Тридцать первого июля дивизия получила боевой приказ — перебазироваться в Донбасс. И все сразу поняли: это и есть начало того большого наступления — до самого Берлина, — о котором не переставали мечтать летчики все эти годы, как тяжко им ни приходилось на долгом пути от Днестра до Кубани.
В их жизни открывалась новая глава.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
— Как? И это все? — разочарованно и, быть может, даже разгневанно спросит кто-нибудь из ветеранов 9-й гвардейской Мариупольской истребительной авиационной дивизии, если ему попадет в руки эта книга. — Ведь, в сущности, все это было только началом нашего пути! А участие дивизии в прорыве Миусфронта, в сражениях за Таганрог и Мариуполь? А прорыв укрепленной линии «Вотан» на реке Молочной и взятие Мелитополя? А битва за переправы через Сиваш и участие в блокаде гитлеровцев, отрезанных в Крыму? А воздушное наступление в районе Ясс? А бои над Сандомирским плацдармом? А участие дивизии в овладении Краковом? А бои в Германии? В районе Бреслау, например? И, наконец, битва за Берлин? Как же не описать ее?
Все это, конечно, правильно. Обо всем надо написать, и, быть может, даже не в одной книге.
Но ведь все это уже совсем другие темы, другие сюжеты. Конечно, такие повествования не менее важны и не менее нужны, особенно молодому читателю, которого, быть может, еще и на свете не было, когда разыгрывались описанные тут события. Перед автором этих строк стояла иная задача: ему хотелось показать на примере одного «МИГа» из тысячи, на примере одного рядового пилота, начавшего войну простым летчиком, как созревал в бою советский истребитель, как, почему и в каких условиях он становился героем.
Мы расстаемся с Александром Покрышкиным в тот момент, когда он уже получил звание майора и стал Героем Советского Союза, мы покидаем его дивизию, когда она уже стала гвардейской. Пройдет немного времени, и Покрышкин станет подполковником, потом полковником, дважды Героем, наконец трижды Героем, командиром полка, а затем и командиром дивизии. Так же быстро будут расти и его питомцы. И даже из Березкина, с которым мы расстаемся в ту пору, когда он не совершил еще ни единого подвига, выйдет лихой истребитель, герой и любимец полка, и неширокая грудь его будет усыпана орденами. Это он отличится в безумно смелом воздушном бою над Берлином — один против целой группы гитлеровских пилотов: в этом бою Березкин собьет три немецких самолета! Отличится и молодой сибиряк Голубев, верный напарник и друг Покрышкина: на его долю придется нанести завершающий удар в воздухе по врагу: это он собьет над Прагой последний фашистский самолет. А когда кончится война, полковнику Покрышкину выпадет самая великая честь, о которой только может мечтать солдат: на историческом параде по случаю разгрома гитлеровской Германии он пройдет по брусчатке Красной площади перед Ленинским мавзолеем с боевым штандартом войск своего фронта.
Круты ступени, по которым будут шагать эти люди, и немало пота и крови они прольют, пока поднимутся к вершине. Но как бы высоко ни поднялись, они всегда будут помнить о самом трудном, о самом тяжком и, быть может, именно поэтому о самом дорогом для них периоде воинской жизни. Это период становления, жесточайших, подчас страшнейших испытаний, суровой закалки души и сердца. Об этом и написано в книге.
Путь от берегов Прута до Терека был трагическим, и, скажем начистоту, не каждому было под силу сохранить на этом пути ясность духа и веру в то, что выстоим, выдюжим, наберемся сил и по гоним фашистов, погоним их до самого Берлина. Александр Покрышкин и его друзья, начавшие войну в Бельцах и кончившие ее в Берлине, сумели сохранить боевой дух в эти тяжкие месяцы. И не только сберечь способность драться — иногда ведь бывает так, что человек держится только мужеством отчаяния, — но сохранить способность работать и учиться в этом аду.
Ведь иначе не было бы ни знаменитого альбома маневров истребителя, который сочинил Покрышкин в самые трудные дни, ни его школы, и не свершилось бы того удивительного чуда, которое произошло летом 1943 года над полями Кубани, когда вдруг никому не известные до этого летчики оказались знаменитейшими на весь мир мастерами воздушного боя и только щепки полетели во все стороны, когда путь им пытались преградить увешанные железными крестами асы из эскадры Геринга «Удет».
