Она поцеловала его в щеку и пошла к воротам, откуда все настойчивее выкликали ее имя.
— Наконец-то, — улыбнулся лейтенант Нарваэс. — Вы заставляете себя ждать, сеньорита… Прошу! У вас болит голова? Сейчас это пройдет.
Выйдя из ворот, они свернули вправо, по обсаженной пыльными кактусами дорожке к зданию тюремной администрации. Джоанну пошатывало. Лейтенант шел впереди упругим спортивным шагом, точными ударами стека сшибая с кактусов мясистые отростки, усаженные пучками игл.
Распахнув дверь перед Джоанной, лейтенант пригласил ее войти и подождать две минуты. В комнате пахло старыми бумагами и сургучом, как в провинциальной почтовой конторе. На стене висела таблица каких-то сигналов и треснувшее по диагонали небольшое зеркало. Джоанна подошла ближе: из зеркала на нее глянули чужие измученные глаза, потом она увидела неряшливо растрепанные волосы и сожженное до черноты лицо с растрескавшимися в кровь губами. Она осторожно усмехнулась и отошла в сторону.
Вошел лейтенант, жестом радушного хозяина пригласив Джоанну следовать за собой. В прохладной комнате, где на столе бесшумно вращался маленький вентилятор, он усадил ее в кресло, принес воды и таблетку от головной боли.
— Я буду рядом, — сказал он. — Нажмите этот звонок, когда вы почувствуете себя в состоянии ответить на несколько вопросов.
С полчаса Джоанна пролежала в кресле, ни о чем не думая, наслаждаясь прохладой, отсутствием солнца и ощущением затихающей боли в висках. Потом она позвонила.
— Все в порядке? — весело осведомился вошедший в комнату лейтенант. — Отлично, отлично. Итак, сеньорита, несколько вопросов. Сколько дней вы провели в предварительном заключении?
— Около недели, — подумав, ответила Джоанна.
— Очень хорошо! За это время к вам не применяли мер физического воздействия?
Джоанна искоса взглянула на него и отвела глаза.
— Нет… — сказала она тихо.
— Вас кормили?
— Да.
— Вам давали воду?
— Да…
— Оч-чень хорошо! Не откажите скрепить это вашей подписью. Вот здесь, сеньорита, прошу вас.
Джоанна, хмурясь, прочла отпечатанный на машинке короткий текст и криво царапнула внизу: «Дж. Монсон». Ручка едва не выскользнула из ее непослушных пальцев.
— Отлично! Теперь, если вы не возражаете, я попрошу вас поехать со мной в одно место. Пустяки, всего десять минут езды.
Они вышли. Солнце опять ударило Джоанну по глазам с такой силой, что она вздрогнула и заслонилась ладонью. Сев в джип вместе с лейтенантом, она зажмурилась и не открывала глаз до самого конца пути.
Капитан с бритым худым лицом принял ее в такой же прохладной комнате, с таким же бесшумным вентилятором на столе. Поднявшись навстречу вошедшим, он принял рапорт лейтенанта, отпустил его небрежным кивком и засуетился, придвигая к столу тяжелое клубное кресло.
— Очень рад вас видеть, сеньорита Монсон, — улыбнулся он, усаживая Джоанну. — Будьте как дома, прошу вас… Я чрезвычайно сожалею, что не смог заняться вами раньше, но… вы знаете, дела, дела… ни минуты свободной, клянусь вам. Видите, даже сейчас…
Он посмотрел на часы и задумчиво нахмурился.
— Вам придется подождать минут двадцать, пока я покончу с одним неотложным вопросом… Но мы сделаем вот что! — воскликнул он весело. — Вы тем временем позавтракаете, сеньорита.
— Благодарю вас, я не голодна.
— Ну-ну-ну! Я ведь знаю, сеньорита, мы, к сожалению, еще не успели наладить нормального питания заключенных. Я крайне огорчен, что вам пришлось перенести некоторые неудобства. Но с этим покончено, сеньорита. Итак, с вашего позволения, минут через двадцать я буду к вашим услугам. А сейчас вам принесут завтрак, и вы подкрепитесь…
Капитан вышел. Через минуту в дверь постучали, и солдат поставил перед Джоанной поднос — сочный бифштекс с жареным картофелем, тонкие ломти белого хлеба, бутылка опорто и даже нераспечатанная пачка «Лаки-Страйк». Джоанна вздрогнула от запаха жаркого, проглотила слюну и сказала, глядя в сторону:
— Можете это унести, я ведь сказала, что не хочу…
— Да ешьте, сеньорита, чего там, — добродушно отозвался солдат, откупоривая вино. — Мясо хорошее, свежее… Мы и то такого не получаем. Это с офицерской кухни.
