— А дороги открыты! — тихо шепнул Коля.
Петрусь улыбнулся, в глазах вспыхнули радостные искорки.
— Открыты, говоришь? Ну и ну! — Он хлопнул Колю по плечу.
Когда распрягли коня, Коля сказал:
— Один мешок сховать бы. Для ребятишек.
— Не надо мне Козичева добра! — нахмурилась Варвара.
— Что я, даром ему таскал да вез?
— Правильно. Не обеднеет. — Петрусь подмигнул Коле и, взвалив мешок на спину, унес в избу. Коля пошел следом.
Пришел Козич. Он долго ходил вокруг коня, садился на корточки и зачем-то заглядывал ему под брюхо. Щупал телегу, любовно гладил круглые гладкие яблоки. И, видимо, всем остался доволен.
— Добрый товар… Молодец, хлопец, что привез…
— Я не хотел везти, боялся, что коня отберут…
— Оно, конечно… — ласково согласился Козич.
— Да очень уж тетя Елена просила, — сказал Коля. — Ну и согласился.
Тарас Иванович нашел в ящике бумажку.
Э-ге, тут даже письмецо есть. «Посылаю тебе яблок семь мешков и четыре ящика, самогону две бутыли и свинины…» — прочел он вслух. — Где же семь? Шесть только. И самогону — одна… — Козич уставился на Колю сузившимися вдруг глазками.
«И когда она записку успела сунуть?» — подумал Коля, а вслух сказал:
— Солдаты на КПП отобрали. А попробуй, не отдай! Они и коня б отняли. Лучше уж мешок да бутылку потерять, чем все.
— Так-так-так… Ах, ироды, бандюки. У ребенка яблоко отымают! — пробормотал Козич. — Ну ладно. Продам яблоки — тебя не обижу. За Козичем, сынок, еще не пропадало.
Обратно Козич отправил Колю с несколькими мешками соли и велел Петрусю проводить его до КПП.
Конь и домой шел медленно, но Коля теперь его не погонял. Хорошо было сидеть рядом с Петрусем и тихо разговаривать. Коля рассказывал о том, что творят партизаны на железной дороге, в городах…
Петрусь вздохнул:
— Да-а… А ты тут играй в пивной!..
Когда подъехали к КПП, Петрусь, натянув вожжи, остановил коня.
— Вот что, Микола, зайди к нашим. Скажи, пусть уходят в лес. Да чтоб не откладывали.
Коля вопросительно посмотрел Петрусю в глаза. Тот нахмурился.
— Всего тебе сказать не могу. Но только предупреди: могут спалить.
— Хорошо.
— Вы как с Еленкой-то? Целуетесь, поди, на крылечке?
У Коли от смущения даже слезы выступили на глазах. Ведь ничего подобного и не было!
— Ну-ну, не сердись, это я так, пошутил! Ну, езжай…
Всю обратную дорогу Коля думал о Еленке и ее брате, Петрусе, которому, видно, очень трудно жить среди предателей и фашистов, подлаживаться к ним.
А когда подъехал к перекрестку, свернул не вправо, к Тарасихе, а влево, в Яблонку. Черт с ней, с Тарасихой, обождет!
Еленка еще из окна увидела Колю, сидевшего на телеге с мешками, выскочила на крыльцо. Коля спрыгнул на землю.
— Здравствуй.
— Здравствуй! — Еленка, улыбаясь, протянула Коле руку. — Заходи в хату.
В хате, усевшись на лавку возле стола, они долго молчали. Коля крутил в руках кепку. Еленка поглядывала на него исподлобья. Потом сказала, как о самом важном в жизни:
— У нас цыплята проклюнулись.
— Много?
— Одиннадцать. Как шарики. Даже в руки взять боязно.
— А я в Ивацевичах был.
Еленка подняла голову.
— Петруся видел?
— Видел.
— Как он там?
— В пивной играет. Велел сказать, чтоб уходили.
— Куда? — не поняла Еленка.
— В отряд, в лес.
Еленка закусила губу:
— Хорошо.
— Велел сказать: спалить могут. Так что уходить обязательно надо.
— Сейчас же? — растерянно спросила Еленка.
Коле стало жаль ее. Все-таки девчонка. Вдвоем с матерью им и вещей своих не унести. Даже самого необходимого.
— Ты вот что, — сказал Коля, — собирай вещи потихоньку. А я завтра приду — помогу тащить.
— Только приходи, когда стемнеет.
Снова помолчали.
— А я соль везу.
— Соль?
