— Откуда ты это знаешь? Про приговор, про майданные дела?
— Слухами земля полнится. Вот еще слышал, например, что кто-то сдал Папику четыре вагона с китайской фарцой. А Папик — кент Малютина.
— Ну и что?
— А то, что вагоны те тоже принадлежат Малютину. Интересный оборот, правда?
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Затем, что жареным пахнет, Валя.
— А может, тебе это приснилось? Про вагоны, про фарцу?
— Ты ведь знаешь, я не мастак фантазировать. Умел бы сочинять, давно бы катал книжки. Про коньков-горбунков. Так что, можешь мне поверить, с Алоисом кончено. — Чапа шумно вздохнул. — И соображай… Пока ты еще в штате Сулика, но если не отколешься от Алоиса вовремя — со стадиона тебя попросят. Найдут кого-нибудь вместо Колета и попросят.
— Чего ж раньше не попросили?
— Спроси, если интересно. Только не у меня, а у Дрофы. Может, сыграть с Алоисом хотели. В подкидного.
— Ага, через меня.
— Почему бы нет? В общем, я сказал — ты думай. Сторож стадиона — это и деньги, и крыша.
— Алоис мне тоже платит. И кстати, это ведь он устроил меня сюда.
— Значит, тоже имел на тебя, дурака, виды. Но это их политика, Валя. ИХ, а не твоя. И тебе в эти дела лучше не соваться. Целее будешь.
— Это как сказать! Шкурой-то я рискую, не ты! Это, может, твои шмурики списали Алоиса, но я-то его через день вижу. И на ребяток его любуюсь. Бригада там — будь здоров! Любого прижмут в случае чего.
— Ловчишь, Валек. Ох ловчишь! — Чапа покачал головой. — Только на двух стульях не усидеть. Выбирай, пока за тебя не выбрали. Либо Сулик, либо Алоис.
— Значит, советуешь переметнуться?
— Все правильно, сынок. Мы с тобой люди маленькие — те самые, о которых ноги вытирают. Так что не строй из себя девочку. Ты не Труфальдино, чтобы иметь двух хозяев… — Чапа настороженно повернулся. Через раскрытое окно долетело далекое треньканье трамвая. — В общем, я сказал, ты услышал. Дальше решай сам.
— Спасибо, — кротко поблагодарил Валентин. — Я подумаю.
— Подумай, подумай. — Чапа криво ухмыльнулся. — Только не тяни долго.
— Кстати, — Валентин взглянул на часы, — можешь отправляться домой. Твоя смена уж два часа как закончилась. А я пока пройдусь по территории.
Уже в дверях Валентин обернулся:
— Гоша не заглядывал?
— Гоша? Это тот мужичонка зачуханный? Вроде нет, не помню. Карзубый заходил, а этот нет. Зачем он тебе?
— Так… Стихи брал почитать и все никак не вернет.
— Чего-чего? Стихи? — Чапа выглядел обескураженным. — Этот чухонец читает стихи?
Не отвечая, Валентин вышел.
* * *
«Зачуханного мужичонку» он обнаружил в щитовой. А перед этим еще раз побывал в кладовых, заглянул в пустующий душ. Именно в таких местах Гоша прятался от людей. Забитое существо, вызывающее у одних жалость, у других смех.
Костлявый и нелепый, он был обряжен в такую же нелепую одежду: мышиного цвета брюки, боты на металлических молниях, вельветовая куртка времен шестидесятых и лыжная шапочка, не покидающая головы в течение всего года. Разнорабочий стадиона скрывал под ней лысину — главный объект насмешек. «Шмурики, откуда у нашего Гоши плешь? Червонец тому, кто расколется!..» Обычно не раскалывался никто, зато все с удовольствием хохотали. Гоша работал на стадионе уже пятнадцать лет и все это время неизменно числился в категории разнорабочих. Его посылали за пивом и сигаретами, под плохое настроение награждали оплеухами и пинками. И Гоша выполнял все безропотно, умудряясь, однако, сохранять при этом толику достоинства. Он играл роль отзывчивого малого, не желая признаваться ни себе, ни окружающим, что мало-помалу превратился в забитого раба. Именно эта несостыковка кажущегося и реального подтолкнула Валентина взять над Гошей опеку. Опека оказалась обременительной, и тем не менее от Гоши постепенно отступились.
Разглядев в полумраке скрюченную угловатую фигуру, Валентин повернул тумблер и шагнул в щитовую.
— Привет, пролетарий!
