Хлоя сумела не показать, как сильно ее передернуло.
— Я справлюсь, — сказала она. — Если опять потеряюсь, то закричу.
— Конечно. — Холодный голос Хакима прозвучал неутешительно и ничуть ее не ободрил.
Но она каким-то образом умудрилась добраться до своего коридора без дальнейших ошибок, и там ее никто не дожидался. Ненасытный месье Туссен, должно быть, уже выбрал себе партнершу на ночь, подумала она с легкой досадой и распахнула свою дверь.
Кто-то здесь побывал. Ключей тут не существовало, не впустить постороннего не было возможности, и ощущение нарушенного пространства непрерывно действовало на нервы. Она встряхнула головой, пытаясь отогнать призрак паранойи. Чем и кого могла заинтересовать нанятая на работу переводчица?
Постель была разобрана, поверх нее лежала одна из невесомых ночных сорочек Сильвии, а на золоченом прикроватном столике стоял поднос с хрустальным графином и коробкой шоколада.
— Расслабься, идиотка, — громко сказала она вслух, чтобы нарушить тишину, затаившуюся в комнате. — Это всего лишь горничная.
Ей захотелось свалиться в постель немедленно, и она стянула через голову творение из кружева и шелка. Если бы она еще хоть что-то соображала, то сразу бы легла, но столкновение с Хакимом отбило у нее сон. Глоточек бренди будет как раз кстати.
Она не была специалистом-дегустатором, но чувство вкуса имела отличное, а коньяк отдавал чем-то непонятным. Какое-то легкое послевкусие, которое она не смогла определить. Что-то металлическое, как ей показалось, — но в таком месте, как Шато-Мирабель, никогда не подали бы плохой коньяк. Должно быть, у нее опять разыгралось воображение. Зато она сразу ощутила, как восхитительное тепло разливается по телу, а глаза закрываются сами собой. Сегодня ночью она будет спать крепко-крепко, и никаких снов. И никакого Бастьена Туссена.
И только тогда она ощутила легчайший ароматный след, задержавшийся в воздухе. Тонкий, характерный запах одеколона, который инстинктивно вызывал возбуждение. И тут она вспомнила. Шелковые отвороты костюма от Армани. Бастьен. Как же это…
Хлоя попыталась отставить бокал на поднос, но тот оказался гораздо дальше, чем она думала, вообще за пределами ее досягаемости, и бокал упал на пол, слабо тренькнуло стекло, разбившись вдребезги, и сама она сползла вслед за ним на ковер.
Не настолько уж она много выпила, подумалось ей, когда она попыталась сесть. Один глоток коньяка никак не мог довести ее до такого состояния.
Но с очевидностью спорить не приходилось. Кровать была такой высокой, взобраться на нее оказалось так трудно… Обюссоновский ковер под ней был мягок, как пух, и если она будет осторожной и не заденет острых осколков стекла, то сумеет свернуться уютным калачиком и погрузиться в глубокий блаженный сон…
Бастьен переступил порог ее комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. Ему незачем было соблюдать крайнюю осторожность — он знал, где располагаются камеры слежения, и мог миновать их, не обнаруживая себя. Кроме того, он известен как истый донжуан, и ни у кого не вызовет удивления тот факт, что он покоряет очередную увиденную им красотку.
Впрочем, эта девушка не была красавицей. Он стоял над ней, разглядывая свернувшееся калачиком тело. Она была мила. Нет, не совсем подходящее слово. У нее хорошее телосложение, правильные черты, сладкие, чувственные губы.
Сладкие? Мила? Пожалуй, она лучше, чем он о ней думал. Ведь ухитряется же она выглядеть совершенно безобидной личностью.
Бастьен просунул под нее руки, поднял и переложил на кровать. Хлоя стерла макияж — может быть, поэтому и выглядела такой невинной. Ночная рубашка на ней была очень дорогой, на тонких атласных завязочках спереди. Одну за другой он развязал их, и рубашка разошлась в стороны, освободив ее тело.
Хорошее тело. Ягодицы несколько более пухлые, чем у большинства молодых француженок, грудь тоже пышнее, но в целом молодое, сильное, отлично сложенное. Ни единого признака суровых тренировок, через которые она должна была пройти. Нежная мягкость рук и живота подсказали ему, что она должна быть горяча и желанна в постели.
