Полк стоял у Тузлах, когда стало известно, что гитлеровские передовые отряды уже подходят к Николаеву и, таким образом, отсекают последний путь на восток. Правда, можно было, еще присоединиться к одесскому гарнизону, который выполнял трудную, но благородную задачу: оттянуть на себя и перемолоть как можно больше вражеских сил. Но место 55-го полка было на Днепре, где должны были развернуться еще более жаркие бои; и командир полка принял решение: летчикам лететь напрямик, а техникам отходить на Одессу и оттуда плыть морем на соединение с полком.
В час торопливого расставания никто не мог сказать, когда теперь доведется свидеться, и тем крепче были молчаливые прощальные объятия. Один за другим отрывались от земли самолеты и уходили в сторону моря, чтобы незаметно проскользнуть к Херсону. Проводив последний истребитель, техники погрузили свое хозяйство на семь грузовиков и укатили в Одессу.
После трудного и опасного пути самолеты полка совершили посадку на широком зеленом лугу у богатого таврического села Чаплинка. Их привел сюда Пал Палыч Крюков, исстрадавшийся в пути: ни у кого не было карт, и Пал Палыч летел по расчету времени, твердо придерживаясь курса, заданного в Херсоне. Его бросало то в жар, то в холод, когда он вспоминал, что за ним тянутся десятки самолетов. Если бы он ошибся, произошла бы непоправимая катастрофа.
К счастью, все обошлось благополучно, и летчики, выпрыгнув из кабин, бросились качать улыбающегося и счастливого Пал Палыча. Всеобщее уважение к его штурманским способностям еще более возросло.
Начиналась битва за Каховский плацдарм.
Фашисты стремились как можно быстрее форсировать Днепр, выйти к Перекопу и ворваться в Крым, чтобы затем проложить путь через Керченский пролив к распалявшим их воображение богатствам Кавказа. Еще перед войной их газеты и журналы вдруг наполнились подробнейшими описаниями тучных полей Кубани, благодатных садов Черно- морья, привольных высокогорных пастбищ, неистощимых нефтяных источников Грозного и Баку. И теперь вслед за танками, артиллерией и мотопехотой катили на мягких резиновых шинах походные консервные заводы, семитонные грузовики с пустыми мешками, клейменными знаком орла, комфортабельные легковые автомобили с экспертами по восстановлению нефтяных скважин, эксплуатации цитрусовых садов и разведению чая.
Путь к Крыму лежал через Каховку.
На рубеже Каховки оборонялись те же войска, которые преграждали путь врагу под Бельцами.
И здесь, на Днепре, гитлеровцам пришлось все начинать заново, с самого начала, как и на Пруте и на Днестре.
55-й истребительный авиаполк должен был штурмовыми ударами преграждать путь вражеским резервам, подходившим к Днепру. Работать было трудно: самолеты за этот месяц основательно износились, покалечились. Все чаще летчикам приходилось пересаживаться с «МИГов» на «чайки» и «И-16», которых пока еще хватало в полку.
Подвесив под плоскостями по четыре бомбы и зарядив пулеметы, летчики по шесть-семь раз в день уходили бреющим полетом за Днепр и группами по восемь-девять машин атаковали колонны противника. Пал Палыч Крюков приноровился летать в сумерках, когда было меньше шансов на встречу с вражескими истребителями. Он уводил свою эскадрилью за Херсон и просматривал дороги на Николаев. Шоссе тускло блестело во мраке, и гитлеровские танки резко выделялись на нем. Добродушный, неторопливый на земле, Пал Палыч в воздухе становился сущим чертом. Завидев вражеские самолеты или танки, он забывал обо всем на свете, не считаясь ни с чем, бросался на врага и бил его, клевал пока хватало патронов и бомб.
Теперь и ему приходилось летать на утлой «чайке», — его «МИГ» вышел из строя. Обнаружив в первом же полете фашистские танки у Херсона, он так разволновался, что спикировал на них, не считаясь с высотой, и сбросил бомбы чуть ли не с бреющего. Взрывной волной легкую «чайку» резко подбросило, и бедный Пал Палыч едва успел выровнять ее. Еще немного, и он врезался бы в землю. Зато два гитлеровских танка застыли на месте.
