В Лэндлесса стреляли с двух сторон, из двух стволов. Его багровое лицо еще больше потемнело, тело тряслось от бессильной злобы. У него не было слов, чтобы убеждать или спорить, он не мог ни торговаться, ни угрожать. Он мог только грохнуть по столу огромным кулачищем и уже поднял руку.
— Ты, несчастная вонючая гов…
Дверь внезапно распахнулась, и на полном ходу в зал влетела Элизабет Урхарт.
— Френсис, это невозможно, это совершенно невозможно. Квартира кошмарна, мебель отвратительна, а мне говорят, что в бюджете нет денег…
Она умолкла, заметив дрожавший в шести дюймах над столом кулан Лэндлесса.
— Ты видишь, Бен, премьер-министр не хозяин даже в собственном доме.
— Избавь меня от проповедей.
— Бен, обдумай все хорошенько. Посмотри на это со стороны. Будут еще и другие сделки, у тебя появятся желания, в осуществлении которых я смогу помочь. Полезно иметь друга на Даунинг-стрит.
— Так я думал, когда поддерживал тебя. Я ошибся.
Лэндлесс взял себя в руки, пальцы у него больше не дрожали, взгляд был спокоен и устремлен на Урхарта, и только перекатывающиеся на скулах желваки выдавали его состояние.
— Простите, если я помешала, — неловко сказала Элизабет.
— Мне кажется, мистер Лэндлесс уже собрался уходить, — вставил Стэмпер со своего поста у радиатора.
— Простите, — повторила Элизабет.
— Не беспокойтесь, — отозвался Лэндлесс, все еще глядя на ее мужа. — Мне пора. Я только что узнал, что мне нужно на похороны..
— Бен, серьезно, если я могу что-нибудь сделать…
Лэндлесс не ответил. Он встал, тщательно застегнул свой пиджак, поправил галстук и расправил широкие плечи, прежде чем выйти к объективам.
— Дэвид, я не хочу даже слышать об этом. Майкрофт был в смятении, его одолевали смутные сомнения, страхи, которые он не мог, не осмеливался выразить словами, но о которых хотел поговорить с королем ради блага их обоих. А удалось ему только выкрикнуть несколько слов ртом, полным хлорированной воды: они были в плавательном бассейне дворца. Единственным отступлением от распорядка дня, которое позволил себе король, был переход с нроля на брасс, что дало Майкрофту возможность не так сильно отставать от него. Железный распорядок дня позволял королю поддерживать себя в прекрасной физической форме, он же заставлял всех, кто служил ему, тоже подтягиваться.
Король был ярым сторонником формальностей брака — это профессиональное, как часто шутил он, — и Маинрофт чувствовал себя обязанным сообщить ему о своем решении.
— Это к лучшему, сир, — настаивал он. — Я не могу втягивать вас в свои семейные проблемы. Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями. Для всех нас будет лучше, если я подам в отставку.
— Я не согласен. — Король выплюнул воду изо рта, решив нанонец закончить этот разговор на суше и направляясь к мраморной стенне бассейна. — Мы дружим с университета, и я не собираюсь перечеркивать тридцать лет нашей дружбы только потому, что какой-нибудь репортер скандальной хронини может узнать о твоих личных проблемах.
Добравшись до ступенек, он последний раз окунулся с головой.
— Ты часть этой лавочки, так будет и дальше. Майкрофт по-собачьи потряс головой, пытаясь восстановить зрение. Дело, конечно, было не только в семейных обстоятельствах, были и другие проблемы, и из-за них он чувствовал себя озабоченным и несчастным. Если он не может быть честным до конца с самим собой, то как он может рассчитывать на понимание короля? Но следовало все же попытаться.
— Все как-то сразу переменилось — мой дом, улицы, мои друзья. Я теперь даже на себя смотрю иначе. Все эти годы семья для меня была словно очками, через которые я смотрел на мир, и теперь, когда их не стало, я вижу все по-другому, и это пугает.
— Поверь, я сочувствую тебе, в конце концов, это затрагивает и меня, я ведь крестный твоей старшей. — Король взял полотенце. — Но женщины, черт их побери, делают все по-своему, и я не могу похвастать, что понимаю их. Но одно я твердо знаю, Дэвид: ты не должен решать свои проблемы в одиночку, лишая себя не только семьи, но и того, что у тебя есть здесь.
