Генерал-полковник сидел в своем кресле в штатском, низко опустив голову над орехового дерева столом, и что-то черкал «паркером» по бумажке. Иван Семенович, войдя, вздрогнул. На миг ему представился вместо министра Арококо Арококович! Такие же уши и черные завитки над ними… Но министр был лысоват, а вышеуказанный имел череп мохнатый.
Прошло десять минут…
Министр продолжал черкать по бумажке. Все это время Иван Семенович стоял почти по стойке «смирно», предчувствуя недоброе.
– Где? – раздался шепот.
Вывалился из пальцев «паркер», и черные глаза дуплетом выстрелили в физиономию стоящего солдатом Бойко.
– Где?
– Что «где»? – не понял Иван Семенович.
– Колеса палладиевые где? – прошипел министр, и опять генерал вздрогнул, припомнив беглого изувера.
– Не могу знать, товарищ министр! Колеса в вашем ведении уже три месяца!
– Сука, – тихо произнес генерал-полковник.
– Не понял?
Здесь главный эмвэдэшник взял себя в руки, поднялся из-за стола, прошел в левую часть кабинета и принялся разглядывать картину Айвазовского в богатой золотом раме.
– Дело в том, что исчезло достояние государства! – встревоженно пояснил министр. – Пропало ценного металла на сумму в семьдесят миллионов долларов! Ракеты не полетят в космос, не построятся новые телескопы…
«И фирма „Дюпон“ не выпустит запонки», – добавил Бойко про себя.
– Зачем вы встречались с Оскаром? – неожиданно спросил министр.
– С каким Оскаром? – сделал удивленные глаза генерал.
Кровь поднималась от кадыка министра к бесцветным губам.
– Где колеса?
– Вы меня допрашиваете? Если так, извольте сделать это на законных основаниях.
Иван Семенович развернулся, скрипнув каблуками, брался уже выйти вон, как услышал приказ:
– Кругом, генерал Бойко!
Иван Семенович развернулся на сто восемьдесят градусов.
– Ты же не дегенерат, Бойко! – Министр поковырял ногтем мизинца неудачный мазок Айвазовского. – Ты же понимаешь все!
– Надеюсь, товарищ министр.
После того как хозяин кабинета отковырнул кусочек краски, душа его немного успокоилась, и он сел на антикварный павловский диванчик.
– Что по делу?
– Ахметзянова нашли, но отпустили, как не имеющего к делу отношения!
– Хм…
– На студента Михайлова, оказавшегося живым и ушедшим из морга города Бологое собственными ногами, здесь, в Москве, совершено покушение неким Арококо Арококовичем! Студент выжил благодаря гению хирурга Боткина!..
– Без лирики!
– Слушаюсь!.. Преступнику удалось скрыться!
– Какое касательство все вышесказанное имеет к драгоценному металлу?
– Чутье.
– Чутье у собаки!
– И у Премьера!
– Чего-о?! – зарычал генерал-полковник.
– Премьер-министр видел преступника в Завидово и сделал правильное заключение, что человек с рельсом имеет отношение к катастрофе в Бологом. А значит, и к колесам!
Министр подумал несколько.
– Надо поймать этого, как его, Ко-ко!..
– Арококо, – уточнил Бойко.
– Побыстрее! Поймаешь, – министр осклабился, – Героем России сделаю!
Здесь раздался селекторный звонок. Министр вернулся к столу. Оказавшись спиной к Ивану Семеновичу, нажал кнопку и раздраженно выдавил:
– Сказал же, не соединять!!!
После этого он с минуту слушал и задал три вопроса: «Когда, где, кем?» Затем осторожно повесил трубку, так, чтобы звука не было единого… Пять минут стоял, уперевшись руками в ореховый антиквариат.
– Жену твою, солдат, убили… – сказал, не оборачиваясь. – Час назад… В аэропорту…
В реанимационный блок, в палату, где возвращался к жизни студент Михайлов, знаменитостей Большого театра с трудом, но все же пустили.
Особенно возбужден был Альберт Карлович. В своем длиннополом шаляпинском пальто он метался шекспировской «Бурей» по приемному покою и отнюдь не тенором, а басом кричал, что брат его сейчас гибнет в недрах сей гадкой больнички, а его, ЕГО – народного любимца России, не пущают проститься с родной душой, как будто в махровые царские времена гоняют еврейчиков!..