С радостной суетливостью Гоша соскочил с лавки, пожав протянутую руку, неуклюже поклонился. Он действительно был рад Валентину, но улыбался смущенно и неестественно. Жизнь крепко поработала над ним, коли отучила делать такие простые вещи. Встречаясь с Гошей, Валентин нередко испытывал приступы раздражения. Согбенная фигура несчастного разнорабочего вызывала в нем слепую безадресную ярость. Он с трудом брал себя в руки. В жизни мириться приходилось не только с этим, но именно в случае с Гошей он сознавал полное свое бессилие.
— Садись. — Валентин кивнул на скамью, а то Гоша так бы и стоял перед ним, словно рядовой перед генералом. — Садись и рассказывай.
Что-то пробормотав, Гоша зачем-то обошел скамью кругом и только потом неловко присел на самый краешек. Шагал он тоже нелепо — точно балерина, выворачивая носки наружу, покачивая при этом костлявыми плечами, опасливо косясь по сторонам. Словом, недотепа из недотеп. Смешной и жалкий, добрый и надежный.
Прежде чем заговорить, Гоша помолчал, собираясь с мыслями, плавным движением, словно пианист перед игрой, выложил на колени кисти.
— Сегодня я прибирал в коридорах, — низким медлительным голосом начал он.
— Чужих вроде не было. Начальники дважды собирались в кабинете, о чем-то там ругались. Потом пили. Степчика заставили нырнуть с вышки, а потом еще несколько раз, пока он не наглотался воды, Яша его вытаскивал шестом… А с утра суетились с сауной: меняли деревянную обшивку, вызывали техников.
— Вот! А говоришь, чужих не было!
Гоша виновато заморгал.
— Техники тоже из наших, — несмело промямлил он. — Обслуживают котельную.
Одного Павел зовут, другой — седенький такой…
— Ладно, продолжай. — Валентин успокаивающе махнул рукой.
— В общем, сауну отладили. Сейчас там Яшины ребята, ну и… некоторые из гимнасток. — Гоша густо покраснел. — А Сулик с Малютиным в бильярдной. Играют на деньги.
— Стало быть, вся гоп-компания, кроме Алоиса? Жаль.
— Ну да. — Гоша неуверенно пожал плечами. Он словно ощущал некую вину за все сказанное.
— Больше ничего?
На Гошином лице отразилась тихая паника. Плечи его снова поползли вверх.
Он искренне переживал, что не может ничего добавить к рассказу.
— А то, о чем я тебя просил?
Разнорабочий испуганно встрепенулся. Голова его часто закивала.
— Да, это я сделал! Батарейку вставил, как вы просили.
— Никто тебя не видел? .
— Нет, все было тихо. — Гоша заволновался. — Вчера ведь что было? Ну да!
Они как раз ушли в бильярдную. А я взял совок и веник, как вы советовали! Ну и пробрался туда.
— Вот и отлично. — Валентин похлопал его по плечу. — Ты все сделал правильно. Главное — спокойствие и осторожность. Если кто рядом, не рискуй…
Как там наш Коля-Николай? Зубы по-прежнему не вставил?
— Он хотел, но туда надо днем, а Степчик не пускает. Днем — уборка территории, надо сжигать ящики, мусор, а тут еще новые дела навалились.
— Ясно. Значит, приятель по-прежнему шепелявит. Зря.
— Я ему тоже говорил. Конечно, надо сходить! — Губы у Гоши задрожали. Он и тут ощущал себя виноватым, хотел оправдаться, но не получалось. Коля-Николай шепелявил, и факт этот перевешивал все его, Гошины, старания… Приглядевшись к нему внимательнее, Валентин нахмурился.
— А ну-ка повернись, дружок!.. Еще немного. Так… Кто же это тебя?
Левая щека у Гоши выглядела чуть припухшей. Синева еще не проявилась, но догадаться о случившемся было несложно.
— Кто-нибудь из Яшиных орлов?
Гоша понурил голову. Обстоятельства своих многочисленных избиений он предпочитал скрывать. Валентин вспомнил недавнюю усмешку Чеплугина.
— Не Чапа, нет?.. Ну, слава богу. Тогда кто? Степчик, что ли?
Гоша не ответил, но по дрогнувшим плечам Валентин понял, что угадал.
Степчику многое сходило с рук. Помощник директора слыл первостатейным хамом и частенько пускал в ход кулаки. Кое-кто поговаривал, что он гомик, и Валентин не видел причин не верить этому. Что-то в Степчике и впрямь виделось инородное, и даже то, с каким пылом утверждал он всюду свое мужское начало, скорее доказывало обратное.
— Подожди! Он что, приставал к тебе?
Гоша опустил голову. Пальцы его стиснули худые колени.
