой тележку с покупками. И улыбаюсь. Странные покупки, согласен. Запас полуфабрикатов на несколько дней — цыпленок карри, тефтельки карри, фрикадельки с картошкой. Пять минут в микроволновке — и не нужно выходить из дому. Можно охранять сокровище, как дракон в сказке. Можно пиццу заказать, но я не хочу, чтобы посторонние звонили мне в дверь, заглядывали в прихожую.
Еще я купил четыре рулона пакетов и пять рулонов пищевой пленки. Три пачки зажимов, таких, из стальной проволоки, покрытой тонким слоем зеленого пластика. Еще канцелярский нож, три одноразовые зажигалки и плотную подложку на стол. Две пачки бумаги для принтера.
По дороге домой надо зайти в аптеку, купить лактозы, чтоб было чем бодяжить. Детскую присыпку для этого используют только в кино. Присыпкой все испортишь.
Покупаю кучу сладкого, шоколада, я ведь до сих пор не уверен в дозировке, а сахаром можно сбалансировать небольшую передозировку. Если передозировка большая, «Риттер спорт» не спасет.
Любому джанки, любому бывшему джанки достаточно лишь заглянуть в мою телегу, чтобы понять, чем я буду заниматься. Набор скромного дилера, полный набор. Но нельзя задержать человека только за то, что он делает странные покупки, пока нельзя во всяком случае. Я все улыбаюсь. Улыбка от уха до уха. Я — мальчик, который хотел на день рождения паровоз, только о нем и говорил, видел его во сне, и вот он проснулся, а перед ним — новенький красненький паровоз. Я — мальчик, который шел за радугой и в конце ее обнаружил большой горшок с героином. Из динамиков в потолке супермаркета, наполняя пространство тихими звуками, беззаботно поет саксофон, а я сложил руки и, возведя очи горе, благодарю свою маму. Может, ее смерть — лучшее, что она для меня сделала, и все же спасибо ей за это.
Ну вот я и дома. Выкладываю покупки на кухонный стол. Принуждаю себя сохранять спокойствие, никакой халтуры. Я независимый предприниматель, мне потом торговать. Освобождаю место для сумки, вытаскиваю ее со дна шкафа. Лишь увидев белые пакеты, снова вздыхаю с облегчением. Я же практически бежал по лестнице. Не знаю, чего я ждал. Что героин украдет домовой, что он сам по себе исчезнет?
Ночью мне трудно уснуть. Лежу, уставившись в потолок. Героин упакован в сумку. Сумка — под кроватью. Сперва я отнес ее обратно в шкаф, но меня волновали ночные звуки. И вот она здесь. Рядом со мной, подо мной. Выкуриваю косяк, чтобы успокоиться. Но не могу. Сердце рвется из груди. Планы, мечты, картины. Я смогу на это жить. Всегда. Буду торговать осторожно. Без суматохи наработаю свою клиентуру из осторожных приличных нариков. Я смогу на эти деньги жить всю жизнь. Продавать, а на вырученную прибыль покупать еще больше. Героин приносит прибыль. Это так. Героин — вечный двигатель, тот самый, которого не существует, как нам говорили в школе на физике. Покупать больше героина и продавать. И покупать еще больше. Этот так хорош, что его без проблем можно бодяжить. Много. Так что к оптовой скидке, благодаря которой прибыль от продажи маленьких пакетиков мне гарантирована, прибавим еще и то, что я без лишних трудностей могу разбодяжить его процентов на двадцать. Или тридцать. Фантастический белый порошок чуть меня не нокаутировал, о да, тридцать процентов — легко. Еще тридцать процентов прибыли. За вычетом шестидесяти крон за лактозу. Я смеюсь. Много сегодня смеялся. Героин в конце радуги.
Буду продавать за наличные, никакого кредита, не буду орать на клиентов, тушить об них сигареты.
И всегда буду держать наготове упаковки по полдозы для тех, у кого был трудный день, кто не наскреб на целую. С одной стороны, они не будут мне должны, с другой — как-то протянут ночь. И такие дозы я разбавлять не буду, помочь нуждающимся — это хороший поступок.
Никогда не буду жульничать с весом.
Никогда не буду принуждать девушек к сексу, потеющих, готовых сделать все, что угодно, за дозу. Даже подрочить себе не дам.
А впрочем…
Нет-нет, у меня приличное заведение.
Завтра пойду куплю электронные весы. Последний вояж, и залягу на дно. Скромный дилер.
Лежу тихо-тихо, улыбаюсь потолку.
Днем ставлюсь, смотрю сериалы и бодяжу. Ем свои полуфабрикаты, никуда не выхожу. Время от времени приоткрываю окно, боюсь, что запах героина станет слишком навязчивым. Что его могут почувствовать в подъезде.
Так проходят дни. Рано встаю, подкалываюсь. Ем хлебцы.
В два звоню Мартину, утренний дурман как раз рассеялся, голова ясная. Мартин рассказывает о поисках сокровищ, птичьих перьях и карманных фонариках. Я спрашиваю, получает ли он мои открытки, ему очень понравилась та, которая с почтальоном. Поцеловав его и положив трубку, я снова ставлюсь. В этот раз доза побольше. Хватит до вечера.