Фашисты отчаянно отбивались от наседавших на них в эти неурочные часы самолетов. В воздухе становилось светло от огненных трасс. Но Крюков, Фигичев, Селиверстов, Покрышкин и другие летчики совершали полет за полетом. Счет штурмовок у каждого уже перевалил за сотню. Досадовало летчиков только одно: ни «МИГи», ни «чайки», ни «И-16», в сущности говоря, не были приспособлены для штурмовых полетов и брали мало боеприпасов. Они были хороши против немецкой мотопехоты, но против танков надо было иметь более мощное вооружение. И какое поднялось ликование в полку, когда командиру удалось выхлопотать два новых штурмовика конструкции Ильюшина!
Все летчики сбежались глядеть на эти тяжелые, неуклюжие с виду, хорошо забронированные машины, вооруженные двумя скорострельными пушками, двумя пулеметами и способные поднять солидный бомбовый груз. Немцы, испытавшие уже на себе новое грозное оружие, успели прозвать его «черной смертью», и это прозвище льстило нашим летчикам. Однако этих отличных самолетов было еще до крайности мало.
— Хорош конь! Хорош!.. — говорил Фигичев, хлопая перчаткой по броне. — Теперь держись, немец!..
И пересев с «МИГа» на «ИЛ», он вылетал по восемь, а то и по девять раз в день, охотясь за гитлеровскими танками, скоплявшимися на подступах к Бериславу и Каховке. Второй «ИЛ» был передан младшему лейтенанту Петру Грачеву, только что прибывшему в часть из госпиталя: он был ранен в самые первые дни войны. Это был молодой старательный пилот, отлично зарекомендовавший себя, и командир полка не ошибся выбором...
В эти же дни майор Иванов распорядился вызвать из Геническа, где проходили дополнительное обучение молодые пилоты, прибывшие в полк 12 июля, троих сержантов. Жизневский прислал Андрея Труда, с которым Покрышкин познакомился еще в Семеновке, Данилу Никитина — плотного, светловолосого юношу, неисправимого фантазера, поэта и фанатичного энтузиаста стрельб из пистолета — и немного мечтательного Сташевского.
По правде сказать, за двадцать дней сержанты немногому успели научиться: частые переезды с места на место мешали учебе. Но опытных летчиков в полку оставалось все меньше, а тут еще пришлось отправить в Москву за новыми «МИГами» десять офицеров, в том числе и Покрышкина. Для сержантов пришел час доучиваться в бою.
Они были недовольны, что им придется летать не на «МИГах», а на тихоходных стареньких «чайках», которым острый на язык Труд дал язвительную кличку «уйди-уйди!», но понимали, что скоростных истребителей не хватает, знали, как остро складывается обстановка на фронте, и молча мирились со своей судьбой.
Лежа в траве в ожидании полета и глядя в высокое синее небо, Никитин мечтательно говорил Труду:
— Вот если б выдумать самолет без плоскостей! Какая скорость была бы!..
Труд недоуменно возражал:
— Тю на тебя! А как бы ты садился?
— Как? Придумал бы какой-нибудь парашют. Выключи мотор, распусти парашют и спускайся, — невозмутимо отвечал Никитин.
Труд сплевывал и говорил:
— Тоже мне, Циолковский!..
Никитин вскакивал, хватал своего жилистого, долговязого друга за шею, и они начинали барахтаться и возиться в траве, пыхтя и ругаясь до тех пор, пока у командного пункта не взвивалась ракета. Тогда они проворно надевали лежавшие наготове парашюты, прыгали в кабины своих «чаек» и взлетали...
Семнадцатого августа разведка донесла, что фашистам удалось навести переправу у Берислава. Надо было немедленно разбить ее. И тотчас поднялся на своем штурмовике Грачев, а за ним взлетели Труд, Никитин и другие — кто на «чайке», кто на «И-16».
Гитлеровцы придавали большое значение этой переправе и старательно прикрывали ее зенитным огнем и авиацией. Четыре «мессершмитта» сразу же обрушились на советский штурмовик, но Грачев, маневрируя, продолжал штурмовать автомобили и танки, сгрудившиеся на переправе. Труд, не совсем ясно представлявший себе, что происходит, понял только то, что Грачеву удалось уложить свои бомбы точно в цель: над переправой поднялись густые клубы дыма.