— Вот, значит, как… — Валентин невидяще уставился в пространство.
Мерзкий холодок прокрался в грудь, стало больно дышать. Подобного бешенства Валентин не испытывал уже давно. Заставив себя разжать кулаки, глухим голосом спросил о совершенно постороннем:
— Там на главном складе какие-то ящики. Не видел, что в них?
Гоша заерзал на лавке, робко пролепетал:
— Какие-то банки… Ребята вскрывали, но я не видел. Может, тушенка?
— Наверное, она и есть. — Валентин хлопнул Гошу по плечу. — Ладно, гляди бодрей, машинист! Не век нам кочегарить! — Поднявшись, спросил:
— Ты посидишь еще здесь?
— Нет, я ведь только на минуту. Отдохнуть. — Гоша с готовностью вскочил.
Не зная, куда девать руки, сложил их на животе, тут же перепрятал за спину.
Смешное горемычное существо. Подвергни его пыткам, и тогда бы Гоша не признался, что часами просиживает в подобных закутках. Иногда в темноте, иногда при свете, с клочками читаных-перечитаных газет на коленях или вперившись в темноту глазами забившегося в нору мышонка.
— Что ж, тогда выходим, — решил Валентин. — Ты первый, я за тобой.
Покачивая плечами, Гоша покинул щитовую. Выключив свет, Валентин немного помедлил и тоже вышел.
Николай ему так нигде и не попался. Стадион пестрел людьми, и разобрать, кто из них кто, представлялось абсолютно невозможным. Шагая по коридору, Валентин время от времени закрывал глаза и, проверяя память, мысленно прорисовывал схему поворотов и лестничных маршей. Он и впрямь успел выучить это чертово здание наизусть! Можно ли представить себе более бессмысленные знания?!
На этаже, приютившем администрацию, мимо с хихиканьем продефилировала группа крепконогих конькобежек. С улыбкой на тонких губах шаркающей походкой за ними проследовал красавчик, похожий на евнуха. Валентин ничуть бы не удивился, узнав о том, что в штате спорткомплекса предусмотрена и такая должность.
Остановившись, он бегло огляделся и, решительно толкнув дверь, оказался в кабинете Степчика. Увы, здесь тоже никого не было. Вхолостую работал огромный вентилятор, и, прижатый пресс-папье, трепетал под набегающим воздухом незаполненный бланк. На мраморном подоконнике высился давно высохший аквариум, единственной обитательницей которого была толстая синяя муха. Шагнув к столу, Валентин глянул мельком на бумаги, но ничего интересного здесь, разумеется, не лежало. Интересное жгут в каминах и прячут в сейфы. Не мешкая, он повернул назад и уже в дверях столкнулся с секретаршей Степчика — той самой Зоей, о которой упоминал Чапа, «дамой ненасытной и цепкой, как осьминог». Было этой даме лет тридцать с хвостиком, с хвостиком достаточно длинным. Однако этой анатомической особенности своего возраста Зоя по-прежнему не замечала, как в дни отдалившейся молодости уважая крепкие сигареты и крепких мужчин. Тот же Чапа уверял, что Зоя успевала дружить со всем руководством стадиона одновременно. Возможно, он ничего не выдумывал. Энергии у секретарши хватило бы и на большее число обожателей. Замужем за одним-единственным мужичком ее просто невозможно было представить. И по этой же самой причине Валентин избегал Зою, не испытывая к ней решительно ничего, кроме смутной брезгливости, хотя и вынужден был признать, что, несмотря на свои тридцать с лишним, секретарша сохранила великолепную фигурку, а в манерах и в голосе ее присутствовало то, что непонятным образом завораживало и влекло к ней мужчин.
— Ой! — Зоя испуганно вскинула голову и тут же осветилась приветливой улыбкой. — Боже мой! Какой гость!
— Уже ухожу. — Валентин кивнул в сторону стола. — Хотел застать твоего, но не вышло. Где он, не знаешь?
— Бегает, — небрежно произнесла она. — Растрясает пузо. Оно ему в постели мешает.
Глаза ее, широко расставленные, бессовестно красивые, не мигая, смотрели на него. Валентин натянуто улыбнулся:
— Слышал, вчера неплохо погуляли?
— Сегодня продолжение. — Она лопатками толкнула дверь, заставив ее захлопнуться. — Ты ведь, кажется, дежуришь?
— Вот именно, дежурю.
Вероятно, такой сухости она не ожидала. На лице ее промелькнула неуверенность.
— Если хочешь, забегай. — Покачивая бедрами, Зоя обошла его стороной и на ходу сообщила:
— Степчик привез из столицы целую фильмотеку. Будет весело, так что подумай.
