Приутих отважный рыцарь Греже, он уже не разговаривал ни с боярином Рамбаудасом, ни с проводником Шаркой. Неспокойно чувствовали себя крестоносцы. Не рукоять меча сжимали они в пальцах, а перебирали под плащом освященные четки и подозрительно поглядывали в чащобу мрачной пущи. Не боялись они хищных зверей, не страшны им были топкие болота, не ждали они внезапного нападения, но их пугала подступающая ночь в темной пуще, языческие боги, божества и лесные духи, которые так ненавидели крестоносцев и, случалось, в таких глухих местах душили целые их отряды до последнего человека. А тем временем пуща становилась все более пугающей, темной, и солнечные лучи уже не в силах были пробиться сквозь ветви хвойных деревьев.
Все поглядывали на Шарку, следили за ним, а он, накинув на плечо медвежью шкуру, словно некое лесное божество, вел отряд лишь одному ему известными лесными тропами, то и дело шепча что-то сам себе.
IV
Наконец Шарка вывел конный отряд на тайную дорогу. Все сразу повеселели, стали разговорчивее и принялись искать местечко посуше для ночлега. Отыскав такое место, спешились, расседлали коней, сняли мешки с сеном, отвязали сумки и развели несколько костров. Пока еще не сгустились сумерки, несколько всадников отправились поохотиться и вскоре вернулись с убитым лосем и двумя кабанчиками. Другие пробуравили несколько кленов, что росли рядышком; ободрав березу, смастерили берестянки и приладили их к лоткам, с которых капал сок.
Высоко подскакивало трепещущее пламя, в кострах постреливали сучья, а дым, не встречая на своем пути ни малейшего ветерка, поднимался вверх, к верхушкам деревьев, и растворялся в звездном небе. Вокруг костров шевелились тени людей, готовящих себе ужин. Когда поджарилась лосятина, все сели ужинать. Закованный в броню богатырь, комтур, рыцарь и трое бояр уселись на свои седла несколько в стороне. Им прислуживали слуги и мелкие бояре. Их спутники крестоносцы тоже жарили себе мясо и ужинали отдельно от жемайтийцев и бояр, подозрительных христиан, которые, очутившись в лесу, больше полагались на своих древних богов, чем на новых, христианских. Сначала они крестились, потом бросали первые кусочки мяса своим богам. Иные, зайдя за стволы деревьев и отвернувшись к пуще, тихо молились богу пути Альгису, сладкой Милде
8
, Жемине
9
… Чтобы не разгневать языческих богов, крестоносцы тоже незаметно бросали им пищу. Одни лишь жемайтийцы, почитатели природы, чувствовали себя здесь как дома, никого не боялись, никого не стеснялись и не заискивали перед чужими богами. Если их совесть и была нечиста, то только потому, что вот общаются они со своими извечными врагами крестоносцами. Ужинали, запивая мясо сладким кленовым соком. Насытившись, напоили коней, задали им сена и, выставив усиленную стражу, стали готовиться ко сну. Для закованного в доспехи богатыря приготовили отдельную постель: сначала накидали высокую копну еловых лап, а потом сверху застелили ее мягкой медвежьей шкурой. Для комтура, рыцаря и бояр слуги тоже постелили отдельно, но так, чтобы богатырь оказался в середине. Остальные бояре, их спутники и слуги набросали на землю еловых веток и, подложив под головы седла, быстро заснули и стали храпеть. Только крестоносцам никак не спалось. Соорудив для себя постель в стороне от всех, они еще долго молились, перебирали четки и слушали, что творится в глубине пущи. И казалось им, что никто в пуще не спит. Вдалеке, возможно, проваливаясь в трясину, жалобно мычал тур; перекликаясь, похрюкивало вспугнутое охотниками семейство кабанов; где-то в чащобе жутко визжал горностай, угодивший в когти рыси. Почувствовав лосятину, вокруг бродили и выли волки; когда они подходили слишком близко, кони ржали, били копытами о землю, а стражники швыряли в непрошеных гостей головешки.
Не доверяя страже жемайтийцев, крестоносцы оставили на часах и одного своего брата.