Кого он хочет обмануть? Она перережет ему горло в постели, если он ненароком отвлечется. А траханье, что ни говори, отвлекает.
На ее коже были отметины — под самой грудью. Красные линии, по которым он провел пальцем, пытаясь определить, какую пытку она вынесли в далеком прошлом.
Тут он улыбнулся. Не в таком уж далеком — она попросту надела лифчик, который был ей слишком тесен.
Ни одна известная ему женщина не стала бы носить тесное белье, если бы ее к тому не вынуждало отсутствие выбора. Взгляд Бастьена скользнул по ее длинным ногам и остановился на ступнях. Линии там оказались еще более выразительными — она к тому же надела туфли не по ноге.
Средство, которое он положил в ее коньяк, действовало отлично — она проспит от шести до восьми часов кряду и проснется без похмелья, даже если она его заслужила после всего того вина, что выпила за ужином. Маленький подарок ей от него.
Он методически обыскал всю комнату и перерыл вещи. Девушка привезла с собой три пары туфель, все одного размера, все на тонких высоких каблуках. Через пару дней она будет хромать. Если к тому времени она еще здесь останется.
Черной одежды, полагающейся детективу, не нашлось. По крайней мере, в комнате, но она не могла спрятать ее в другом месте, не рискуя, что на нее наткнутся. Ни оружия, ни документов, представляющих интерес. Ее паспорт был превосходной подделкой — на фотографии внутри была изображена более юная и простоватая версия женщины, прибывшей сегодня. Предполагалось, что она приехала из Северной Каролины. Возраст — двадцать четыре года без малого, рост — пять футов семь дюймов, вес — сто двадцать один фунт. Приехала во Францию два года назад по студенческой визе. Имела разрешение на работу, что само по себе удивительно. Он никогда не доверял тому, кого слишком просто идентифицировать.
Никаких больше бумаг не было, ни фальшивых, ни настоящих. Денег немного. Ни лекарств, ни рецептов, вообще ничего личного.
В ее бумажнике обнаружилась пачка семейных фотографий — юная дама позировала на фоне разнообразных родственников. Подделать такое ничего не стоит.
Он положил бумажник на место и подошел к постели. Стекло разбилось на достаточно крупные куски, пролившийся напиток впитался в ковер. Убрать было легко — ему приходилось убирать гораздо худшие вещи. На этот раз не нужно ни вытирать кровь, ни избавляться от тела. Пока не нужно.
Бастьен вылил бренди со снадобьем в раковину в ванной и вновь наполнил графин из принесенной с собой фляжки. На всякий случай он принес другой бокал и теперь поставил его рядом с кроватью, предварительно плеснув туда немножко спиртного.
И вновь стал разглядывать девушку. По-видимому, она все-таки была настоящей профессионалкой — если он не сумел ничего добиться в своих поисках, значит, она представляет собой загадку, которую даже он не сможет разгадать.
Разумеется, остается вариант, что Хлоя говорила правду. Что она действительно двадцатичетырехлетняя женщина из Северной Каролины, которая понятия не имеет о том, кто и для чего здесь находится.
Но тогда почему она носит неподходящие туфли и неподходящий бюстгальтер? Почему она лжет о языках, которые знает?
Нет, судя по обстоятельствам, она никак не может быть непричастным посторонним человеком. Она здесь, чтобы причинить вред, а его задача — выяснить какой. И кому.
Он начал было вновь завязывать тесьму, которая удерживала распадающиеся полы шелковой сорочки, но остановился, оставив ее обнаженной ниже талии. Она будет гадать, в чем дело, но не вспомнит. На самом деле он сможет сотворить с ней все, что только пожелает, — а она не будет этого помнить.
Ему много что понравилось бы сделать с ней — но по большей части это делалось гораздо лучше в бодрствующем состоянии и при ее активном участии. Она могла быть достаточно неопытной, чтобы не воспользоваться выгодной ситуацией, когда он сегодня так вульгарно полез к ней, но он не стал бы полагаться на это. Она уже достаточно выдала себя. Лежа под ним, голая, чувствуя, как он движется внутри нее, она расскажет ему о себе больше, чем сама знает.