Лидочка смотрела на выступление Алика с неподдельном интересом. Уже в лифте Великая высказала свое мнение:
– Тебе, Алинька, в театр драматический нужно было подаваться! Огромного бы таланта артистище вышел! А так что это – теноришко, хоть и народный!..
Конечно, обладатель шаляпинской одежки обиделся и в лифте сопел.
Ни тот, ни другая на Веру внимания не обращали вовсе.
Между тем душа Веры находилась между небом и землей, как и кабина лифта. Сердечко девушки отчаянно стучало, словно пыталось вырваться из грудной клетки и вылететь на просторы бессмертия!
Ее заметили.
– Не трясись! – схватила старуха за руку.
– Я не трясусь!
Пальцы Лидочки были сухи и безжизненны.
– Выживет твой мальчик, сердцем чую…
– Сама чую! – вдруг грубо ответила Вера.
Старуха поглядела на девицу с интересом, но руки ее не отпустила. А девушке показалось, что сожми она сейчас пальцы Великой покрепче, все трухой ссыплется…
Лифт остановился, и они вышли.
– Где наш? – обернулась Лидочка навстречу рыжему человеку в хирургических одеждах.
– Вы кто? – поинтересовался хирург.
Лидочка назвала свою громкую на весь мир фамилию.
– А я – Боткин!
– Я, дружок, – пояснила старуха, – я настоящая, а ты фальшивый!..
На этих словах Никифор побледнел смертельно, попятился, захватал ртом воздух, пошатнулся, а затем и вовсе рухнул на линолеумный пол.
– Что это с ним? – бесстрастно поинтересовалась Лидочка.
– Сознание потерял, – объяснила появившаяся медсестра Катерина.
Она поднесла к носу Киши ватку с нашатырем и, пока тот кашлял и морщился, сообщила пришлым:
– Он – самый что ни на есть настоящий! Он – праправнук Боткина! И гений чистой воды! Почище предка будет!.. Это он спас вашего балеруна!..
Старухе вовсе не стало стыдно.
– Скажите, какой нежный! Я за свою жизнь лишь раз чуть в обморок не упала, узнав, что Алик гомосексуалист! Но не упала же!
– Лидочка!!! – схватился за голову тенор.
– А что такое?
За их спинами вновь раскрылись двери лифта, и появился Ахметзянов с бутербродами.
– А вот и наш импресарио! – поприветствовала Великая патологоанатома. – Сынок Алика, внебрачный!..
– Ах-х-х!!! – взрыднул Карлович. – Ах-х-х!…
– Конечно, прежде, чем он стал нетрадиционалом!..
Здесь Вера почувствовала, как ожила рука Лидочки, став внезапно молодой. Девушка засмеялась, да так искренне, что заставила посмотреть на себя изумленно.
– А чему так рады работники полового стана? – пришел в себя народный певец.
Вера осеклась, а тем временем пришел в себя хирург Никифор Боткин. Пока он поднимался с пола, Ахметзянов пожал всем присутствующим руки и, казалось, информацию о своем внебрачном происхождении воспринял ровным счетом никак. Зато руки у всех после пожатий стали пахнуть рыбой, с которой были бутерброды.
– Ну, что ж! – объединила всех Лидочка. – Пойдемте навестим нашу звезду.
– Конечно же! – поддержал Алик.
– Запрещаю! – воскликнул Никифор, и его рыжие волосы встали дыбом.
– Будет тебе, радость моя, командовать! – отмахнулась Лидочка.
– Действительно, – поддакнул певец.
– Меня-то ты, Никифор, пустишь! – был уверен Ахметзянов.
И тут вступила в события Катерина:
– Какая он тебе радость, старая! Сказали – нельзя, значит, тащи свою сушеную задницу обратно в лифт и тряси сухофруктами в своем монастыре! А ты, жиртрест, своим дворницким пальто только микробов пугаешь!..
От слова «жиртрест» Альберт Карлович, казалось, скончается на месте. Покраснел тухлым помидором и замер, ожидая немедленного инсульта. Но пронесло. Вера стояла с открытым ртом, а Ахметзянов радостно улыбался. Лишь одна Лидочка и в этот раз сохранила невозмутимое спокойствие.
– Тебя, деточка, что, мало пользуют мужчины? Ты чего здесь энергетику портишь своим ротиком зловонным!
