Прозектор узнал капитана Жыбина, который стоял, пошатываясь, в одних ментовских портках, а из правого сапога его что-то сочилось. Сомнений, что Жыбин пьян, не было ни у кого.
Также Ахметзянов различил маленького человечка с лицом, похожим на блин, с узкими глазками-щелочками и кривыми ножками в меховых унтах. Физиономия человечка отливала лиловым цветом.
Остальной контингент был, вероятно, с окрестных рынков – заспанные кавказцы с помятыми рожами.
Перед всей этой шатией-братией ходил крепкий мужик со здоровенной задницей, в котором патологоанатом безошибочно определил главного.
– Слышь, старшой! – обратился он к омоновцу.
– Молчать! – огрызнулся тот.
– Так ведь сосед у меня пропал, товарищ мой!
Здесь старшой проявил понимание.
– Как выглядит?
– Блондин с голубыми глазами… В черном свитере под горло… Спал, а потом исчез…
Здесь подтянулся ментовский майор и, достав из кармана какую-то бумажку, поглядел в нее, а потом уставился на Ахметзянова. Почавкал губами, расстегнул кобуру и, вытащив «Макарова», завопил на всю ивановскую:
– Ложись, сука!!! На пол!!!
Патологоанатом повиновался, но не слишком быстро. Сначала встал на четвереньки, оглядываясь и ожидая, что кто-то из «масочников» остановит это безобразие. Но в следующий момент, услышав продолжение крика: «Он в федеральном розыске!!!» – быстро распластался по полу, разбросав руки и ноги по сторонам.
За такую расторопность получил лишь по печени для острастки.
Рядовой омоновец живо защелкнул наручники за его спиной и остался сидеть, уперев колено в спину прозектора, пока ментовское и эфэсбэшное начальство что-то выясняло между собой… Потом звонили по мобильному и будили через дежурного по городу какого-то генерала Бойко.
Генерал ехал долго, обстановка несколько разрядилась, видимо, колено омоновца устало, и он отошел куда-то, скорее всего в нужник.
Тем временем вяло определили в Жыбине мента. Сам он этого пока сказать не мог, а документы в обысканном номере расшифровали его как капитана ГИБДД. Вахтерша отеля тотчас во всеуслышанье заявила, что обмочившийся боров пер полночи несовершеннолетнюю хохлушку и вообще занимается регулярно поборами.
– Какими поборами, бабушка? – поинтересовался ментовской майор, чувствуя, что каша заваривается наигустейшая, и может так статься, что это краеугольный момент в его жизни: на погоны, если правильно действовать, может сесть вторая большая звезда, а если облажаться, слетит и прежняя. – Так что вы говорите, бабушка?
Но здесь бабуля словила взгляд старшего администратора, который телепатировал в старенькие мозги, чтобы заткнулась старая дура и не высовывалась, когда снаряды летают!
Старушка тотчас изобразила сердечную боль и запросила валокордин.
Майор подошел к еле стоящему на ногах Жыбину и, глядя, как из сапога подтекает на пол жидкость с запахом прокисшей мочи, произнес высокопарно:
– Что ж ты, гад, погоны позоришь!..
Здесь Жыбина вырвало…
В этот же момент в холле гостиницы «Звездочка» появился бравый генерал в сопровождении адъютантов. Не задерживаясь, он прошел к распластанному на полу Ахметзянову, коротко спросил: «Этот?» – получил утвердительный ответ и скомандовал:
– В машину!
Ахметзянова отволокли в «воронок», взревел мотор, импресарио повезли через просыпающуюся Москву в СИЗО МВД.
Генерал выслушал доклад майора насчет Жыбина, посмотрел на гибэдэдэшника и, сказав овэдэшнику: «Сами знаете, что в таких ситуациях делать!» – отправился на улицу к окровавленным снегам, где лежал пробитый насквозь железнодорожным рельсом студент Михайлов.
Рядом стояли «скорая» и труповозка. Врачи, прежде такого отродясь не видавшие, с интересом разглядывали место преступления.
– Мертвый? – поинтересовался генерал, узнав в поверженном красавце исчезнувшею из морга города Бологое покойника по фамилии Михайлов.
А хорошо Боткин потрудился, подумал про себя генерал. Портретик составили прекрасный.