Он положил руку на мокрое плечо Майнрофта. Это была минута подлинной близости, и в его голосе звучало искреннее участие:
— Ты ведь понимаешь меня, Дэвид, ты всегда меня понимал. Меня знают во всем мире, но так мало людей меня понимают. А ты меня понимаешь. Ты мне нужен, и я не позволю тебе уйти в отставку.
Майкрофт смотрел на угловатое лицо своего друга. Худоба, особенно полысение делали короля старше его лет и более изможденным. Внутри него горел огонь, словно пожиравший его. Наверное, это заботы так старили короля.
Заботиться слишком много — возможно ли? Фиона столкнула Майкрофта в омут, и теперь он барахтался на глубоком месте, не в силах достать дна. Ему вдруг пришло в голову, что он никогда не доставал до дна, ни разу в жизни. Раньше это не заботило его, но тут вдруг повергло в панику и вызвало желание плыть, пока он не утонул. Его эмоциональная жизнь всегда была бесформенной, лишенной сути и корней. Единственной твердой опорой для него был королевский дворец, и сейчас он мог рассчитывать только на него. Человек, который в колледже бросился однажды в ледяную воду пруда в одежде и вылез, отплевываясь от водорослей и держа в руках брошенную туда крышку унитаза, теперь говорил ему, как сдержанные люди говорят только раз в жизни, что ему не все равно. И вдруг оказалось, что это важно, очень важно.
— Спасибо, сир.
— Я не знаю ни одной пары, будь то королевская или самая обычная, которая не прошла бы через такую полосу. Легко впасть в заблуждение, что такое происходит только с тобой, и забыть, что практически каждый твой знакомый прошел через эти ворота.
Майкрофт припомнил, сколько раз за время их брака он и Фиона спали порознь, и попытался представить, о чем она думала в каждую из этих ночей. Это была целая вереница ворот. Тогда он об этом не думал, это его не заботило. А что же его заботило?
— Ты нужен мне, Дэвид. Там, где я сейчас, я хотел оказаться всю жизнь. Разве ты не помнишь бесконечные вечера в университетском общежитии, когда за бутылкой дешевого портвейна мы обсуждали, что сделали бы, если бы у нас была такая возможность? Мы, Дэвид, ты и я. И теперь, когда эта возможность появилась, мы не можем упустить ее.
Он подождал, пока лакей в ливрее ставил на столик возле бассейна поднос с двумя чашками цветочного чая.
— Если с Фионой действительно кончено, постарайся забыть о ней. Смотри вперед и будь со мной. Я не могу начать новый важный период моей жизни с потери одного из самых старых и верных друзей. У нас много дел, у нас обоих. — Он стал энергично растираться полотенцем, как будто решил начать их именно сейчас. — И не решай пока ничего, подожди пару месяцев. Если увидишь, что тебе нужно отдохнуть, я улажу это. Но, пожалуйста, доверься мне и не уходи. Я обещаю, все будет хорошо.
Майкрофт не переставал колебаться. Ему хотелось сбежать, но он не знал, куда и к кому он попадет, если сбежит. После стольких лет он был свободен и не знал, справится ли с этой свободой. Он стоял, вода капала у него с носа и текла по усам. Его сомнения против уверенности государя. Он искал и не мог найти в себе точки опоры. Осталось только чувство долга.
— Так что ты чувствуешь, старый друг?
— Жуткий холод, сир. — Он выдавил из себя жалкую улыбку. — Давайте пойдем под душ.
— Не стой на месте, Френсис. И улыбайся. Не забывай, это торжество.
Урхарт принял инструкции жены к исполнению и начал медленно пробираться через густую толпу. Такие мероприятия он ненавидел. Считалось, что прием устроен, чтобы поблагодарить тех, кто помог ему попасть на Даунинг-стрит, но вмешалась Элизабет и превратила его в один из своих вечеров, которые она устраивала, чтобы потереться среди тех, кто фигурирует на страницах светской хроники. „Немного блеска нравится избирателям" — так она сформулировала свою цель. Подобно любому уважающему себя Колхауну она хотела иметь свой двор, поэтому вместо скромного собрания коллег Урхарт попал в балаган с актрисами, оперными дивами, издателями, бизнесменами и специально подобранными общественными деятелями. Урхарт знал, что его запаса пустой болтовни надолго не хватит.