Еще полуфабрикат, еще укол. Ночью лежу, глядя в потолок. Улыбаюсь.
35
Мы забрали нашего младшего брата из роддома. Мать всю ночь пролежала и проохала.
Она считала, что ее обманули с лекарствами. Что ей должны были дать больше обезболивающих. А крепкое пиво не сильно помогло.
Когда она окрепла настолько, чтобы встать, то сама отправилась за лекарствами.
Я так и не узнал своего братика. Он был мягкой и влажной вещью, которая плакала. Лежал в коляске на кухне у плиты. Иногда в прихожей.
Мы быстро научились подогревать молоко в бутылочке и засовывать ему в рот.
На какое-то время наступала тишина. Я помню, как однажды мы с Ником возились с подгузником.
Матери долго не было. Много часов или дней, точно не помню. Я пытался дать ему бутылочку и покачать. Но это не помогло. Приподняв одеяльце, я сразу понял, в чем дело, аж глаза защипало. А он все плакал. Я отнес его на кухню, положил на стол, подставил себе табуретку. Отстегнул подгузник и попытался вытащить из-под попки, не уронив ребенка на пол. Он пинался, и какашки попали мне на свитер и на руки.
Ник засмеялся, назвал его засранцем и закурил оставленную матерью сигарету.
Я положил его в раковину. Сначала пошла холодная вода, и он заплакал еще сильнее. Потом слишком горячая.
Вытер его кухонным полотенцем. Не смог найти чистых подгузников и завернул в полотенце. Укладывая его обратно, я обнаружил, что коляска тоже запачкана. Ник предложил положить на дно старых газет.
Так делают с канарейками, и, наверное, с младшим братом тоже можно. Мы дали ему бутылочку, но он продолжал плакать. Мы пошли в гостиную, сели перед телевизором. Врубили звук на полную мощность.
36
Звонит будильник, я встаю. Ставлюсь, съедаю хлебец, иду в ванную. Начинаю уборку. Не хочу, чтобы Мартин, приехав домой, оказался в облаке героиновой пыли. Три раза хожу в магазин за моющими средствами, тряпками, резиновыми перчатками. В третий раз продавец понимающе смеется. Это напоминает приступ мании чистоты, случающийся с жителями нашего района, когда они наконец-то получают долгожданное разрешение на свидание с ребенком.
— Генеральная уборка? — спрашивает он.
Я киваю.
Сбрызгиваю все горизонтальные поверхности голубой жидкостью и насухо вытираю тряпкой, представляя себе покрывающий все невидимый слой пыли.
Пылесошу два раза, попутно меняя фильтр.
Открываю все окна. И снова все протираю. Пол на кухне и туалет мою и средством с нашатырем, и средством с хлором. Не смог выбрать.
Снова пылесошу.
Я долго думал, что делать с героином. Куда убрать. Не очень-то мне нравится, что он стоит под кроватью. Слишком привлекательное место. Так и вижу, как Мартин там прячется и находит сумку, вытаскивает. И вот молния открыта, пакеты обнаружены. Любопытный ребенок.
Решаю спрятать в холодильнике. На верхней полке, подальше. Туда он не доберется, не сможет.
После уборки руки у меня красные, опухшие, я весь потный, снова иду в ванную. Одевшись, смотрю на часы. До его приезда осталось полтора часа.
Иду в магазин, покупаю мобильный телефон и четыре карточки предварительной оплаты. Покупаю Мартину игрушечную крепость с пятьюстами солдатами, готовыми к напольным битвам. Кладу коробку ему на кровать.
Стою, жду вместе с другими родителями. Автобус опаздывает на десять минут. Это мне чей-то отец сказал. В две минуты он позвонил кому-то из воспитателей и теперь говорит, что они стояли в пробке, но уже поехали. Знаю, каково ему, последние дни тянулись вечность, казалось, что год прошел.
Автобус повернул за угол. Медленно приблизился, затормозил с тихим стоном. Дверь открылась, где-то внутри слышны голоса взрослых: спокойно, спокойно, не бежать, Матиас, сядь…
Мартин выходит за руку с Моной. Оба загорелые. У Мартина на коленке пластырь, а мне ведь не пожаловался. Увидев меня, отпускает Мону, бежит навстречу, кидается на шею. Мона улыбается. Подходит ближе:
— Он такой славный.
— Сильно скучали?
— Скучали, но у меня был Мартин. Правда?
Он смеется. Она гладит его по головке.
По дороге держу его за ручку, рюкзак со спальником на плече. Он рассказывает о поездке. Ему есть что порассказать и все хочется выложить сразу: мне приходится напрячься, чтобы уловить нить.
— Значит, вы искали сокровища?
— Да, и я нашел первый знак. Нет, вообще-то, не первый, первый был на дереве, его нашел Симон. Я нашел второй… а потом мы подошли к…
Он останавливается:
— У меня для тебя что-то есть, пап.
Я снимаю с плеча рюкзак, он роется в нем, вынимает пакетик попкорна.
— Это часть сокровища. Сласти и попкорн, а Андерс не ест попкорн, и мне досталась его порция. А этот я для тебя спрятал, пап.
Попкорн мягкий, раскрошенный. Я съедаю весь, даже нераскрывшиеся зерна. Вкусно, говорю, очень вкусно, солнышко.