– Вагина ненасытная… – неожиданно произнес хирург Боткин, после чего Катерина тоненько завопила и побежала по длинному коридору, стукаясь о стены.
– Господин Боткин! – обратилась к НикифорУ Лидочка, выпрямив спину до такой степени, что, казалось, старые позвонки вот-вот вылетят. – Милостивый государь, можем ли мы небольшой группой навестить нашего дорогого коллегу? Обещаем примерное поведение. При малейшем вашем сигнале ретируемся из палаты.
В обшем, Никифор так и представлял обхождение с ним – гением волею Божьей, – а потому смилостивился и, кивнув головой, проводил посетителей к палате со студентом Михайловым.
Звезды нашли Спартака «ничего-ничего»!
– Бледненький, конечно, – констатировала Лидочка. – Но молодцом!
Запахло рыбой, и все обернулись на Ахметзянова, который набил полный рот расплющенной кетой и белым хлебом.
– Не ел сутки, – оправдался импресарио, выронив из-за щеки кусок пищи, который незаметно, ножкой-ножкой, пхнул под кровать только сейчас проснувшегося студента Михайлова.
– Какой сегодня день? – спросил господин А.
– Среда, – ответили хором.
– Премьера в пятницу?
Все, кроме Веры, вежливо засмеялись.
– Отдыхай, голубок! – разрешила Лидочка. – Премьеру перенесем!
– Что-то случилось? – заволновался студент.
Господа переглянулись.
– Если вы из-за меня, то к пятнице я буду готов!
– Браво! – воскликнул Алик, и все зааплодировали.
– На этом закончим на сегодня! – скомандовал доктор Боткин.
Звезды Большого и импресарио Ахметзянов дружно сказали «До свидания!» и развернулись к выходу.
– Может она остаться? – Голубое небо смотрело на Никифора.
– Конечно-конечно!.. – чуть ли не заикаясь, проговорил Никифор и взъерошил солнце своих волос.
– Я буду здесь, неподалеку! – возвестил Ахметзянов и закрыл за всеми дверь.
Вера стояла, прислонившись к стене. Бледная, со сжатыми губами.
– Подойди, – попросил он.
Она села на край кровати. Он улыбнулся.
– У меня сердце слева, – сказал.
Она тоже улыбнулась со слезами на глазах.
– Не веришь? Иди сюда!
Она знала, что ему пробили грудь рельсом, а потому боялась даже постель тряхнуть ненароком.
Он освободил из-под одеяла руки, и она опять задохнулась от красоты его пальцев…
Он взял ее лицо прохладными ладонями и уложил себе на грудь, на ее левую сторону, на бинты.
– Слышишь?
И она услышала. Сердце четко билось слева.
А потом стучащее сердце начало двигаться. Сначала оно достигло середины грудной клетки, потом вдруг опустилось к диафрагме, затем вновь поднялось и медленно заскользило вправо, пока не утвердилось в своей привычной правоте и не принялось отбивать мерные тридцать ударов в минуту.
– Сними джинсы! – приказал он.
Она подчинилась безропотно. Ошеломленная происходящим, стянула за джинсами и трусы, обнажив великолепную бабочку, и села, крепко сдвинув колени.
– Носки сними.
Сняла.
– Ложись рядом.
Места было мало, но ей бы и сантиметра хватило.
Он положил руку на ее бабочку, на полминуты оба словно задремали, а потом он вдруг собрал пальцы в кулак.
– Смотри!
Вера распахнула глаза и увидела, как он вознес сжатую ладонь, а потом раскрыл пальцы, выпуская на волю бабочку невиданной красоты. Огромная, красная, как флаг, она медленно взмахивала крыльями, источая какой-то незнакомый аромат, а потом вылетела в форточку, став первой бабочкой этой весны.
Вера была потрясена, особенно когда увидела, что кожа ее живота абсолютно чиста. Знать, кольщик-то – гений был! Наколол живую бабочку!
Он улыбнулся.
– А теперь дай мне свою раненую ногу.
И на этот раз она подчинилась, развернувшись в кровати…
На ступне белел шрам. Он приник к нему губами, тело Веры задрожало, что-то электрическое вошло в ее организм и пробрало до самой души…
Когда вибрации закончились, силы окончательно покинули девушку.
Они лежали без движений.
– Возвращайся в театр! – сказал он.