— Тарасихе. Козич послал… — Коля перестал крутить в руках кепку и вдруг напялил ее на голову. — Слушай, Еленка! Может, тебе соли надо?
Еленка пожала плечами:
— Зачем?
— А в лесу? Может, у партизан соли нет. Я тебе два мешка скину. Хватит Тарасихе и трех… Нет… Ей и двух хватит! — Коля встал. — Иди-ка помоги.
— Что ты, чудной!.. Как же мы их в лес поволочем!
— На лошади. Мы кого надо известим, они за солью приедут и вас с матерью прихватят. Ясно? Ну-ка помоги.
Коля выскочил на улицу. Подвел коня к самому крыльцу. Вдвоем с Еленкой с трудом стянули три тяжелых мешка, втащили их в сени.
— Ну вот… — Коля снял кепку и отер ею пот со лба. — Я поехал. До завтра.
Петрусь возвратился домой, весело насвистывая новый немецкий мотивчик.
Козич сидел возле стола, напялив на нос очки в большой роговой оправе и читал потрепанную брошюру о пчеловодстве. Очки делали его похожим на старую слепую сову. Подняв голову, он посмотрел на Петруся.
— Проводил?
— Проводил.
— Бойкий паренек.
— Услужлив больно… — пренебрежительно бросил Петрусь.
— Вот и хорошо. Ты человеку услужи раз-другой. Глядишь, и тебя человек не забудет…
— А если забудет?
— Забудет? — Козич ласково улыбнулся и потер руки. — А ты ему еще раз услужи, он и вспомнит… Вот ты господину коменданту музыкой услуживаешь, он тебя стопочкой не обнесет.
— Это уж точно, — усмехнулся Петрусь. — Вчера коньяку пивную кружку налил. «Пей, — говорит, — за здоровье нашего фюрера!»
— Выпил?
— А как же… За здоровье фюрера да не выпить! Выпил… А кружку — вдребезги об пол.
— Да ну?
— Вот те и ну… Хозяин подлетел: «Ты что, такой-растакой, посуду бьешь?» А я ему говорю: бью и буду бить. Из какой кружки за здоровье нашего божественного фюрера выпили, ту кружку надо вдребезги, чтоб больше из нее ни за чье здоровье не пили, потому как кружка становится исторической! А господин комендант Штумм, говорю, самолично прикажет доставить вам откуда ни есть хороших пивных кружек, чтобы из них могли пить за фюрера и бить об пол. А господин комендант тут же сказал: «Приказываю». И дело с концом.
Козич засмеялся.
— Вот видишь, всем услужил — и хозяину, и коменданту.
— Так ведь, Тарас Иванович, с волками жить — по-волчьи выть.
— Ты насчет волков не очень-то…
— Пословица такая. А вот вы, я гляжу, не очень услужливы.
— Это как же? — Козич снял очки.
— А так. Вот, к примеру, господин Вайнер — большой начальник, а вы ему и презенту-то ни разу не сделали.
— Презенту?
— Ну да. Подарок там какой…
— Что ты!.. — испуганно отпрянул Козич от Петруся. — Да я к нему без вызова и зайти-то не могу. А и вызовет… Аж в коленках дрожание…
Петрусь засмеялся.
— Ну и ну! Старый человек, а я его учить должен! Если сами боитесь — кого другого пошлите.
Козич снова напялил очки. Мысль Петруся ему понравилась, и он спросил:
— А какой же ему презент сделать?
— Это уж вам виднее. У Гоголя судья брал борзых щенков.
— Да где же я их возьму?
— И не надо. Это так только, литература. Я бы лично, как артист и интеллигентный человек, презентовал бы, скажем, золотую табакерку…
Козич пожевал губами:
— У меня и средствов столько нет…
— Или корзину фруктов, а к ним — бутылочку дорогого, хорошего…
Козич снова пожевал губами…
— А можно и просто фрукты. Яблоки, к примеру.
— Яблоки?
— А что ж! — Петрусь встал, шаркнул ножкой и сказал, кланяясь и улыбаясь: «Извольте, дорогой господин Вайнер, принять мой скромный презент — яблоки из моего личного сада. Сам растил». — Потом выпрямился, щелкнул каблуками и другим голосом произнес: — «Благодарю вас, господин Козич, вы очень любезны. При случае я не премину доложить нашему обожаемому фюреру о ваших заслугах». Вот оно как все делается, Тарас Иванович!
— Э-э-э, брешешь ты все. — Козич сунул очки в футляр и ушел из дома.