«Мессершмитты» продолжали атаковать советский штурмовик, но сбить эту хорошо бронированную машину было не так просто, и Грачев, сделав еще один заход на переправу, торжествующе покачал крыльями и ушел на свой аэродром. Только тут Труд вспомнил, что и ему надо бомбить и штурмовать. Старательно рассчитав курс, как учили в школе, он спикировал на вражеские машины и сбросил бомбы, припоминая советы инструктора: «Дождись, пока цель сравняется с изгибом верхних плоскостей, чуть-чуть закрой ее носом и отпускай бомбодержатель!» Потом стал стрелять по колонне из пулеметов. Закончив работу, Труд изрядно струхнул, обнаружив, что остался один над полем боя. Он дал полный газ и устремился к аэродрому, силясь догнать товарищей. Позади, у разбитой переправы горели двенадцать грузовиков, зажженных летчиками 55-го полка.
Несколько дней спустя гитлеровцы восстановили переправу. Надо было снова разрушить ее, и Грачев опять взял с собой Труда и Никитина, отругав их за некоторую нерешительность в прошлом бою. Андрей чувствовал себя виноватым и дал себе слово на этот раз отличиться. Когда восемь «чаек», следуя за штурмовиком, вышли к Днепру, внизу у переправы поднялась суматоха, — бросив машины, гитлеровцы разбегались, ползли по полю, прятались в канавах и воронках. Но летчикам было не до них — все внимание приковано к тоненькой ниточке понтонного моста, пересекавшей Днепр. Попасть в понтонный мост было нелегко, тем более что немцы усилили зенитное прикрытие и над мостом стояла сплошная завеса разрывов.
Первым проскочил к переправе Грачев. Он сбросил бомбы, но они прошли мимо моста, и только огромные всплески воды встали над рекой. За ним стали пикировать одна за другой «чайки». Несколько бомб упало у самой переправы, но она все еще была цела. Видя это, шедший последним Труд совсем пал духом: уж если Грачев не попал в понтоны, так где же ему, мальчишке? И он решил бить не по переправе, а по машинам, сгрудившимся у спуска к реке, — это мишень обширная, и в нее попасть легче.
Нацелившись на скопление автомобилей, он сбросил сразу все четыре бомбы, стал выводить самолет из пике и когда с надеждой оглянулся... не обнаружил никакого следа своего удара. Краска залила его лицо. И вдруг, задев взглядом переправу, Труд окаменел: мост тянулся с восточного берега только до середины реки! Невероятно, но факт: его бомбы попали не в колонну автомашин, в которую он целился, а в переправу!
С переднего края моментально сообщили, что последней из «чаек», пикировавших на мост, удалось разрушить понтонный мост. Командир вызвал Труда:
— Вы пикировали последним?
— Я, — ответил Андрей.
— Молодец! — сказал майор. — Хвалю за меткость.
Андрей хотел было рассказать правду, но побоялся, что над ним станут смеяться. Только два года спустя, когда ему было присвоено звание Героя, он открыл друзьям тайну «сверхметкого удара», нанесенного им 20 августа 1941 года.
Около трех недель дрались за переправы через Днепр летчики пятьдесят пятого. Один лишь Грачев за это время сумел уничтожить ударами своего «илюшина» шесть танков, четыре бронемашины, восемьдесят автомобилей, девять орудий, шестнадцать мотоциклистов и перебил до батальона пехоты. Стойкое сопротивление советских войск в низовьях Днепра опять путало планы гитлеровского командования. Сломить это сопротивление фашистам было тем труднее, что в тылу у них стояла, ощетинившись пушками, Одесса, оттянувшая на себя почти всю румынскую армию, и немало немецких дивизий.
Одесса оборонялась мастерски. Об этом с восхищением рассказывал добравшийся, наконец, в полк капитан Масленников, отходивший к Одессе вместе с техниками, чтобы спасти имущество полка. Масленникову пришлось пережить много приключений на обратном пути. Он плыл на пароходе «Райкомвод», до отказа загруженном снарядами. Предполагалось, что пароход успеет проскользнуть в Херсон, чтобы сдать эвакуируемые из одесских складов боеприпасы нашей артиллерии, готовившейся оборонять днепровский рубеж. Но вечером в Очакове пароход остановили: в Херсоне уже были гитлеровцы.