Он расставил принесенное на покрытом салфеткой углу стола и вышел, ободряюще подмигнув Джоанне. Та боролась с собой еще с полминуты, потом несмело протянула руку и отломила кусочек хлеба. Дальнейшее произошло помимо ее воли.
Когда от бифштекса ничего не осталось, Джоанна увидела вдруг свою руку, лежавшую на белой салфетке. Рука была грязная, исцарапанная, с обломанными ногтями в заусеницах. Джоанна спрятала ее под стол, чтобы не видеть, но тут же увидела со стороны всю себя — дошедшую до унизительного полуживотного состояния, немытую, с жадностью голодной собаки накинувшуюся на брошенную врагом подачку. Сцепив под столом руки, она опустила голову и съежилась, вздрагивая от истерических спазм в груди.
Через несколько минут пришел солдат и убрал тарелки, оставив на столе сигареты и вино. Потом вернулся капитан.
— Позавтракали, сеньорита? — весело осведомился он. — Ну, вот и хорошо. А вина не попробовали? Напрасно, напрасно… Неплохое вино, сеньорита, смею вас уверить. Вы курите?
— Я не хочу, спасибо, — тихо ответила Джоанна.
— Не смею настаивать. Ничего, сеньорита, теперь все наладится, скоро вы будете дома. Кстати, если вы желаете дать свой адрес, чтобы мы предупредили домашних…
— У меня нет родственников в Гватемале.
— Вот как… — в голосе его послышалось недоумение. — Но разве вы не из семьи Монсонов из Эскинтлы?
— Монсонов из Эскинтлы? Нет, — Джоанна качнула головой. — Я там родилась, в этом департаменте, но фамилия — это просто совпадение. У меня не осталось никого из родственников.
— Так, так… не осталось… А… были?
Джоанна помолчала.
— Мой муж недавно погиб, — сказала она наконец.
— О, чрезвычайно сожалею, сеньора. Можно узнать, при каких обстоятельствах?
— Он… нашу машину обстреляли с воздуха…
— Так, так… Война, сеньора, ничего не поделаешь. Где и когда произошел этот прискорбный случай?
— Двадцать восьмого июня, на шоссе Чикимула — Халапа.
— И вы направлялись…
— Мы ехали в столицу… чтобы интернироваться в каком-нибудь посольстве.
— Вы хотели просить права политического убежища?
— Да…
— Ясно. Ваш супруг был в армии?
— Да, в чине сублейтенанта.
— Кадр или резерв?
— Резерв.
— Так, так. Скажите, сеньора, вам были известны политические взгляды вашего мужа?
— Я никогда этим не интересовалась, — помолчав, ответила Джоанна.
— Вы хотите сказать, что вас вообще не интересует политика?
— Во всяком случае, я не состояла ни в какой партии…
Капитан понимающе кивнул и закурил, предложив сигарету и Джоанне. Та опять отказалась. С минуту капитан курил молча, пуская дым тонкими струйками и что-то обдумывая.
— Вы окончили Колумбийский? — спросил он вдруг, стряхнув пепел щелчком пальца.
— Да, — кивнула Джоанна.
— Хороший университет. И должен сказать, что вам он определенно пошел на пользу… судя по вашей статье.
Джоанна насторожилась. Капитан раздавил окурок в пепельнице и, выдвинув ящик стола, достал злополучную тетрадку.
— Собственно, я пригласил вас, сеньора, для того… — рассеянно сказал он, листая исписанные карандашом странички, — чтобы побеседовать об этой вашей работе… К сожалению, она не окончена, м-м-да… Но начало мне понравилось, совершенно серьезно. Вы хорошо пишете, сеньора… горячо и от души, не говорю уже о стиле и прочем. Так что примите мои поздравления. Другой вопрос, можно ли согласиться с направляющей идеей вашей статьи… Я, естественно, не могу. Да и вы сами не согласитесь, когда лучше подумаете…
— Капитан, не нужно, — поморщилась Джоанна. — Я ведь не ребенок, чтобы разговаривать со мной таким тоном.
Следователь вскинул брови.