Петрусь взял баян. Тронул лады. Перебор зарокотал на низах, побежал вверх и рассыпался по избе тонким серебром. Петрусь прислушался к замиравшим звукам. Вздохнул. Потом тихонько заиграл что-то свое, причудливо сплетая неведомую мелодию. Он любил сидеть вот так и играть все, что просится на легкие пальцы, играть для себя и думать. Легче всего думается под музыку.
«Дороги открыты». Ну что ж… Пора. Он ждал этого дня. Ради него играл до утренних петухов в пивной, пил за здоровье фюрера, угождал.
И вот этот день пришел. И Петрусь расплатится за все сполна!
А Козич согласится. Конечно, можно пойти к Вайнеру и просто так. Но лучше с презентом от Козича. Только бы Вайнер согласился принять подарок.
Трогают пальцы лады баяна. И баян тихо, загадочно поет…
Через час вернулся Козич с корзинкой, плетенной из крашеных прутьев.
«Клюнуло», — подумал Петрусь и заиграл какой-то фокстрот.
— Упражняешься?
— Упражняюсь.
— Ну-ну… Вот, корзиночку добыл…
Петрусь удивленно поднял брови:
— Зачем?
— Для презенту.
— Мне, что ль, презент?
Козич улыбнулся ласково и не ответил.
Петрусь все играл и играл, искоса наблюдая за Козичем. Тот подтащил к столику мешок, развязал его и начал выбирать яблоки, отыскивая покрупнее, порумянее, без единого пятнышка. Отобранные яблоки он бережно вытирал рушником и так же бережно укладывал в корзину. Когда корзина была наполнена с верхом, Козич отошел и, придирчиво сощурив белесые глазки, посмотрел на нее со стороны.
— Ну как? — спросил он Петруся.
— Вы про что?
— Как, спрашиваю, презент? Сойдет?
Петрусь перестал играть. Посмотрел на корзину, будто впервые ее увидел.
— Ого! Такие яблоки хоть сей секунд на Всесоюзную сельскохозяйственную или прямо в Кремль!
— Т-с-с… — яростно замахал на него руками Козич. — Ополоумел? Про Кремль нишкни… Пронеси, господи! — Он перекрестился, потом добавил шепотом: — Разве ж можно такие слова…
Петрусь только пожал плечами и снова заиграл.
«Сам пойдет или попросит, чтоб отнес?»
Козич потоптался вокруг корзинки. Сел возле Петруся. Помолчал немного, делая вид, что слушает. Потом будто сам себя спросил:
— Только вот как ее передать?
Петрусь не ответил. И Козич добавил:
— Пока яблоки свежи. А то, может, побились они в мешке-то? Пятнами пойдут. — Козич положил руку на меха гармони.
— Может, ты отнесешь? Мне как-то неловко, — он снизу, заискивающе посмотрел на Петруся.
«Трусишь, шкура», — подумал Петрусь и спросил:
— А что я буду с этого иметь?
— Я отблагодарю, не сумлевайся, — торопливо забормотал Козич, — я отблагодарю, за мной не станет. Чего хошь для тебя сделаю.
Петрусь снял с плеча ремень, поставил баян на лавку.
— Заводик при случае поможешь купить?
— Заводик? — Козич заморгал глазами.
— А ты что ж, думаешь, я даром в пивной играю? — веско, напирая на каждое слово, сказал Петрусь. — Я заводик давно в мечтах держу. Мне бы заводик, я бы развернулся! Я бы показал себя! — Петрусь поднял над головой кулак и грохнул по столу. Упало несколько яблок.
Козич смотрел на него изумленно, будто видел впервые.
— Ах, сукин сын!.. Вот это да! Вот это…
Петрусь подмигнул.
— Ну как, Тарас Иванович, по рукам? Я за тебя перед начальством словечко замолвлю, ты — за меня? Согласен?
— Я всегда готов… Всей душой…
Петрусь с такой силой сжал ладонь Козича, что тот охнул и присел.
Через час Петрусь стоял возле колючей проволоки, опоясывающей резиденцию Вайнера, и отвечал на придирчивые вопросы дежурного, которого вызвал часовой.
— Кто вы есть?
— Петрусь Борисевич, музыкант. Играю в бирзале для господ офицеров.
— Какой имеете дело к господин Вайнер?
— По поручению господина Козича, с презентом. И еще разговор есть, деловой.
— Что корзина?
— Яблоки, господин начальник, от господина Козича господину Вайнеру подарок.
— Яволь! — Дежурный приподнял чистый, расшитый белорусским орнаментом рушник, потрогал яблоки.
— Гут. Идемте.
Когда Петрусь вошел в кабинет, Вайнер сидел за столом и писал.