Именно там, в небе Кубани, завершилось формирование душ и сердец этих скромных советских людей, которым на роду было написано стать лучшими истребителями нашей военной авиации, грозой военного неба. И именно поэтому автор ставит здесь точку, хотя, по правде сказать, его так и подмывает рассказать еще о многих и многих событиях из жизни героев, с которыми он успел сжиться и которых он искренне полюбил.
Много, очень много было интересного, волнующего и трогательного на их дальнейшем пути. Чего стоят хотя бы опаснейшие и волнующие полеты на свободную охоту в тыл противника. Только о них одних, наверное, можно было бы написать целую книгу. Это были соколиные полеты самых опытных истребителей, которые искали и настигали в воздухе и на земле свою добычу.
Работу над книгой автор начал еще во время войны. Хотелось, чтобы те, о ком будет рассказано на ее страницах, познакомились с рукописью посвященных им глав, помогли устранить неизбежные в таком деле ошибки, внесли добавления. Так завязалась переписка с гвардейцами, и сейчас, семнадцать лет спустя, перечитывая пожелтевшие, выцветшие страницы писем, полученных из дивизии, я вновь остро ощущал тот замечательный дух воинского братства, сплоченности и непоколебимого чувства превосходства над врагом, которым жили эти хорошие люди.
И я решил в заключение этого разговора с читателем предоставить слово моим собеседникам 1944—1945 годов — пусть их молодые, не тронутые временем голоса дойдут до вас сквозь толщу лет. Вы, быть может, яснее ощутите тот непередаваемый аромат грозной и великой эпохи, в какую жили, боролись и, если надо было, не дрогнув, умирали люди, которым посвящена книга.
Вот вырванный из тетради листок, исписанный беглым, торопливым женским почерком. Это пишет помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу Ирина Дрягина, вечно озабоченная, вечно в хлопотах, вечно на бегу, — такой я запомнил ее по встречам в польской деревушке Мокшишув, где стоял осенью 1944 года штаб дивизии. Дата — 2 февраля 1945 года.
«Не ругайтесь, пожалуйста, что так долго не писали вам. В условиях перебазировки на запад и воздушных боев не так легко было заниматься делами, связанными с литературой. Все же ваши главы читали. Труд, Голубев, Табаченко говорят, что все отмечено правильно.
Работаем мы сейчас — вам известно где. Народ трудится хорошо. Вот, например, вчера вылетала группа известного вам Трофимова — восемь самолетов, встретили шесть «фокке-вульфов». Трофимов подал команду: «Идем в лобовую атаку». Самолеты противника боя не приняли, развернулись и — бежать. Наши их преследовали. Навязали фашистам бой. Вернувшись, Трофимов доложил: «Сбили три самолета». Но вечером в штаб дивизии прибыл из пехотной части пакет — пехота заявила, что сбито пять самолетов. Значит, только один стервятник удрал. Трофимов у нас всегда такой: пока не увидит сам, что самолет противника врезался в землю, не доложит, что он сбит. Трех он на земле увидел, а про двух подумал, что они ушли на бреющем. Но пехота его поправила. В этом бою отличились коммунисты Трофимов, Чертов и комсомолец Кириллов.
В этот же день вылетела на боевое задание четверка под командованием гвардии лейтенанта Дольникова (член ВКП(б)). Тоже встретили шестерку «фокке-вульфов». На этот раз «фоккеры» попались сильные, вели бой очень активно. Все же победили наши. Дольников сбил двух, и еще один был сбит группой.
Погода у нас сейчас плохая: снегопад и дымка. Но наши летают, и, как видите, с пользой. Молодцы народ, большие молодцы! Всего за январь дивизия сбила 31 самолет противника, и на все получены подтверждения от наземных войск. Отличились Трофимов, Бабак, Гучек, молодой летчик, комсомолец Брюханов, комэск Вильямсон, Закалюк, Комельков и другие — всех не перечислишь.