— Каким тоном, сеньора? Тоном благоразумия? Прошу учесть, что только в таком тоне мы сможем довести наш разговор до… благополучного конца. Меня удивляет, что вы этого не понимаете.
Он свернул тетрадь в трубку и похлопал ею по краю стола, испытующе глядя на Джоанну.
— Я говорю с вами, как с умной женщиной. И как с женщиной, затруднительное положение которой я хотел бы облегчить в пределах возможного. Понимаете? Давайте-ка взвесим факты, сеньора. Вы не скрываете, что хотели покинуть страну…
— С каких пор это стало считаться пунктом обвинения?
— …чтобы вести из-за границы антиправительственную пропаганду. Как доказательство последнего, при аресте у вас обнаруживают черновик такой статьи. Судите сами, сеньора: как должны отнестись к вам законные власти?
— Законных властей в Гватемале нет, капитан, вы знаете это не хуже меня. А что касается вашего ко мне отношения, то я удивляюсь, почему меня не расстреляли сразу после ареста. Скажите прямо, чего вы от меня хотите?
— Браво, сеньора, вы начинаете разговаривать по-деловому! Хочу я от вас совсем немногого: чтобы вы выступили в печати, рассказали о своих прежних взглядах, о своем желании эмигрировать — и следом разъяснили, почему и в силу каких причин вы изменили свою точку зрения на происходящее в Гватемале. Скажем, вы можете написать, что вам — уже, так сказать, «пост фактум» — стали известны некоторые обстоятельства, неопровержимо доказывающие, что правительство Арбенса руководствовалось в своей политике целями, чуждыми национальным интересам нашей страны… Затем, что вы получили возможность убедиться в демократичности нынешнего правительства и так далее…
— О да, в этой демократичности меня уже убедили. Более чем наглядно, капитан.
— Без иронии, сеньора, прошу вас! — вскипел следователь. — Не забывайте, где вы находитесь! В серьезном разговоре нет места шуткам!
— Я не шучу, капитан!
— Тем хуже для вас, сеньора! Тем хуже для вас! Я хотел дать вам…
Дверь отворилась, в комнату заглянул какой-то военный, сделав знак следователю.
— Капитан, на минутку…
Тот встал.
— Я сейчас вернусь, сеньора. Подумайте хорошо над тем, что я вам сказал. Боюсь, что вы не совсем ясно представляете себе свое положение. Если вы согласитесь оказать нам маленькую услугу, о которой я говорил, то вам будет предоставлен выбор: или сотрудничать в любой из столичных газет, или свободно уехать за границу. В противном случае…
Он развел руками и вышел из комнаты.
Джоанна до боли стиснула переплетенные пальцы и закрыла глаза. Уйти из этой комнаты. Снова оказаться на свободе. На свободе! Ты понимаешь, что значит это слово — «свобода»? Веселая сутолока вокзалов и аэропортов, соленый океанский ветер на пристанях и отражение неоновых огней в мокром асфальте, толчея у театральных касс и тихие лавочки букинистов, прерии, кружащиеся за окном вагона, и вписанные в бетон городские скверики — все это для тех, кто свободен… И это может опять стать твоим, только скажи «да». Это ведь совсем просто, слышишь, Джоанна Аларика! Скажи «да», напиши эту статью и езжай за границу. А потом? Прийти к друзьям Мигеля и сказать им, что ты изменила ему и им всем, что купила свободу ценой предательства, для того чтобы получить возможность работать для Гватемалы…
Где-то за окном завели патефон — мяукающим голосом пел Фрэнк Синатра: «Как насчет поцелуйчика, Цецилия?» В соседней комнате, судя по доносившимся восклицаниям, играли в карты. На столе жужжал туманный диск вентилятора, через каждые пятнадцать секунд обдавая ее лицо струей прохладного воздуха. Нет, Мигель, я обещала, что никогда не заставлю тебя стыдиться своей жены…
Это, наверное, будет очень страшно и, наверное, очень больно — как раз в самый последний момент. Только недолго. Хорошо, если бы сразу, чтобы вообще ничего не почувствовать. Говорят, иногда первая же пуля попадает прямо в сердце, и тогда человек ничего не чувствует…
Джоанне стало вдруг очень холодно — возможно, от вентилятора. И пересохло во рту. Встав, она налила себе стакан воды из стоящего на столе графина. Зубы ее стучали о край стакана, как в лихорадке. Обычно вода успокаивает. Нужно сделать так, чтобы капитан ничего не заметил… Хорошо, что стол — можно спрятать руки, зажать их между колен. Колени тоже дрожат, но из-за стола их не видно. Главное, чтобы капитан ничего не заметил, а потом… Наверное, это будет сразу… Не может быть, чтобы…
Вернулся капитан. Явно не в духе, он прошел мимо Джоанны и опустился в свое кресло. Джоанне хотелось стереть выступившую на лбу испарину, но она почему-то не решалась это сделать. Прошла минута. За окном в третий раз завели ту же пластинку, и Сикатра опять принялся выклянчивать поцелуйчик у своей Цецилии. В соседней комнате у картежников вспыхнула яростная ссора; Джоанна узнала голос лейтенанта: «Ты как пошел, кусок идиота? Кто ж ходит с этой карты? Погонщики мулов так ходят, осел ты этакий!» «Значит, Нарваэс здесь», — подумала она, почему-то испугавшись, как будто это имело какое-то значение, здесь он или не здесь.