Выйдя из темноты декабрьской ночи, гости обнаруживали у подъезда дома огромную елку, поставленную по распоряжению Элизабет, которая считала, что так телезрители могут подумать, что здесь живет простая британская семья, встречающая Рождество. Переступая порог дома 10, приглашенные не знали, что их уже проверили на наличие оружия и взрывчатки. Они отдавали свои плащи и пальто в обмен на улыбку и жетончик и терпеливо вставали в очередь, ведущую наверх, в Зеленый зал, где Урхарт принимал гостей. Медленно двигаясь с этой очередью по ступеням, мимо висящих на стенах портретов предыдущих премьеров, они старались не пялить глаза на других гостей и не смотреть по сторонам, что означало бы, что вы не побывали здесь уже сотню раз прежде. Большинство присутствующих не имели никакого отношения к политике, некоторые даже не были сторонниками нынешнего правительства, но энтузиазм, с которым их приветствовала Элизабет Урхарт, производил впечатление на всех. Атмосфера увлекала, превращала всех в почетных участников некоей команды. Если власть — это заговор, то они тоже желали приблизиться к нему.
В течение десяти минут Урхарт старался развлекать гостей. Его взгляд, не останавливаясь ни на минуту, переключался с одного объекта на другой. Урхарт либо атаковал, либо держал оборону, выслушивая жалобы бизнесменов и скороспелые советы доброхотов от политики. В конце концов он добрался до Тима Стэмпера и, благодарно вцепившись в его рукав, отвел в уголок.
— Ты что-то задумал, Френсис?
— Нет, я просто подумал, насколько же счастлив сейчас Генри, что избавился от всего этого. Чего ради мы все терпим?
— Стремление к власти шьют из крепкого сукна.
— Когда ты цитируешь Шекспира, ради Бога, не перевирай его. И потом, я предпочел бы, чтобы для этого случая ты выбрал какую-нибудь другую пьесу, не „Юлия Цезаря". Если помнишь, его там вскоре зарезали.
— Справедливый упрек. В будущем в твоем присутствии буду цитировать только „Макбета".
Урхарт ответил кривой улыбкой, оценив мрачный юмор. Он с радостью провел бы остаток сегодняшнего вечера в пикировках со Стэмпером и в обсуждении предстоящих выборов. Прошла всего неделя, опросы общественного мнения показали рост их популярности на три пункта, словно избиратели откликнулись на появление новых лиц, на свежие ветры, повеявшие в Уайтхолле, и на удаление из правительства нескольких непопулярных деятелей.
— Им понравились простыни новобрачных, — откомментировал это Стэмпер, — свежие, накрахмаленные и достаточно окровавленные, чтобы было видно, что свое дело ты знаешь.
Ох уж этот Стэмпер, у него одно на уме.
Через гул набитого людьми зала до них донесся смех Элизабет Урхарт. Она была занята беседой с итальянским тенором, одним из лучших и уж точно самым модным оперным певцом из всех, посетивших Лондон за последние годы. Пустив в ход лесть и женские чары, она убеждала его спеть позже на приеме. Элизабет приближалась к своим пятидесяти, но она хорошо сохранилась, умела подать себя, и итальянец сдался. Она поспешила прочь, чтобы узнать, есть ли на Даунинг-стрит рояль.
— А, Дики! — Урхарт приветливо протянул руку невысокому мужчине с непропорционально большой головой и серьезными глазами, который целеустремленно пробивался к нему через толпу. Дики был новым министром по проблемам окружающей среды, самым молодым из министров нового кабинета, любителем-марафонцем, энтузиастом и выдумщиком, и на него произвело глубокое впечатление решение Урхарта сделать его эмблемой природоохранных устремлений нового правительства. Его назначение встретило одобрение всех общественных кругов, кроме самых воинственных лоббистов, но в данный момент он выглядел не очень-то счастливым. На его лбу блестели капельки пота, что-то явно тревожило его.
— Мне нужно сказать вам пару слов, Дики, сказал Урхарт, прежде чем его собеседник успел открыть рот. — Что с этой площадкой на Виктория-стрит? Вы уже разобрались с ней? Собираетесь заасфальтировать ее или что-нибудь другое?