Петрусь видел тщательно зачесанный гладкий пробор.
— Здравствуйте.
Вайнер не ответил, дописав фразу, поднял голову, светлыми холодными глазами внимательно посмотрел на Петруся.
— Господин Борисевич?
Петрусь кивнул.
— Чем могу быть полезен?
Петрусь подошел к столу и поставил на него корзину.
— Господин Козич просил принять от него скромный презент — яблочки собственного сада.
— Вот как? — Вайнер с любопытством приподнял рушник. — Очень мило. А почему же господин Козич не сделал это сам?
— Боится, — спокойно ответил Петрусь.
— Боится?
— А вас многие боятся.
— И вы?
— Немножко…
Вайнер засмеялся.
— Да вы шутник, господин Борисевич! — Вайнер взял из корзины яблоко и, зажав его в пальцах, ловко разломил пополам. Одну половинку протянул Петрусю.
— Прошу.
Петрусь взял яблоко. Посмотрел Вайнеру прямо в глаза и молча начал есть. Вайнер тоже жевал яблоко, мысленно упрекая себя за то, что после взрыва в управлении войта стал чрезмерно осторожным.
Петрусь, не зная, как удобнее начать разговор, решил «взять быка за рога».
— Могу я с вами говорить начистоту?
— Разумеется.
— Правда ли, что партизаны напали на Святую Волю?
Вайнер ожидал любого вопроса, только не этого. Но сделал вид, что не удивился.
— Откуда вам это известно?
— Слухом земля полнится. Весь рынок только об этом и судачит.
— Ах вот как!
— Говорят, что сожгли тамошний лесозавод?
— И маслозавод, — добавил Вайнер, пытаясь угадать, к чему клонятся эти странные вопросы.
— Я интересуюсь исключительно лесозаводом. Он сгорел дотла?
— Нет. Кое-что уцелело.
— А запасы древесины?
— Тоже.
— Во сколько же он сейчас ценится?
— Вы что, собираетесь купить? — усмехнулся Вайнер.
— Именно. Я давно мечтаю открыть свое собственное дело. Я кое-что скопил с помощью баяна. Но раньше, при Советах, не было возможности. Сейчас другое время, господин Вайнер. Имея лесозавод, можно неплохо заработать, вывозя лес в Германию.
— Гм… Я не ожидал такой… такого предложения. Все это надо взвесить.
— Понимаю. И если уж вы позволили быть откровенным, я скажу так: услуга за услугу. Вы мне поможете купить завод, я вам — накрыть партизан.
Вайнер нахмурился.
— Каким образом?
— Я выведу вас к их лагерю в лесу.
— О-о! — только и сумел сказать немец.
БОЛОТНЫЙ МАРШ
Коля подробно рассказал отцу о своей поездке в Ивацевичи, о мешках с солью, оставленных у Борисевичей, о том, что Еленке и ее матери надо уходить в лес.
Василий Демьянович ничего не ответил сыну и ни о чем не спросил, только ласково потрепал его волосы.
Коля приметил: последние дни отец стал молчаливее, часто задумывался о чем-то своем. Иногда он шептался с матерью в саду. А когда кто-нибудь из ребят подходил, оба умолкали. Видно, скрывали что-то от них. Но что?
Когда стемнело, Василий Демьянович надел картуз и ушел. Вернулся часа через три. Коля уже лежал под одеялом, слышал, как звякнул отец ковшиком — пил воду. Коля догадался, что отец ходил к партизанам. Лагерь далеко, но к утру там все будут знать. Через весь район протянулись невидимые нити партизанской связи. Отец — один из узелков. Это Коля понимал. А недавно дошел слух, что в районе появились люди из самой Москвы. Никто не знает, что это за люди, где прячутся, но невидимая ниточка протянулась даже в столицу.
Коля зримо представил себе все эти нити. Они — будто гигантская паутина, и в ней все больше и больше запутываются мухи — немцы.
…Утром отец тоже ничего не сказал, а Коля не посмел его спрашивать. С матерью и Ниной он ушел на огород копать картофель. Машинально выворачивал гроздья крупных тонкокожих клубней, отряхивал их от земли, бросал в поржавевшее мятое ведро, а думал о Еленке. Придет ли подвода? Успеют ли выехать?
Когда солнце накололось на вершины сосен, отец снова надел картуз и кивнул сыну:
— Пошли, что ли?
Коля понял: в Яблонку.
Еленка обрадовалась их приходу. Мать ее, молчаливая, маленькая, хрупкая женщина с такими же, как у дочери, большими серыми глазами пригласила их к столу — чаевничать.