Медленно угасали костры, и ночной мрак подступал все ближе и ближе. С дальних и ближних деревьев смотрели на заночевавших людей совы, стонали филины; под кронами деревьев светились в темноте гнилушки, то здесь, то там мигали таинственные огоньки, и, когда над лесом взошла луна, стало казаться, будто вокруг костров бродят какие-то сказочные существа. Иногда стражникам чудилось, что возле родников ведьмы полощут белье.
Подбадривая себя, стражники бряцали мечами; браг закрыл глаза и молился, то и дело осеняя крестным знамением чащобу, где светились глаза сов и мелькали в неясном лунном свете тени лесных чудищ.
Не только пуща жила неповторимой лесной жизнью, но и весеннее небо над ней полнилось всякими звуками и голосами. Переговариваясь, беспрерывно проносились над лесом стаи диких уток, в поднебесье трубили лебеди, и слышно было, как, подлетая к лесным озерам, они падали в воду, скользили по ней и, успокоившись, умолкали. Иногда стражникам слышался то ли стон лесного человека, то ли плач какого-то существа, и волосы у них вставали дыбом.
Перед рассветом повеял ветерок, и встрепенулась пуща. В чащобе скрипнула древняя сосна, затрещал великан дуб, и по верхушкам деревьев пронесся шелест леса, не сулящий человеку ничего хорошего. Сменилась стража. Подбросили в костры сучьев. Прислушались. В пуще стоял такой треск, словно там боролись. Стражники сжимали в руках копья, пристально всматривались в ночную темень и были готовы немедленно отразить нападение видимого или невидимого врага. Но враг боролся с кем-то вокруг них, а ближе не подходил. Под утро с болот и топей повеяло сыростью, и струя прохладного воздуха добралась до спящих людей. Костры гасли, и только изредка занявшаяся сухая ветка или вспыхнувший уголек озаряли спящих воинов, выхватывая из темноты кусочек пущи и бросая рыжий трепещущий отблеск на стволы лесных великанов. Вдруг стражники почувствовали, что кто-то приблизился к костру, и увидели две светящиеся в темноте большие точки.
— Bei Gott! О heilige Maria! * — не своим голосом завопил перебиравший четки крестоносец и наставил на злого духа крестообразную рукоять меча.
— Чтоб тебя Перкунас
10
! Кто там? — обнажив меч, закричал стражник-жемайтиец, а его товарищ швырнул в лесное чудище сулицу
11
. Чудище заблеяло и, обрызгав стражников грязью, бросилось в пущу.
Одни внезапно разбуженные крестоносцы начали осенять чащобу крестным знамением, другие бросились в кучу и, выставив перед собой рукояти мечей, затянули священную песнь. Когда разгорелись костры, все прояснилось. Это был зубр. Почувствовав приближение дня, он шел своей привычной тропой к озеру, чтобы напиться чистой воды, но, наткнувшись на невиданных существ, удивился, остановился и принялся издали обнюхивать их. Когда рассвело, стражники даже обнаружили окровавленный след, но во время походов запрещалось отделяться от отряда.
V
Не успел еще заняться день, а в путце, особенно на берегах озер и ручейков, уже началась новая жизнь. Первой проснулась ворона, каркнула раза два и замолчала, будто испугавшись своего голоса. С берега озера откликнулся журавль, еще какая-то птаха, и вот всех пернатых разбудил страшно засвистевший орел.
Поднявшись, всадники помолились, сводили своих коней к озеру на водопой, потом опять жарили лосятину и, подкрепившись, отправились дальше.
Когда взошло солнышко, уже весь лес звенел от песен и гомона птиц.
Тропинка была настолько узкая и извилистая, что всадники могли ехать только гуськом, и последние не видели первых. На тропинках часто попадались бревна, упавшие деревья, но все-таки она не очень-то заросла кустами и не была завалена сучковатыми корягами. Все же вряд ли кто-либо из всадников, кроме Шарки, догадался бы, что это и есть та самая тайная тропа, которая соединяет Жемайтию с Аукштайтией.
С утра светило солнце, хотя его лучи лишь изредка пробивались сквозь кроны деревьев.