— Итак, сеньора? — сухо спросил капитан.
Помертвев, Джоанна стиснула зубы и отрицательно мотнула головой. Потом она сделала над собой страшное усилие и пробормотала чужим голосом:
— Нет, я… я не могу.
— Потрудитесь давать ясные ответы! Чего вы не можете?
В этот момент к ней почему-то вернулось самообладание. Она почти спокойно подняла на следователя глаза, чуть вскинув брови.
— Вы недогадливы, капитан. Я говорю, что не могу принять ваше предложение.
— Вот как, — сказал тот. Несколько секунд он смотрел на Джоанну, словно что-то обдумывая, потом пожал плечами.
— В таком случае, сеньора, я умываю руки. Вы знаете, на что идете.
Да, она это знала. Ужас бился в ее сердце и туманил рассудок, но она сидела очень прямо, как когда-то учила ее сидеть гувернантка, и смотрела в стену, поверх головы капитана. На стене висел портрет Армаса с отпечатанным лозунгом «освободителей» «Бог — Родина — Свобода».
— Итак, вы решительно отказываетесь? — снова спросил капитан.
— Да, — сказала Джоанна.
— Ну что ж…
Капитан встал и позвонил. Вошел лейтенант Нарваэс. Джоанну опять начало трясти, с каждой секундой все сильнее. Возможно, это был минутный обморок, потому что она не слышала, о чем говорили оба офицера. Потом Нарваэс нагнулся и взял ее за локоть.
— Прошу вас, сеньорита…
Джоанна поднялась из кресла и почти спокойно пошла к двери.
Когда они уже вышли из кабинета, капитан вдруг крикнул:
— Ола, Нарваэс! На минутку…
Лейтенант передал Джоанну караульному солдату и вернулся.
— Приказывайте, мой капитан!
— Присядьте, Нарваэс. — Капитан задумчиво посмотрел на него, почесывая карандашом бровь. — Вот какое дело… Я не хотел говорить это в присутствии сеньоры… В конце концов нужно щадить человеческие чувства, не правда ли? Дело такого рода. Расстрелы у вас производятся обычным способом?
— Так точно, мой капитан, — несколько недоумевающе ответил Нарваэс.
— Я имею в виду… — капитан поиграл карандашом. — На прошлой неделе мне пришлось присутствовать при расстреле нескольких человек в Сакапа… совершенно случайно, так сказать, мимоходом… сам я не любитель подобных зрелищ. Им стреляли в затылок, разрывной пулей. Правда, там были особые причины желать, чтобы расстрелянные остались неопознанными. Так вот, я хочу предостеречь вас от чего-либо подобного… в отношении этой молодой дамы, — он указал карандашом на дверь. — Понимаете, Нарваэс? Кроме того, я попрошу вас повременить с похоронами. Расстрелянных обычно зарывают на месте, я знаю. Тело сеньоры вы оставите до завтрашнего дня. Чтобы вам было понятнее, я поделюсь своей мыслью… надеюсь, вы ее одобрите…
Капитан закурил и угостил сигаретой Нарваэса.
— Не знаю, известно ли вам, что сеньора окончила Колумбийский университет… в Нью-Йорке. Так вот, мне сейчас пришло в голову, что мы можем использовать ее смерть в наших интересах. Раз уж не удалось использовать ее таланта. Завтра утром я пришлю к вам фотографа из службы информации, и вы проследите, чтобы он сфотографировал тело. Главное, чтобы лицо осталось ясно распознаваемым. Вы меня понимаете?