Но не тогда, когда она без сознания.
Он присел на кровать рядом с ней, разглядывая ее спящую. Все упростилось бы, если бы он убил ее прямо сейчас. Он может сделать это быстро, аккуратно, а потом просто сказать Хакиму, что он ей не доверял. Хаким такое поймет.
Бастьен положил руку на ее шею. Ее кожа была теплой и нежной, его загорелая рука выделялась на ее белизне. Он чувствовал, как мерно бьется ее пульс, видел, как поднимается и опускается грудь при дыхании. На мгновение он сжал пальцы, затем убрал руку.
Впоследствии он и сам не был уверен, почему это сделал. Нехарактерный для него поступок. Впрочем, в последнее время он то и дело играет по разным правилам. Или вообще игнорирует правила, которым его учили.
Он растянулся рядом с ней на постели, положив голову на подушку, на которой лежала ее голова. От нее веяло смешанным запахом душистого мыла, «шанели» и коньяка. Соблазняющее сочетание.
— Кто же ты, беби? — прошептал он. — И зачем ты здесь?
По крайней мере еще шесть часов она не сможет ответить. Он посмеялся сам над собой и встал с постели. Пора. Оружия у нее нет, значит, ее миссия заключается в сборе информации. А он может гарантировать, что ничего из того, что ей удастся узнать, не выйдет за стены замка.
Пора.
Глава 5
Хлоя никогда долго не нежилась в постели, просыпаясь. Она поднималась как по тревоге, чувствуя себя до отвращения бодро, и поднимала возню, пока ее полусонные родственники проклинали ее, угрожая пришибить на месте, если она немедленно не прекратит шуметь.
Это утро ничем не отличалось от прочих, за исключением того, что, когда глаза ее раскрылись, она не представляла, где находится.
Хлоя решила не паниковать, поскольку паника была зряшной тратой времени. Она лежала тихо, неподвижно, позволяя памяти всплывать из глубины. Замок и ее простодушное согласие занять место Сильвии. Слишком много вина вчера вечером и опытный рот Бастьена Туссена.
Ее уже сто лет не целовали, и ничего удивительного в том, что она все еще помнит ощущение его губ. Скверно, что она никак не может от этого освободиться. Что, если все это было спектаклем, который он разыграл? Он, наверное, хорошо разыгрывает спектакли.
Но она всегда была слишком разборчива, и слишком неуступчива, и, как говорили ее друзья, слишком американиста для того, чтобы по-настоящему наслаждаться удовольствиями случайного секса. И хотя роман с кем-нибудь вроде Бастьена стал бы событием запоминающимся, в действительности у нее потом не осталось бы ничего, кроме воспоминаний.
Она села, стараясь не двигаться резко, и приложила руку к голове, ожидая вспышки боли, которую заслужила целиком и полностью, выпив столько красного вина. Но боль не пришла. Она попробовала покачать головой, приготовившись к тому, что задержавшаяся боль ударит ее в отместку еще сильнее, но ничего не почувствовала.
На прикроватном столике стоял коньяк. Она, оказывается, пила коньяк перед тем, как провалиться в сон, — и удивилась, что помнит это. Вообще говоря, ее опьянение не должно было быть таким уж глубоким, и все-таки странно, что больше она не помнит ничего. Выпила коньяку, а потом вроде бы уронила бокал. И упала.
Но она лежала на просторной уютной кровати, а бокал стоял на подносе, и на дне его оставались следы напитка. Должно быть, она выпила больше, чем ей кажется.
Она откинула покрывало и спустила ноги с кровати. И вдруг замерла. Ее рубашка… то есть рубашка Сильвии… она была шелковая, и сверху донизу по ней шел ряд тонких атласных завязок. Но теперь эти завязки были наполовину развязаны — от подола до талии. Что она делала ночью?
Да, что-то невесело. Хлоя приняла душ, оделась и старательно привела себя в соответствие роскоши, одолженной ей Сильвией. Взглянув на туфли из кожи молодого оленя, на их заостренные мысы и высокие тоненькие каблуки, она застонала. Может быть, стоит сказать, что в ней есть японская кровь, а потому она должна ходить босиком?