– Мертвый? – переспросил.
– Так ему же в сердце рельс вогнали! – с недоумением ответствовал врач «Скорой».
– Наш, – подтвердил санитар труповозки.
– Я спрашиваю вас, он умер?!! – повысил голос Бойко.
Врач пожал плечами, склонился над студентом Михайловым и, потрогав шейную артерию, тотчас переменился в лице.
– Стучит… – проговорил.
Генерал выругался.
– Значит, так, – скомандовал затем Иван Семенович, – повезете в Боткинскую! Умрет в пути, под суд пойдете!..
Неожиданно сквозь милиционеров, врачей и омоновцев протиснулся маленький человечек и, поглядев, как из груди человека выдергивают рельс, заойкал, запричитал и заплакал вдобавок.
– Вы его знали? – живо спросил генерал.
– Нет, – утер слезы Ягердышка.
– Тогда какого черта вы здесь?!!
Ягердышку было подхватили под руки и хотели унести с места происшествия, как он вдруг воскликнул:
– Я видел того, кто убивал его!..
12.
Он лишь один раз обернулся…
Она была увлечена кормлением ребенка, и он пошел дальше – огромный белый медведь! И вовсе он не был ассирийским!..
Он ни о чем не думал и ни о чем не сожалел, просто шел несколько дней, пока солнце не заставило его мощные лапы подломиться.
Более медведь не сопротивлялся.
Он выполнил свое предназначение, подсказывал инстинкт, и теперь зверь лежал, зарывшись носом в песок.
Через несколько часов слетелись главные его враги – падальщики. Они вразнобой клокотали, словно обсуждали, кто первый отважится на нападение. Взмахнул крыльями самый старый, с окровавленной шеей, в общем-то и не голодный. Подлетел к огромному куску мяса и нагло клюнул в правую ляжку…
Он боли не почувствовал, а глаза ничего не видели.
Он был похож на бабочку-однодневку, которая еще утром радует глаз своим свежим мельтешением, а к вечеру валяется где-то блеклым ошметком…
И тогда они набросились на него всей стаей…
Рвали мясо, уже не страшась его сильных лап и мощных челюстей, отпихивая друг друга, щиплясь от жадности…
Он все еще был жив, но сейчас, в последние минуты, ему казалось, что он только начинает существовать, что вот оно, материнское брюхо с самым главным во Вселенной – торчащим соском, вскармливающим все живое… И все в душе его было благостно, потому и умер он быстро и тихо. А Господь дал ему чудо не чувствовать смертельной боли…
И куда исчезают души животных?..
Ягердышка был удостоен чести ехать в генеральной машине под вой сирен.
Впрочем, генерал во время поездки ни о чем не спрашивал, а потому чукча имел возможность думать.
Точнее, он сначала вспомнил ночной приход братьев Кола и Бала, которые потребовали Spearmint, на что Ягердышка разгневался справедливо, приведя довод, что выдал братьям жвачки до второго летнего месяца.
– Съели, – последовал короткий ответ.
– Ваши проблемы, – развел руками чукча. – Не есть надо было, а жевать. Другой жвачки у меня нет.
Его били по лицу с удовольствием, а потом случаем увидели драку на улице. Необычные перемены произошли с Кола и Бала, когда они в тусклом фонарном свете разглядели физиономию Арококо Арококовича.
– Он! – прошептал с ужасом Кола.
– Он! – подтвердил Бала.
Ошеломленный Ягердышка сумел заметить, что после того, как косорылый вогнал блондину рельс в сердце, он вдруг посмотрел в окно его номера и лукаво подмигнул братьям.
Здесь с духами произошло и вовсе непонятное.
Кола и Бала поклонились Ягердышке в пояс и, сказав: «Не поминай лихом», – вдруг из плотного состояния перешли в текучее, а затем, словно сигаретный дым, просочились в приоткрытую форточку и уплыли к месту преступления.
Далее косорылый пригнулся к земле носом, словно след брал, и помчался зверем куда-то. Его кряжистый бег сопровождали две бесплотные тени. Кола и Бала летели за Арококо Арококовичем, закрыв глаза и слегка высунув языки.