– У меня нет таланта, как у тебя!
– А теперь ступай, я устал.
Здесь и вошел Боткин. Увидев голую девку в реанимационной палате, Никифор вскрикнул, покраснел поросенком и спросил:
– Тоже ненасытная вагина?
– Простите ее, – попросил студент Михайлов и, пока девушка одевалась, говорил хирургу, что чувствует себя гораздо лучше. Тем временем Вера выскользнула из палаты и успела вбежать в уходящий вниз лифт…
Тут студент Михайлов поднялся с кровати и, несмотря на ужас Никифора Боткина, на его категорические протесты, принялся разбинтовывать свою грудь.
– Не волнуйтесь вы так! – сматывал марлевые круги господин А. – У меня великолепные способности к регенерации.
– Да вы что! – прохрипел Киша. – Что вы!!!
В этот момент студент Михайлов полностью освободился от бинтов и растер грудь руками. Следы шестичасовой операции отсутствовали. Ни одного шва, лишь легкое покраснение, констатировал про себя внезапно успокоившийся Боткин.
– Дайте-ка я вас послушаю!
И приставил холодный стетоскоп к груди пациента. Шарил им, шарил, но сердечных ритмов не обнаружил.
– Сломался, что ли?
Студент Михайлов пожал плечами.
– Дайте руку!
Хирург пощупал пульс и определил нормальное его наполнение… Кинул в мусорное ведро испорченный стетоскоп.
– Уходите?
– Да.
Студент Михайлов натянул черный пуловер и увидел перед собой коленопреклоненного Никифора.
– Останьтесь, ради бога! Мне нужно вас исследовать! Вы – феномен, с которым наука еще не встречалась! – Киша рыдал. – Останьтесь!!!
– Меня уже исследовали тридцать два года моей жизни! Больше времени у меня нет! Простите!
Студент Михайлов легонько отодвинул Боткина, спустился по лестнице и, выйдя на воздух, глубоко вдохнул его, весенний и сладкий.
Где-то над домами, греясь в солнечных лучах, порхала большая красная бабочка.
13.
Для него все кончилось.
Он приехал в аэропорт и попросил всех отойти от носилок, на которых лежало тело, укрытое простыней.
Иван Семенович встал перед носилками на колени и потянул на себя белую ткань. Открылось лицо Машеньки.
Глаза ее были открыты, и спрашивала она как будто: «А что, собственно, произошло?»
Генерал весь скукожился и посерел.
Он не мог объяснить Машеньке, за что ей свернули шею.
А она не могла рассказать ему, как жить без нее.
Дунул ветер. Запахло летом и земляникой.
Генерал знал, откуда пришло лето, а потому заволновался, чтобы другие не обнаружили его тайны. Подозвал адъютанта и шепотом приказал вскрытия не производить, а везти жену домой…
В это время министр внутренних дел разговаривал кем-то равным себе или еще выше по должности.
– Да знает он, сука, где металл!
– Не умеешь работать? – спросил селектор.
– Умею, не сомневайтесь! Только у мужика сегодня жену убили! Три дня подождем, а там!..
– Там твои бабки станут нашими! – пообещал селектор. – А ты Подольским РУБОПом командовать будешь!..
– А не надо на меня наезжать! – вдруг не выдержал министр. – Мне на ваши колеса класть с Останкинской башни! На этих колесах только в ад катиться!
– Вы что, генерал, сдурели?
– Достали! Ей-богу, достали! Я боевой офицер!.. Какого х… У меня три ранения! А вы, гады, Родину мою сосете!!!
– В руки себя возьмите!.. Три дня можете на даче побыть, трогать никто не будет!
Если врачи понадобятся, знаете куда звонить!.. Придете в себя, соединитесь со мной!.. Ишь, Родину его сосут!.. Да ты сам х… сосешь!!!
Ее привезли домой и незаметно от генерала накололи тело формалином.
Положили в гостиной на разложенный диван.
Потом он сам ее обмыл и одел в хорошее платье.
Звонили дочь и внук, но он велел им прийти только на кладбище.
Иван Семенович сидел рядом с Машенькой всю ночь и вспоминал «чертово колесо» в Парке культуры, запах лаванды и рыжее тело жены…
Потом он позвонил в больницу Боткину:
– Знаешь?
– Да, – тихо ответил разбуженный Никифор.
– Может быть, ее черт убил?!!