Очень горюем мы, что в первый же день наступления погиб от фашистской зенитки известный вам Виктор Жердев, его отвезли и похоронили в Тарнобжеге. А дело было так. Стояла очень низкая облачность — до облаков всего 75—100 метров, но началось наступление. У нас задача: прикрывать пехоту. И вот наши ребята вылетели, глядя в глаза смерти, шли над самой землей. Жердева тут зенитка и сбила.
Комсомольцы в наступлении работали очень хорошо: сбили десять самолетов и помогли ведущим сбить еще двенадцать. В общем сейчас некогда, людей нет, приходится даже мне нести караульную службу. Поэтому пишу мало».
А вот обстоятельное послание, написанное на широких глянцевых листах, вырванных из какой-то трофейной учетной книги. Пишет ветеран 16-го гвардейского истребительного полка, бессменный начальник связи капитан Григорий Масленников. Письмо деловое: капитан в тактичной и дружеской форме делает автору справедливые критические замечания:
«Тов. Жуков! В первых своих главах вы совсем не указали фамилий командира полка майора Иванова и начальника штаба майора Матвеева, которые были организаторами нашей части и вывели полк на первое место в составе Южного фронта. Под их командованием полк сбил 120 самолетов противника, за что получил гвардейское звание.
Прочитав вашу главу «На Кубани», прошу дополнить следующее:
26.5.43 г. в 14.05 был налет на полевой аэродром, где мы стояли, — вы это пишете правильно, но вы не все сказали. Налет произвели восемь самолетов «мессершмитт-109» и четыре «фокке-вульфа-190», которые зашли со стороны Азовского моря на бреющем полете и атаковали нас внезапно. С первого захода был убит инженер-капитан Урванцев, любимец полка, накануне получивший второй орден Красной Звезды. Одновременно был тяжело ранен в ногу летчик младший лейтенант Моисеенко, дежуривший на старте в готовности № 1. Урванцев был похоронен на площади в Поповической; на похоронах было много гражданского населения и военных. Были соблюдены все почести.
Очень мало вы написали о старшем лейтенанте Николае Искрине. А ведь он был любимцем Покрышкина и всех летчиков и грозой для немцев! Свой последний бой Искрин провел так. Вылетел он в паре с Моисеенко по тревоге для отражения налета бомбардировщиков противника на аэродром. В 16.10 на высоте 3 тысячи метров севернее Красноармейская Искрин и Моисеенко встретили четыре «мессершмитта-109». Один из них оторвался от своей группы и стал удирать. Искрин приказал Моисеенко догнать его и сбить, а сам стал прикрывать его от трех остальных фашистов. Моисеенко преследовал того «мессершмитта» до бреющего полета, пока у фашиста остановился винт и он с высоты 5—10 метров упал в плавни. Тем временем Искрин, ведя бой с тремя «мессершмиттами», тоже сбил одного, и он упал в пяти километрах юго-восточнее Славянска, причем фашистский летчик выбросился с парашютом и был взят в плен; он оказался помощником командира группы, асом. Но оставшиеся два «мессершмитта» зажали Искрина, и он был ранен в ногу, а его самолет загорелся. Искрин выбросился с парашютом, но при приземлении сломал свою раненую ногу. В госпитале нога была ампутирована вследствие гангрены выше ступни, — вы про это лишь коротко упомянули, когда рассказывали, что переживал Андрей Труд, когда после ранения очнулся на операционном столе... Добавьте, пожалуйста, что в своем последнем полете Искрин сбил десятый по счету гитлеровский самолет и что он, лежа в госпитале, услышал по радио, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. Все это чистая правда. И он считает все-таки, что еще не отвоевался. Сейчас ходит на протезе и собирается опять летать. Покрышкин обещал ему после отпуска дать должность начальника воздушно-стрелковой службы полка.
Еще я хочу сказать, что вы хорошо описали природу Кубани, но очень мало написали о досуге летчиков после полетов и особенно, как проводил свой досуг Покрышкин.
Все вечера у нас проходили весело и культурно. В здании кинотеатра демонстрировались фильмы, проходила самодеятельность и были выступления артистов фронтовых бригад. На аэродроме в течение дня мною по нескольку раз транслировались в землянку, где отдыхали летчики, последние известия радио, а также музыка, особенно к концу дня, перед отъездом на ужин.