Ехавшие впереди всадники увидели на тропе несколько волков. В чаще что-то затрещало. Всадники не обратили на это внимания и подумали, что хищники, как обычно, вертятся около задранного зверя или падали. Подъехав ближе, они рассмотрели в кустах большого зубра, который бил рогами во все стороны, защищаясь от волков. Не успел передний всадник и за копье схватиться, как из кустов на него бросился ночью раненный стражником зубр; зверь тут же поднял на рога коня вместе с всадником, свалил их на землю и в ярости стал колотить рогами, тереть лбом и страшно реветь. Кони других всадников испугались, отпрянули в сторону, но воины быстро справились с ними, и несколько сулиц вонзилось в спину и в бока зверя. Зубр рухнул на колени, но тут же вскочил и еще яростнее набросился на свои жертвы, сваленного всадника и коня, как будто, кроме них, он никого больше не видел; от остервенения он жутко ревел, рвал рогами трупы, тер их лбом, волочил по земле, так что, пока всадники соскочили с коней и добили зверя ножами и мечами, от лошади и человека остались только лужа крови, разбросанные внутренности и перемешанные с грязью, разорванные куски мяса…
Время было дорого, поэтому поспешно выполнили обряд похорон: сложили большой костер, подняли на него трупы человека и лошади и, положив рядом меч, копье, седло и другие вещи покойного, сожгли, согласно древнему обычаю. Когда занялось пламя, в огонь бросили копыта зубра, чтобы душе легче было подниматься на небеса, и, простирая руки к солнцу, завели похоронные песни. В Пруссии воин был окрещен, но здесь, в этой жуткой пуще, даже крестоносцы не противились жемайтийскому обряду похорон, чтобы не навлечь на себя гнев лесных богов.
Зубра быстро разрубили, куски мяса получше взяли с собой, а остальное бросили на съедение волкам.
Ехали дальше, а пуще все не было конца и края. Иногда то один, то другой всадник запевал песенку или принимался насвистывать, подражая певчим дроздам, девятиголосым славкам, кукушкам, иволгам, беспрестанно щебечущим на верхушках деревьев, но скоро замолкал… В полдень опять пасли коней, поили их в голубом болотном озере, и когда вечером, отыскав местечко поудобнее, снова готовились к ночлегу, им казалось, что за всю жизнь не выйдут они из этой пущи.
Вторая ночь выдалась темной и ветреной. Шумела и потрескивала пуща, и, казалось, вздрагивала под всадниками сама земля. После ужина, когда стали гаснуть костры, крестоносцы собрались в круг и, положив руки на мечи, молились, перебирали четки и боялись оглянуться назад, чтобы посмотреть, что творится за их спинами в жуткой пуще. А тем временем там собрались все лесные божества, злые лаумы
12
и только ждали, когда совсем потухнут костры. Да и жемайтийцы не все спали спокойно; у многих совесть была нечиста, так как мало кто не крестился один раз или два у поляков, русских или крестоносцев. Теперь они давали своим богам обеты больше не креститься и не отрекаться от своей веры.
Перед рассветом легли и крестоносцы, глубоко уснули жемайтийцы, и одни лишь стражники озирались и были готовы биться как с хищными зверями, так и с лесными духами и чудищами.
Когда взошло солнце, все снова пустились в путь, а конца пущи все еще не было видно.
Наконец к полудню отряд подъехал к огромному топкому болоту. Тропинка исчезла. Если бы всадники в поисках дороги попытались дальше брести по болоту, то все они очутились бы в топях и трясинах и сгинули бы без следа. Подъехав к болоту, Шарка обрадовался. Он тут же повернул в сторону, отыскал гать и повел отряд по одному ему известной дороге через болото. Вскоре пуща стала редеть, появились следы человека, и перед всадниками открылись холмы Падубисиса.
VI
Выбравшись из страшных лесов, всадники снова повеселели, стали разговорчивее, оживленнее. Крестоносцы сразу же заспорили с жемайтийцами по поводу языческих похорон. Комтур Герман снова заговорил с боярином Рамбаудасом о жемайтийских пущах, снова передрались кнехты, и лишь один богатырь в дорогих доспехах все время — и в пуще, и теперь — был суров, неразговорчив и задумчив.