Для лучшего воздухообмена, решил тогда чукча…
А потом они приехали в следственный изолятор, и генерал, представившись Иваном Семеновичем, предложил узкоглазому свидетелю кофе или чай с бутербродами.
Ягердышка согласился на чай и пил его, не вынимая из стакана кипятильника. Вода кипела, но свидетель, казалось, не обращал на то никакого внимания.
– Не обожжетесь? – поинтересовался генерал.
– Привык.
– Откуда будете? Из мест каких прибыли?
Под земляничную конфетку Ягердышка обрисовал генералу все свои жизненные перипетии. Рассказал об Укле – жене, о старике Бердане, который знавал еще Ивана Иваныча Беринга, такой он старый – Берддн. Признался в нелегальном переходе российской границы, поведал о жизни в Американских Штатах, о шамане Тромсе и его брате, аляскинском адвокате, и о медвежонке, который бродит сейчас по Крайнему Северу, и одиноко ему наверняка.
Генерал выслушал весь рассказ гостя, подумал о том, что этот маленький чукча один из самых счастливых людей на свете, что у него есть Полярная звезда, на которую он когда-нибудь обязательно полетит и будет взирать с нее на грешную землю вечно.
Умолчал Ягердышка лишь о братьях Кола и Бала, посчитав это дело семейным и интимным.
– Расскажите теперь, пожалуйста, об убийце! – попросил генерал.
– Неприятный мужчина, – признался Ягердышка. – Щеки облизывал…
– Арококо Арококович, – сообразил генерал. – Римлянин. Адепт некого Палладия Роговского, который, в свою очередь, отошел и от православия, и от римского учения. Свою веру учинил.
– Ах, как нехорошо! – посетовал Ягердышка.
Иван Семенович Бойко еше долго глядел на чукчу Ягердышку, а потом сказал ему прямо:
– Езжайте поскорее домой, к своей любимой жене, и рожайте детей!
– У меня билет в театр, – развел руками чукча. – Депутат-алеут дал. Сказал, чтобы я продал его, а мне хочется спектакль поглядеть.
– А в какой театр? – полюбопытствовал генерал.
– А в самый большой. Там про Спартака танцевать будут!
Гляди-ка, подумал генерал. Совпадение какое. И он, Бойко, тоже собирался с Машей на премьеру…
Иван Семенович пожал на прощание Ягердышкину руку, ощутив, как маленькая ладошка утопает в его ладони по-детски, и вдруг почувствовал в себе все детство цивилизации, уразумев неожиданно, что все еще в начале своего пути и что мобильный телефон еще не Богова борода, да и не стоит пытаться ухватить ее…
От этих мыслей и от знакомства с Ягердышкой, которого адъютант выводил из СИЗО, в глазах Бойко вдруг защипало, и генерал понял, что устал. Устал совсем, до отставки.
Он нажал на кнопку селектора и приказал доставить чукчу на своей машине до гостиницы, затем велел привести задержанного Ахметзянова.
Ахметзянова ввели через две минуты, и чай ему предложен не был.
– Рассказывайте! – усталым голосом проговорил генерал.
– Я не понимаю, что?
– Почему из Бологого сбежали?
– Вовсе не сбегал, – отказался патологоанатом. – Уехал по причине отупения в провинции.
– Почему заявление не написали? Об уходе?
– Грешен. Сейчас за это привлекают?
– Нет, – покачал головой генерал. – За это – нет. А за опыты над мертвыми – привлекают. И срок приличный.
– Какие опыты?
Иван Семенович допрашивал по наитию и здесь почувствовал тепленькое местечко.
– Корешочки в носу покойных обнаружили мои эксперты. От земляники садовой. Как прикажете осознать сие?
– Он сказал, что это частицы душ невинно убиенных.
Генерал вспомнил о восемнадцати ягодах, найденных в носах погибших подчиненных.
– Так… Кто это сказал?
– Михайлов, студент… Ныне солист Большого театра… В пятницу танцует Спартака… Должен был танцевать, – сокрушенно поправился Ахметзянов.
Опять «Спартак», с неудовольствием подумал Бойко. Столько совпадений!..
– А вы ведь патологоанатом?
– Был.
– А сейчас?
– Сейчас я импресарио господина А.
– Кто это?
– Импресарио – это…
– Господин А.
– Это сценическое имя студента Михайлова.