За ужином тоже всегда была хорошая атмосфера. За стол всегда ведомые садились со своими ведущими. Почти всегда играл баян, летчики пели свои любимые песни. Но тут же Покрышкин проводил обсуждение ошибок, допущенных днем в бою, и летчики договаривались, как летать и драться завтра. А после ужина организовывались танцы, на которые приглашались военные и гражданские девушки. На большинстве вечеров выступал лучший исполнитель «Сербияночки» Андрей Труд.
Любимыми песнями Покрышкина в это время были «В землянке» и «Тихий день угасал». Кроме того, сам он, как и его боевые друзья, был большим охотником до танцев.
Прошу вас также добавить характерную особенность Покрышкина: на протяжении всей войны он ежедневно занимался гимнастическими упражнениями — утром и в свободное время днем. И по его примеру летный состав в свободное от полетов время, особенно летом, тоже занимался разнообразными видами спорта, как-то: городки, волейбол, плавание, «чиж» и футбол.
Прошу принять мои замечания и дополнения».
Еще письмо, написанное быстрым мужским почерком. Это — от гвардейца Пижикова, земляка Покрышкина, встретившегося с ним, как помнит читатель, на Кубани и вместе с ним кончавшего войну. Письмо с гордостью датировано так: «Германия, близ Бреслау, 12 февраля 1945 года». Автор пишет немного восторженно, но чувствуется, от души:
«Давно собирался написать вам, но вы знаете, какая сейчас обстановка — постоянные перебазирования, боевая работа. Ваши главы читали коллективно. Слушали с интересом — ведь это про нашу жизнь, про нас самих. Никогда не забуду картину чтения в столовой у техников. Было это в часы затишья на фронте. Люди помнили, что в полку работал какой-то журналист в черном пальто и в кепке и что он собирал материал. Поэтому, когда узнали, что получена рукопись про нас, то попросили меня достать ее и прочитать вслух.
Собралось очень много народу, сидели и на скамьях, и на столах, и на коленях друг у друга. За одним из столов, где поставлены две коптилки, ваш покорный слуга, парторг полка, с рукописью. Чтение продолжалось без перерыва четыре часа, было это после ужина. Народ — а здесь главным образом старики, как мы их называли, в общем ветераны, с основания полка, — переживал и заново вспоминал каждое событие. Существенных критических замечаний не было, а то, что надо было бы еще дописать, вам сообщил, наверное, Масленников, он обещал написать.
Теперь о наших текущих делах. Как видите, воюем мы уже на территории врага, о чем мечтали всю войну. Отличаются по-прежнему Трофимов — краса и гордость нашего полка, Вахненко, Старчиков, Сухов. Недавно послали материалы на присвоение Трофимову, Голубеву, Старичкову и Сухову звания Героя Советского Союза.
Настроение у всех очень хорошее. Приятно чувствовать, что ты идешь уже по земле противника и завершаешь; его разгром. Победа уже близка».
И еще одно, последнее, письмо — самое объемистое и как бы подводящее итог всему. Оно написано уже после окончания войны. Старательная Ирина Дрягина сочла своим долгом подробно рассказать о том, как гвардейцы завершили свой ратный труд. Вот это письмо — к нему нечего добавить, и в нем нечего убавить.
«Здравствуйте, тов. Жуков! Прежде всего извините, что до сих пор ни о чем не писала вам. Я понимаю, что это нехорошо. Много больших событий в нашей жизни произошло за это время, о многом уж давно я обязана была бы рассказать вам, но повседневные дела все не давали возможности описать подробности нашей жизни.
Воевал наш народ в этих решающих операциях с большим энтузиазмом, с большой храбростью, не жалея своих сил и жизни. За это время мы потеряли хороших ребят.
Вы, возможно, знали Иосифа Графина — очень простой, славный паренек, рыжий-рыжий такой русский парень. И очень храбрый и дерзкий в бою. Прибыл он к нам из пехоты, куда попал из авиашколы в тяжелые для Родины дни, когда самолетов не хватало и летчикам приходилось становиться в строй наземных войск.