— Но почему?…
— Потому, что для меня всё всегда заканчивается одинаково, одна и та же история повторяется из года в год, из века в век. Я читаю её описание в старых книгах и вижу, что с тех пор ничего не изменилось и уже не изменится. Я захотела сойти с дистанции, и я сошла. Теперь всё будет иначе.
Я хотел сказать ей, что иначе уже никогда не будет, а для нас навсегда всё останется таким, как есть сейчас. Этот вечер застынет в нашей памяти навечно, величественный и тихий, и мы вспомним его на небесах, и один из нас пожалеет, что время нельзя вернуть назад. Но я не сказал ей ничего, только сел у её ног и положил голову ей на колени, чтобы запомнить, какой она была живой и тёплой. Она никогда не узнает, кем я стал и чего достиг, она не увидит, что будет со мной дальше, и моя жизнь утратит всякий смысл. Но я мучительно хотел, чтобы она стала ближе, насколько это возможно, ближе и доступней. Хотя бы чуть-чуть…
Эта странная философия Керта, созвучная теории Стрисси о частицах личности другого человека, впускаемых внутрь, или дессимилированных, как говорила Стрисси, навела меня на мысль, что, может быть, всё не так безнадёжно. Получалось, что эти частицы обладали свойствами живых организмов, и даже были способны сожрать принявшую их среду и вырасти до невероятных размеров, как произошло с Мерс, и в моём случае — с Тонитой.
Значит, и во мне была часть Элли, и она останется во мне всегда, соседствуя с моими ставшими бесполезными мечтами. Это была своеобразная дессимиляция, и отсюда следовало, что, отдав частичку мне, Элли уже не была полноценна. Согласно теории, что-то она должна была получить взамен, чтобы сохранить жизнестойкость. А взамен-то как раз она получить ничего не могла, потому что была лишена способности впускать внутрь чужеродные тела. Следовательно, она всё-таки была уязвима, и в её душе было свободное место, просто кричащее о том, чтобы его заполнили хоть чем-нибудь.
Это дало мне слабую, но всё-таки надежду. Я решил, что моя болезненная покорность судьбе и романтический мазохизм — не более, чем ловушка. Давно следовало понять, что никакими трогательными сценами Элли не проймёшь. Действовать надо было решительно, потому что времени оставалось ничтожно мало.
Даже не знаю, что для меня было важней — любовь или самолюбие. Эти два противоположных понятия каким-то образом стали значить для меня одно и то же. Я не мог поверить, что все мои усилия могут пропасть даром, и Элли покинет меня, такая же далёкая и холодная, не оставив ничего, кроме щемящих воспоминаний.
Поэтому однажды вечером я явился к ней с цветами и шампанским. Она даже не удивилась, словно это подразумевалось само собой. Моё сердце замирало и ныло, и я до конца не был уверен в правильности моего поступка, но наступил момент, когда нам обоим стало уже всё равно.
Я целовал её, всхлипывая и задыхаясь от страсти, а мир вокруг рушился и летел в преисподнюю. За дверью полыхало адское пламя, готовое ворваться внутрь, дрожали стены, клубился дым и черти трубили в медные трубы. Я плавился от адской жары, чувствуя, что вот-вот сгорю заживо.
За эти несколько минут я облетел весь земной шар, и, ничего не найдя, вернулся опять в её квартиру, — сейчас в ней находилась вся вселенная с миллиардами галлактик. Закрыв глаза, я устремился к звёздам; моё сердце остановилось от бешенной скорости и глаза вылезли из орбит. Когда полёт стал просто невыносим и звёзды закружились вокруг меня в сводящем с ума хороводе, раздался взрыв — и огромная вселенная разлетелась на атомы, превратившись в чёрную дыру, из которой попахивало серой.
Глава 6.
Вобщем-то, это не так много и изменило. Конечно же, Элли не влюбилась в меня, как можно было наивно предположить, но у нас, по крайней мере, появилось новое занятие, да и я чувствовал себя уверенней. Я всегда знал, что чувства можно правдоподобно изображать, и не удивлялся недюжинному таланту Элли в этой области. Хоть я и впервые в жизни ничего не изображал, и всё это не имело ничего общего с тем, что я делал раньше, влюбиться в Элли сильнее я уже просто не мог. Я жил, словно в лихорадке, потому что каждая секунда могла оказаться последней. По ночам я долго прислушивался к её дыханию, боясь, что оно вдруг может затихнуть. Я курил на балконе до самого утра, счастливый и почти безумный.