– И каким образом вы из патологоанатомов в импресарио? – удивился Иван Семенович.
– У меня мать была солисткой Казанского театра оперы и балета. Можете справиться в дирекции Большого театра.
– Понятно.
– Он умер? – поинтересовался прозектор, и столько сдержанной тоски было в его глазах, что генерал Бойко подумал о том, что зря держит невинного человека в тюрьме, тем более у человека произошло крушение надежд. Из грязи в князи и обратно!.. И никакой премьеры в пятницу не будет!..
– Пока жив, – ответил генерал и после ответа предложил патологоанатому чаю.
– Что означает – пока?
– В сердце студента Михайлова вогнали железнодорожный рельс, пригвоздив молодого человека к промерзшей земле, как бабочку к листу ватмана!
– Ах!!! – Ахметзянов прижал ладони к лицу и посмотрел на генерала с ужасом человека, которому самому объявили о близком его конце. – Как же это, как?!!
– На том… – Бойко не мог подобрать эпитета сразу. – На том звере куча трупов!
Ахметзянов был бледен, насколько позволяла смуглая татарская кожа. Он уже знал, что его ждет: морг больницы города Бологое.
– А давайте поедем в клинику? – предложил Иван Семенович.
– Да-да, конечно, – воодушевился импресарио. – Может быть, застанем его еще живым!..
Уже совсем рассвело, когда генеральская машина въехала во двор Боткинской больницы. Ее занесло возле приемного покоя, но водитель справился и уже ппавно подкатил к хирургическому.
Мужчины поднялись на третий этаж, где располагапись операционные и реанимационные блоки.
– Куда?!! – грозно надвинулся на пришлых молоденький врач с белобрысой челкой, но, уткнувшись физиономией в удостоверение с гербами, ретировался к стене.
– Пациент, которого привезли два часа назад с проникающим ранением сердца, жив?
– Вроде жив, – неуверенно отозвался врач.
– Где он?
– Его Боткин оперирует.
– Как идти?
– Халаты наденьте! – попросил молоденький врач, потрогав челочку.
Накинув на плечи зеленые хирургические халаты и натянув на ноги такого же цвета бахилы, господа Бойко и Ахметзянов проследовали в операционную номер пять, где на хромированном столе возлежало тело студента с раскрытой грудной клеткой!
– У него сердце справа! – весело сообщил хирург Никифор Боткин, заметив вошедших. – Редчайший случай. Я его влево перенес! Впервые в мире, заметьте!..
Вокруг стола стояли зрителями еще несколько человек и с неподдельным восхищением глядели на руки хирурга, которые работали словно на убыстренной кинопленке. Что-то сшивали, резали, перемыкали, зажимали… В общем, руки жили отдельно от Никифора, и зрители шептали в уши друг другу: «Гениален, конгениален!»
– Посмотрите на его легкие! – хохотал через марлевую повязку Боткин. – Ну разве это человеческие легкие? Посмотрите, какие огромные! Лошадиные, я бы сказал, или медвежьи, в конце концов!
Бойко вспомнил, как маленький чукча рассказывал ему о медвежонке по имени Аляска.
– А сердце-то бьется! – возвестил хирург. – И бьется слева!
– Ты, Никифор, – гений! – воскликнул Ахметзянов.
Боткин обернулся и встретился глазами с патологоанатомом.
– И ты здесь, беглый!
Прозектор кивнул, утирая слезы.
– На сей раз он тебе не достанется! – сообщил промакивая кровь, Никифор.
– Будет жить? – поинтересовался генерал.
– А как же!
– Во, бля, дает! – не выдержал Бойко. – После такого ранения!..
Тут он случайно опустил голову и увидел эрекцию выпирающую из-под халата Боткина. И здесь понял, как она, сексуальная энергия, перекачивается в творческую…
«А я кто? – задался вопросом Бойко. – Вокруг гении, а я-то кто?.. Что в жизни сделал? Чем удивил? Понял ли суть вещей? Пришел ли к Богу?..» На все вопросы, заданные себе самому, генерал мужественно ответил – нет!
Еще шесть часов длилась операция, а Боткин, казалось, не уставал ни капельки, временами восторгаясь:
– А заживает на нем как на собаке! Практически чудо какое-то!..