Не ответив, Валентин вышел в коридор.
Глава 6
Чапа сидел в том же кресле и в той же позе. Этот слоноподобный человек решительно не терпел каких бы то ни было перемен. Уже много лет он тщетно боролся с собственной ленью и, кажется, окончательно капитулировал. Порой, начиная фразу, он уставал уже где-то на середине, и получалось у него нечто невразумительное, вроде: «Э-э! Мужики, а как бы нам?..» — остальное показывалось вялыми движениями. Ему и часы было лень купить. В кармане он носил маленький будильничек «Слава», который он вынимал, словно часы на цепочке.
Временами будильник звонил у него прямо в кармане, давая команды на побудку, заставляя вздрагивать несведущих соседей. А все свои немногочисленные ботинки Чапа шнуровал с таким расчетом, чтобы можно было снимать и надевать их на манер галош. Примерно так же обстояло дело и с рубахами, которым в конце концов Чапа предпочел простецкий и всепогодный свитер. Летом ему было, разумеется, жарко, но изменять привычкам сторож стадиона не собирался. Пройдя в комнату и не обращая на Чапу внимания. Валентин достал из тумбочки старенький радиоприемник и принялся крутить ручку настройки. Сквозь шипение и треск прорвался дрожащий тенорок певца, который тут же сменился частушечным речитативом. И снова все смолкло. Валентин внимательно проверил цифры настройки, щелкнув тумблером, поставил приемник на стол.
— Что ты таскаешься с этой рухлядью? Давно бы выкинул.
— Ни за что, — Валентин покачал головой, — он мне дорог как память. А ты, похоже, домой не собираешься?
— Что я там забыл? — Чапа странно посмотрел на приемник, оторвав от газеты лист, свернул кулечком и сплюнул в бумажную глубь тягучей слюной.
— Смотреть на тебя — одно удовольствие.
— Смотри… — великодушно ответствовал Чапа. Шумно зевнув, пробормотал:
— Вот же скуку люди выдумали! Живешь и живешь, как таракан какой.
Валентин удивленно покосился на него. Некоторые фразы коллеги озадачивали похлеще журнальных ребусов.
— Тебе-то на что жаловаться?
— Всем есть на что жаловаться. Жизнь, падла, замучила. — Чапа шумно завозился в кресле. — Пиво, коньяк, водяра — никакого разнообразия. И башка смурная все время. На войну, что ли, на какую отправиться.
— Накаркаешь, ворона!
— И пусть. Пострелял бы вволю! Хотя… Конечно, ничего хорошего. Кинут туда сопляков стриженых, а после слезу выжимать будут перед экранами.
Рука Чапы закончила монолог вялым поворотом кисти.
— Словом, миру — мир… — Валентин не договорил. Раскатистой дробью ударил телефон. Чапа со вздохом поднял трубку.
— Ну?.. Что?.. А, ясно. — Хмыкнув, сторож кинул на Валентина оживившийся взгляд. — Передам, не волнуйся.
Положив трубку, Чапа довольно сообщил:
— Это Сазик. Велел передать, что ты трепло и самое разное. Ждет тебя в зале. Хочет биться не на жизнь, а на смерть. Пойдешь?
Валентин с досадой покосился на часы. Не вставая, дотянулся до шкафчика, пошарив, вытащил трикотажную пару, перчатки и полотенце.
— Значит, пойдешь? — Чапа обрадовался. — В прошлый-то раз я проспал, а сейчас — хренушки. Значит, не зря задержался. Этот цирк я всегда люблю смотреть.
Валентин сумрачно пронаблюдал, как с грохотом и со скрипом выбирается слоноподобный человек из тесного закутка за столом.
— Смотреть все любят, — пробормотал он.
* * *
Усевшись в кожаное седло тренажера, Чеплугин расположился поближе к рингу.
В кулачных потасовках он слыл знатоком и, созерцая бои, по всей видимости, вспоминал молодые годы и былые возможности. Других зрителей не ожидалось. Все были заняты собой, и зал по-прежнему сотрясался от звона блинов, скрипа пружин и хлестких ударов. Каучуковый человек с растопыренными руками метался на эластичных растяжках, пытаясь избегнуть прицельных атак. По живым человеческим нормам он был давно мертв. Мертв от множества переломов, вывихов, сотрясений и внутренних кровоизлияний. Однако резиновая оболочка продолжала жить, темнея от времени и неласковых прикосновений. Трещины змейками извивались по гуттаперчевому телу, обозначая морщины и приближающуюся старость.