Я вспоминал наши первые встречи, то, как я робел в её присутствии и не знал, что ей сказать. То, как мы катались на лошадях и играли в теннис, плавали наперегонки и смеялись до колик в животе. Я твердил наизусть её стихи, чуть не плача, я почти прощался с её трогательным прекрасным миром, созданным для всех или только для меня одного, для того, чтобы я мог страдать красиво и возвышенно, так, как это умели поэты, и для того, чтобы я знал, что в своих чувствах я не одинок.
Здравый смысл меня покинул. Я даже больше не ругался с Кертом, который донимал меня своим злорадством, что новый этап наших отношений ничего не дал. Мне было уже всё равно, имела значение каждая прожитая минута, каждое прикосновение, каждое слово. Почему я ждал так долго, почему тянул до самого конца? Сколько бы счастливых дней мы провели вместе, упиваясь неведением и беспечностью! Почему настоящее счастье нашло меня только сейчас?!
Когда Элли уснула перед телевизором, я сделал тише звук и выскользнул из квартиры, захватив ключи. Конечно же, я отправился в бар, чтобы пропустить стаканчик и переброситься с кем-то хотя бы парой незначащих фраз.
Алекс, как всегда, дежурил возле стойки. Господи, ну почему он проводил в баре все вечера? Всё равно он сидел в одиночестве, так почему бы ему не уединиться в своей квартире?
— Привет, -сказал я ему.-Составить компанию или ты ждёшь Керта?
— Никого я не жду, -ответил Алекс.-Я бы давно был бы рад избавиться от него.
Я невольно скривился, вспомнив прежнего Алекса с Кертом внутри. Может, конечно, он имел в виду не это. Тогда что?…
Алекс сидел, ссутулившись и облокотившись на барную стойку, по своему обыкновению глядя прямо перед собой.
Я заказал «Кровавую Мери», как в первый день нашего знакомства, и сделал глоток. Нельзя было оставлять Элли надолго одну, и я намеревался скоро вернуться назад.
— Ты когда-то спрашивал меня, что я думаю о любви?-Вдруг спросил Алекс.-Я вывел один важный закон. Хочешь послушать?
Я кивнул, и он, хоть и не увидел моего кивка, продолжил:
— Любовь проявляется в самые неожиданные моменты, как правило, в самые неподходящие. Если любовь -это страдание, как я говорил ранее, то есть, заставив любить, человек заставляет другого страдать, то и наоборот — заставив страдать, человек может заставить полюбить.
— Ну ты и наворотил, Алекс!-Пробормотал я.-Это, случайно, не Керт тебе подсказал?
— Какая разница! Это -выводы, основанные на том, что я имел возможность наблюдать.
Едва уловимая мысль вспыхнула в моём мозгу. Я решил, что это может стать выходом.
— Уже уходишь, Гэл?-Грустно спросил Алекс.-Вечно все куда-то спешат…
— Я вернусь, Алекс, -пообещал я, -честное слово, вернусь. И передай от меня привет Керту.
Эта идея была не лучшей, но единственной. Моей напарницей должна была стать Мерс. Так или иначе, это было хоть каким-то действием, значит, давало надежду.
Я не отдавал себе отчёта в том, что делал. Перед моими глазами стояла пелена, которая мешала видеть вещи такими, каковы они есть.
Сначала мне казалось, что у меня не хватит силы. Однако нет — меня словно куда-то понесло невидимой волной, и я увлёкся процессом, так и не выходя из своего безумного состояния. Словно в бешенной скачке я просто перескочил с одного коня на другого.
Другим конём была не Мерс, а разлука с Элли. Жили мы с ней вместе или уже нет, значения не имело — она сидела у меня так глубоко внутри, что я посвящал ей каждую мысль и каждый вздох. Моё роковое чувство просто перешло из одной формы в другую.
Я ушёл от неё в тот вечер, сославшись на головную боль. Она удивлённо подняла брови, но ничего не сказала. Пообещав позвонить ей с утра, я, конечно же, этого не сделал, а отправился на пляж вместе с Мерс. Там она посвятила меня в подробности их отношений с Гейраном, а скорее, в подробности своей пытки, потому что жестокий очкарик снова забыл о ней на следующий день после вечеринки на берегу моря.