— Бог с вами, премьер-министр, конечно, нет. Я тщательно изучил все предложения и считаю, что правильнее будет отклонить все экстравагантное и остановиться на чем-нибудь традиционном. Никаких коробок из стекла и стали, набитых кондиционерами.
— А это обеспечит необходимые современные удобства для работы? — вмешался Стэмпер.
— Это создаст гармонию с остальными зданиями Вестминстера, — слегка смутившись, ответил Дики.
— Это не совсем одно и то же, — заметил председатель партии.
— Мы восстановим против себя те организации, которые занимаются охраной старины, если попытаемся превратить Вестминстер в Чикаго, — извиняющимся тоном сказал Дики.
— Понимаю, планирование под давлением лоббистов, — цинично усмехнулся Стэмпер.
Министр по проблемам окружающей среды, казалось, растерялся перед неожиданным натиском, но Урхарт поспешил ему на помощь.
— Не обращайте внимания на Стэмпера, Дики. Он только неделю на своей должности, но уже не может спокойно слышать о лоббистах.
Эти собеседники устраивали Урхарта гораздо больше, чем представительницы двух женских благотворительных организаций, ожидавшие своей очереди за спиной Дики. Загораживаясь от них, Урхарт притянул Дики ближе к себе.
— А что у вас еще?
— Этот загадочный вирус, от которого гибли тюлени на побережье Северного моря. Ученые считали, что он исчез, но мне только что представили отчет, из которого следует, что останки тюленей выбрасывает на берег по всему побережью Норфолка. Вирус вернулся. И утру там будут эти шакалы-газетчики, и снимки умирающих тюленей появятся на первых полосах всех газет.
Урхарт скорчил гримасу. „Шакалы-газетчики"! Этого термина он не слышал уже много лет. Дики был человеном исключительно серьезным и начисто лишенным чувства юмора — идеальное сочетание для должности, на которой постоянно приходится общаться с защитниками окружающей среды. Они способны месяцами изводить друг друга своей непробиваемой серьезностью. Лишь бы он сумел заткнуть им рот до марта…
— Вот что вы сделаете, Дики. Я хочу, чтобы утром, когда они доберутся до пляжа, вы уже были там и продемонстрировали озабоченность правительства. Чтобы вы всегда были готовы отвечать на вопросы… этих шакалов. — Уголком глаза он видел, что Стэмпер давится от смеха. — Я хочу видеть ваше лицо в завтрашних вечерних выпусках газет. Вместе со всеми этими дохлыми тюленями.
Стэмпер закрыл лицо платком, но Дики вполне серьезно кивал головой.
— Даете ли вы мне разрешение назначить правительственное расследование, если я увижу в этом необходимость?
— Даю. Даю, дорогой Дики. И обещайте им все, что хотите. Кроме денег, разумеется.
— Чтобы быть там к рассвету, мне лучше отправиться немедленно. Вы извините меня, премьер-министр?
Министр по проблемам окружающей среды с важным видом устремился к выходу, а Стэмпер наконец дал себе волю. Его плечи тряслись от хохота.
— Нечего смеяться, — укоризненно сказал Урхарт, изогнув бровь дугой. — Тюлени — очень серьезное дело. Видишь ли, они поедают всех этих лососей.
Они расхохотались, а представительницы женских организаций, перестроившись, решили перейти в атаку. Бросив украдкой взгляд на их полные бюсты, Урхарт повернулся к ним спиной и оказался лицом к лицу с молодой, привлекательной и очень элегантной женщиной, с вызовом смотревшей на него своими большими глазами. Она казалась вполне приемлемой альтернативой пожилым матронам. Он протянул ей руку:
— Добрый вечер, я Френсис Урхарт.
— Салли Куайн. — Она была спокойна, спокойнее большинства гостей.
— Я рад, что вы смогли прийти. А ваш муж?..
— Искренне надеюсь, что над ним не меньше тонны бетона.
Теперь он смог разобрать легкий носовой акцент и деликатным, но восхищенным взглядом скользнул по ее длинному жакету в стиле Регентства. Он был красный, с большими манжетами, и единственным его украшением были маленькие, но с узором металлические пуговицы, которые создавали эффект и привлекательности, и компетентности. Черные с отливом волосы торжественно блестели в свете канделябров.