Денек выдался погожий, светило солнышко, над полями пели жаворонки; над склонами и рощицами разгуливал ветерок, а песня сама вырывалась из груди всадников. Пели и поодиночке, и все вместе. Как только отряд вышел из большой пущи, всадники отпустили коней попастись, но задержались ненадолго. Всем хотелось засветло добраться до Ужубаляйского замка боярина Книстаутаса — цели их путешествия.
— Ну как, Шарка, приведешь ты нас сегодня в замок или снова, как вчера и позавчера, придется заночевать в лесу? — спросил проводника комтур Герман, наговорившись с боярином Рамбаудасом.
— Мы могли бы, светлейший комтур, даже пообедать в замке, уж недалеко он, вон за этими холмами, да опасно.
— А что тут опасного? — спросил комтур и уставился на проводника.
— Всадники Скиргайлы
13
шастают, а мне приказано избегать их!
— И большие у них отряды?
— Да всякие: и по десять, и по двадцать, и по тридцать всадников… И сотни бывают… Живет вот здесь неподалеку один боярин, недурен был бы и обед, и ночлег хороший, да опять же…
— Что «опять же»? — грозно спросил недовольный боярин Рамбаудас.
— Не знаю, с каким князем этот боярин дружбу водит.
— Ну, мужики, не мешкайте, — густым голосом сказал все время молчавший богатырь в доспехах и пришпорил своего коня.
Все притихли, и отряд двинулся дальше.
Впереди на дороге появился мужчина верхом на лошади, но, увидев отряд, ловко развернулся и скрылся в лесу. Это был первый человек, которого увидели всадники за двухдневное путешествие.
— Дозорный замка боярина Книстаутаса, — объяснил Шарка и, повернувшись к отряду, улыбнулся.
— Жаль, что он так быстро ускакал, а то показал бы нам дорогу лучше, чем ты, — пожалел один всадник, и все посмотрели вперед, откуда появился и где снова исчез человек.
— А может, догнать? — предложил Шарка.
— Догонишь ты его теперь, волка в лесу, на своей усталой лошаденке.
— Догнать, может быть, и не догоню, но мы могли бы настичь его, когда он станет следы в лесу запутывать… Попробуем, боярин?
— Хватит болтать, он теперь уже далеко: для него одна дорога, а для тебя десять.
— И для него, боярин, дорог не так уж много: весной к замку Книстаутаса только с одной стороны можно подъехать, — спокойно ответил Шарка, вонзил шпоры в бока своей жемайтийской лошадки и, остановившись у того места, где всадник скрылся в лесу, принялся рассматривать следы.
— Видите, какой хитрец, — сказал Шарка, подождав, пока подъедет весь отряд, — совсем в другую сторону ускакал, но, если что, мы еще догоним его или все равно по этому следу до замка доедем.
Вскоре конный отряд свернул с прямой дороги в лес, в сторону от берегов Дубисы. Наверно, через час доехали они до полос земли боярина Книстаутаса. Эти довольно многочисленные полосы были расположены неподалеку друг от друга. На некоторых, засеянных осенью, теперь зеленела жиденькая рожь; другие только готовили к севу, и обугленные пни лесных великанов торчали из вспаханной земли. Много было и новых полос, на которых срубленные только нынешней весной деревья лежали так, чтобы, подпалив их в летнюю засуху, можно было очистить весь участок.
Все недавно отведенные полосы, на которых лежали еще не сожженные деревья, были обнесены глубокими рвами, чтобы огонь не перекинулся на лес. По величине этих полос и тому, насколько тщательно они были обработаны и подготовлены к севу, можно было судить о богатстве боярина Книстаутаса.
Дальше дорога становилась все Хуже и разветвлялась во все стороны. Дело в том, что боярин Книстаутас, чтобы избежать неожиданного нападения крестоносцев, еще в лесу нарочно сворачивал с дороги и уходил подальше от своего дома, в болота и трясины, чтобы враг сгинул в них. Но Шарка хорошо знал дороги и тропинки, быстро находил гати. Всадники ехали врассыпную без всякой дороги, огибая лужи и впадины; ехали в ту сторону, куда вел их Шарка.