— Иногда мне кажется, что вот-вот, -и это отпустит меня, уйдёт, -говорила Мерс.-Но я представляю, как ему станет обидно, что я его больше не люблю, и чувствую такое злорадство, представляя, как он будет кусать локти, что начинаю любить его за эту придуманную слабость.
— Просто замкнутый круг, Мерс, -сказал я.
— И он не разомкнётся, -красиво вздохнула она.
Мерс всё-таки была актрисой, и даже в те минуты, когда её «отпускало», она продолжала красиво изображать страдание, привыкнув к этой судьбоносной роли.
Так было нужно. Я чувствовал, что то, что я делаю — противоестественно, но я делал это, испытывая даже какое-то тайное удовольствие. Я представлял то, как сначала удивится Элли, как вопросительно поднимет брови и бестолково заморгает длинными ресницами, пытаясь понять, что же произошло. Я представлял её разочарование, обиду, злость. Это уже были чувства, значит, я был на верном пути. Никто теперь не будет рядом с ней каждую секунду, никто не будет преданно смотреть в глаза и предупреждать каждое желание. Она останется одна, снова одна, чего она так боялась, и просто вынуждена будет почувствовать хоть что-нибудь. Тогда проклятие будет снято, и я ей всё расскажу и попрошу прощения. Она поймёт, и мы будем счастливы до конца наших дней. Главное — играть правдиво, чтобы вызвать не отвращение, а страдание.
Получится ли у меня, а, скорее, получится ли у неё? Может, она просто пожмёт плечами и подумает, что я — идиот, и слава Богу, что она уже разучилась расстраиваться по таким пустякам?
Она звонила мне несколько раз, я ссылался на крайнюю занятость. Ей ничего не оставалось, как вешать трубку. Всё шло своим чередом. В самом деле, почему я не мог влюбиться в Мерс? Это было вполне достоверно, учитывая, как близки мы были с ней. Элли должна была поверить, что это правда — мы с Мерс были самыми лучшими актёрами на свете.
Однажды мне приснился мистер С.
«Вот ты и затеял свою игру, Гэл», -сказал он мне.
Нам с Мерс надо было больше появляться на людях, и этим вечером мы сидели в ресторане на крыше. Она всё понимала и ни о чём не спрашивала — надо так надо.
Мы пили вино и болтали о пустяках, и меня постепенно охватывало блаженство, о котором я уже давно позабыл. Целую тысячу лет мне не было так хорошо и легко, я не чувствовал себя таким свободным и счастливым. Кто знает, был бы я лет на десять постарше, может быть, всё бы сложилось иначе, и я бы не захотел её отпускать… Она того стоила, она стоила целого мира, и не потому, что она была Мерс Сейлор, а потому, что она была маленькой девочкой, которой было двадцать восемь лет.
Время летело незаметно, и скоро солнце село и на небе зажглись звёзды. Я подумал, что нас видело достаточное количество людей, и уже пора уходить и в одиночестве предаваться раздумьям и мечтам. Повернувшись, чтобы позвать официанта, я замер, не веря своим глазам — в ресторан вошли Элли с Алексом и сели за соседний столик!
Вежливо кивнув мне, Элли стала изучать меню, а Алекс, делая вид, что меня не видит, раскуривал толстую сигару.
— Пойдём отсюда, Гэл, -сказала Мерс, -надо уметь с честью проигрывать.
Элли решила объявить мне войну. Я не ожидал такого поворота событий. Ей это было вполне по силам, ей, но не мне.
Керт стоял у моей двери в почтительном поклоне.
— Мы договорились быть вежливыми, Гэл, -сказал он, поднимая голову.-Видишь, как я стараюсь.
— Господи, Керт, как же ты не кстати!-В отчаянии сказал я.-Приходи завтра, идёт?
— Как бы не так! Завтра будет уже неинтересно. Ну нужно мне, понимаешь, Гэл, нужно.
— Проклятие! Я не стану с тобой говорить.
— А придётся. Что-то ты так расхлопотался в последнее время, что я не успеваю следить за событиями.
В его голосе слышалась издёвка, и меня стало слегка подташнивать. Его внезапные появления отравляли всю мою жизнь и доводили почти до безумия, к которому я был и без того близок. После разговора с ним я чувствовал себя полным идиотом, и, что самое худшее — обиженным, несчастным и беспомощным идиотом. Керт стал для меня наваждением и угрозой.