Старинный город горел. Фашисты безжалостно бомбили его. На рейде медленно тонул охваченный пламенем теплоход «Полина Осипенко», на котором пытались эвакуировать женщин и детей из Николаева и Очакова. Завидев новое судно на рейде, вражеские пикирующие бомбардировщики обрушились на него, и Масленников почувствовал себя очень худо при мысли о том, что трюмы «Райкомвода» забиты снарядами. Но зенитчики корабля, лихие, отлично натренированные артиллеристы, так ловко поставили огневую завесу, что у него немного отлегло от сердца. Один за другим зенитчики сбили два гитлеровских самолета. Тем временем капитан «Райкомвода» приказал опустить шлюпки для оказания помощи горящему теплоходу. С борта «Полины Осипенко» доносились душераздирающие детские крики. Шлюпки, рыбачьи лодки, наспех сбитые плотики сновали между тонущим судном и берегом лимана, высаживая спасенных женщин и детей на пустынную Кинсбурскую косу. Эта страшная ночь, озаренная пожарами и наполненная грохотом орудий и свистом бомб, надолго запомнилась Масленникову...
Закончив спасение пассажиров погибающего теплохода, «Райкомвод» ушел на юг, чтобы разгрузиться в одном из крымских портов. Масленников же и его спутники остались на Кинсбурской косе, наняли у хуторян пару быков и потащились по зыбучим пескам искать свой полк, затерянный где-то на Левобережье. В Геническе они нашли Жизневского с его питомцами и оттуда уже добрались в Чаплинку.
Теперь Масленников работал с утроенной энергией, стараясь наверстать утерянное время. Он опять с помощью местных советов налаживал службу наблюдения и оповещения. Стремление вынести посты наблюдения как можно ближе к переднему краю привело его в один из самых критических дней обороны на Днепре в Каховку.
На улицах города было пусто. Гитлеровцы били из-за реки прямой наводкой по чистеньким уютным домикам, окруженным густыми садами. С бестолковым гоготаньем метались стада гусей, брошенных хозяевами. Кое-где к небу поднимались столбы дыма. В безветрии пожары разгорались медленно, но тушить их было некому.
Масленникову вспомнилась песня о горящей Каховке, которую перед войной часто певали в полку, вспомнилось, как он на баяне подыгрывал голосистому Дьяченко, и горький ком шевельнулся в горле: мог ли думать он когда-нибудь, что вот и ему придется очутиться в горящей Каховке?!
У кладбища его окликнули:
— Григорий Тимофеевич, ты?..
Капитан обернулся и увидел начальника связи той самой пехотной дивизии, которая три недели подряд прикрывала Бельцы. Летчики тогда не раз выручали эту дивизию, и их принимали там, как родных. Друзья расцеловались. Потом начальник связи дивизии озабоченно спросил:
— Ты-то как сюда попал?
— Хочу ставить пост наблюдения.
— А ты знаешь, что фашисты уже на этом берегу? Постой, а где ваши самолеты? Может, еще раз выручите? Пойдем-ка, пойдем к командиру...
И в это мгновение они оба упали в пыль: где-то совсем рядом разорвались одна за другой три мины. Явственно послышался рокот пулемета. Приятели перебежали на кладбище, где помещался командный пункт штаба дивизии.
Черный от бессонницы, хмурый, с воспаленными глазами, командир дивизии сдвинул со лба каску и сердито сказал Масленникову, словно тот был виноват во всем:
— Вот здесь. — Он показал пальцем на карте, лежавшей у него на коленях. — Вот здесь сейчас тридцать пять немецких катеров высаживают десант. Их прикрывают минометы, — это вы сами чувствуете. Пусть ваши бросят сюда все, что могут.
Масленников козырнул, вскочил на мотоцикл и умчался в полк. Через десять минут в воздух поднялось все, что могло летать. К счастью, в этот день из Москвы вернулись на новых «МИГах» Покрышкин, Фигичев, Селиверстов и еще семеро летчиков. Теперь на немецкие катера можно было обрушить мощный огонь. Полк честно сделал свое дело, и гитлеровцы дорого поплатились за форсирование Днепра у Каховки. Но полностью очистить захваченный ими плацдарм уже не удалось: немцы проникли в район каховского кладбища и после неравной жестокой рукопашной схватки закрепились там.