Нет, не прокатит. Сколько бы она ни мечтала об экзотической родословной, на самом деле она до уныния правильная американка англосаксонского происхождения, и на этот счет ей никого не удастся обмануть.
Она спустилась по лестнице, на этот раз не заблудившись, и успела как раз вовремя к легкому завтраку из кофе и фруктов перед началом работы. Участвующие восседали по обеим сторонам длинного стола для переговоров, и почти каждого из них сопровождали помощники. Кроме барона фон Руттера, которому ассистировала его жена, холеная красавица Моника.
Во главе стола сидел Хаким, который указал Хлое на одно из пустующих мест справа от себя. Туссена в комнате не было — это она осознала уже сидя, когда допила кофе и осторожно поставила чашку на столешницу узорного орехового дерева. Может, судьба наконец над ней сжалилась?
Судьбе лучше знать. Бастьен появился мгновение спустя, неся кофе с собой, и занял оставшееся свободным сиденье. Рядом с ней.
Она слушала происходящее вполуха. Минута молчания в память их покойного коллеги, Огюста Ремарка. Хлое почему-то было знакомо это имя, хотя она не могла вспомнить, откуда его знает. Это мешало ей думать, и в конце концов она решила, что просто у кого-нибудь спросит.
Или нет, лучше помолчать и попытаться самой выяснить, что там произошло.
В следующие несколько часов ей было не до размышлений. Организация пищевых импортеров спорила о перераспределении территории, и, хотя Хлоя обожала мясо молодого барашка, апельсины и хорошо приготовленную курятину, на этом и кончалось ее знакомство с предметом. Переговоры, которые ее просили переводить, сводили с ума своей нудностью, она всегда считала математику утомительным предметом, а подсчет абстрактных кур, поросят и баррелей зерна не возбуждал даже спящего внутри нее шеф-повара. Ее соседи по столу, видимо, полагали эту дискуссию просто захватывающей, а некоторые цифры, которые ей приходилось переводить, она даже плохо представляла. В евро, долларах или фунтах они обсуждали огромные деньги. Она понятия не имела, что бакалейщики способны накопить такие богатства.
Из-за того что Хлоя сидела у верхнего угла стола, ей приходилось поворачиваться, чтобы увидеть говорящих, и мужчина, который сидел рядом с ней, всегда находился в поле ее зрения. Несмотря на ее повышенную настороженность, Бастьен, казалось, совсем потерял интерес к ней, просто принимая к сведению ее существование. Поскольку он свободно разговаривал как на французском, так и на английском, ему не требовались ее услуги как переводчицы, и она могла откинуться на спинку стула и притвориться, что игнорирует его, машинально рисуя каракули на листах бумаги, которые были разложены перед ними на столе.
Только один проблемный момент возник в течение долгого утомительного утра. Это было слово, которого она не знала, — в этом не было ничего удивительного, хотя она и говорила очень бегло.
— Что такое «леголас»? — спросила она. — Ну, кроме персонажа из «Властелина колец»?
В комнате повисла мертвая тишина. Только чья-то чашка звякнула о блюдце. Вся компания уставилась на нее, как будто она спросила об особенностях их сексуальной жизни или еще хуже — о величине годового дохода. Затем впервые за этот день к ней обратился Бастьен.
— Леголас — это порода овец, — сказал он. — Персонально вас это не касается.
Кто-то в комнате тихонько хмыкнул — то ли посмеялся над тем, как ее хладнокровно осадили, то ли еще по какой причине.
— Не задавайте вопросов, мисс Андервуд, просто переводите, — вмешался Хаким. — Если вы к этому не способны, мы найдем кого-нибудь еще. Мы не желаем, чтобы чья-то некомпетентность мешала нашей работе.
Хлоя никогда не умела достойно отвечать на публичные выговоры и сейчас просто решила, что Хаким — отвратительный человек. К этому времени ей ничего так не хотелось, как вернуться в Париж, чтобы ее отвезли туда в этом их роскошном лимузине и чтобы она больше никогда не видела никого из этих людей.