— Ты строишь планы, да, Гэл?-Доверительно поинтересовался он.-Ничего не добившись своей смазливой физиономией, пытаешься блеснуть своим ничтожным разумом? И, как всегда, не думаешь о последствиях?
— Думай о них ты, если хочешь.
— Вот я как раз и думаю, -поделился со мной Керт.-Понимаешь, всё задумано заранее, а ты трепыхаешься и нарушаешь весь процесс. От этого могут произойти сбои, измениться судьба. Ты думал об этом, когда-нибудь? Или в последнее время твой мыслительный центр переместился значительно ниже твоей головы?
Я улыбнулся через силу. «Не груби, -говорил я себе, -даже если он начинает первый, не груби. Это обернётся против тебя.»
— Почему ты так меня невзлюбил?-Спросил я.
— С чего ты взял? Как раз я очень неравнодушен к твоей красоте, -серьёзно сказал Керт.-Жаль будет, если я останусь единственным её поклонником. Подумай, Гэл, -пока эта история не принесла тебе ничего, кроме огорчений. Не валяй дурака, смирись, и может ещё через пару лет Джек смилостивится и попросит Гейрана вставить тебя в какой-нибудь эпизод. А там, глядишь…
«Мне с ним не справится, -обречённо подумал я.-Ни за что и никогда. Он — сам чёрт.»
Зайдя в квартиру, я упал на диван и второй раз в жизни заплакал, как маленький ребёнок. Сам того не ведая, я попал в такую переделку, из которой уже не смогу выйти таким, каким был раньше.
Глава 7.
Скоро я уже не помнил, почему всё стало так, как сейчас. Мне было уже всё равно, и только боль, о которой я раньше не знал, мешала мне дышать. Я сам угодил в ловушку, которую приготовил для Элли, и никакая Мерс не могла меня от этого спасти.
«Между прочим, это даже к лучшему, -говорил мой разум голосом мистера Джека.-Неудача с Элли не нарушит Замысел, и обещания мистера С. останутся в силе. Я буду знаменит, и Бог с ней, с этой Элли. Пусть она будет первой и последней моей неудачей.»
«Может, когда я буду знаменит, мне станет хоть чуточку легче?-С надеждой вопрошало моё сердце голосом Мерс Сейлор.-Может, тогда я смогу хоть иногда думать о чём-нибудь другом?»
«А кто тебе вообще сказал, что ты станешь знаменит?-Удивлялся Керт Хорбл голосом моих сомнений.-Если бы для тебя хотели что-то сделать, то сделали бы это уже давно, а не запугивали бы до смерти и не ставили бы условия. Теперь им легче всего — они откажутся от своих обещаний и объяснят это тем, что ты совершил ошибку и нарушил их Замысел.»
«Жизнь — вообще полная бессмыслица, -во мне начал вырисовываться философ, говорящий грустным голосом Алекса Коршунова.-Твой лучший приятель встречается с девушкой, которую ты любишь, и все делают вид, что так должно быть. И ты делаешь вид, потому что тебе больше ничего не остаётся. И Дик Стоун занимает ТВОЁ место — подумаешь! Всё летит к чертям, ну и что? Ты ведь сам знаешь, что так и должно быть.»
День за днём, наблюдая за Алексом и Элли, которые оказывались всюду, куда по делам посылал меня мистер Джек, я уже начинал волноваться, когда вдруг где-то их не находил. Тогда мне становилось страшно от того, что это уже не игра, что они делают это не на показ, а для самих себя.
«Ты проиграл, -говорил я себе.-Гэл Бронкс, ты проиграл. Признай это и одолжи у Мерс её таблетки.»
Они вели себя более чем естественно, здоровались со мной и даже спрашивали, как дела. Я не знал, что творится в их душах, но моя — просто горела в адском пламени. Им совершенно определённо было хорошо вдвоём — они разговаривали, улыбались, и часто шептали что-то друг другу на ухо.
Часто они уходили прямо у меня перед носом, а я с трудом удерживал себя, чтобы не броситься за ними вслед. Я был согласен терпеть эту пытку, только чтобы они были перед глазами.
Не знаю, было ли заметно со стороны, что творится со мной, но почему-то я был уверен, что даже самая лучшая игра не сможет скрыть разбитое сердце от того, кто его разбил. Это чувствуется всегда каким-то непостижимым образом, и скрыть это можно даже от самого себя, но один человек на всём белом свете всё равно будет знать правду.