— Я приехала за Чарлен. Где она?
Квик сделал большие глаза, словно увидел привидение, и улыбнулся.
— Мамуля, — съязвил он. — Вы загнали меня в угол!
— Где Чарлен?
— Как вы здесь оказались?
Лицо Пегги исказилось, побледневшие губы вытянулись в узкую щель.
— Где моя дочь?
— Там, наверное, в фургончике. Идите посмотрите.
Пегги круто повернулась и быстро обошла барак, обнаружив за ним фургон, двери которого были распахнуты настежь. Чарлен там не было. Пегги задержала взгляд на двух надувных матрацах, валявшихся всюду свитерах и плавках, на маленькой косметичке, которую она подарила дочери в день ее шестнадцатилетия. Здесь же было сложено подводное снаряжение и кислородные баллоны.
Заметив плитку, Пегги поморщилась: ее дочь подогревает кофе своему дурачку! Это уж слишком! На любой из яхт, принадлежащих самым именитым семействам, сочли бы за честь принять дочь Скотта Балтимора, а Чарлен застряла на этом жалком пляже, облюбованном наркоманами и бродягами! Вне себя от унижения, Пегги снова пошла к бараку. Она свернет шею этой скотине! Совращение несовершеннолетней, вымогательство денег — вот в чем можно будет его обвинить. Эта мысль, промелькнув в голове, словно в зеркале отразилась и на ее лице.
Но Квика под пальмами не было. Она обвела пляж глазами и увидела его спину, исчезавшую за песчаным холмом по направлению к морю. В руках он нес большую сумку. Она догнала его.
— Эй, вы!
Квик остановился, обернулся и позволил ей приблизиться.
— Чарлен там нет!
Он спокойно спросил:
— И что вы предлагаете мне делать?
— Я здесь не одна и сейчас же иду за полицией!
Парень рассмеялся.
— Вы привезли их на вертолете?
— Я спрашиваю в последний раз — где Чарлен?
— Послушайте, очень жарко, я хочу поплавать. Отстаньте от меня! Лон не обязана никому докладывать о своих разъездах! Может, она пошла в порт? Может, куда еще? Я не знаю, понятно! И перестаньте дергаться, изображая безутешную благородную мать!
— Я упрячу вас в тюрьму!
На лице Квика появилась обезоруживающая улыбка.
— За какие преступления?
— Сутенерство! Вы живете за ее счет! На мои деньги!
Парень, не моргая, уставился на нее.
— А вы сами! Вы за чей счет живете? На чьи деньги?
Рука Пегги с длинными лакированными ногтями, готовыми вцепиться в него, мгновенно напряглась. Квик заблокировал удар ее кулака. Выражение его лица изменилось, и он сказал дрожащим от ярости голосом:
— Никогда так больше не делайте! В Нью-Йорке вы тоже лезли в драку. Попробуйте еще хоть раз поднять на меня руку, тогда я, даю слово, так вас вздую, что вы окажетесь в больнице! Понятно?
Оба бледные от гнева, они стояли друг против друга, и ни один не опустил глаза.
— Черт побери! Чарлен вас не любит! Вы никогда не обращали на нее внимания! Оставьте ее в покое, иначе…
— Она рискует стать похожей на вас, — закончил за Пегги Квик, отпустил ее руку, развернулся и медленно пошел к морю.
* * *
Урсула, озабоченная катастрофой, грозившей «ее» дому, рассеянно проверяла по этикеткам, не нарушен ли порядок на полках, где стояли баночки Арчибальда Найта. С течением времени она полностью слилась в одно целое со своим хозяином, и такое положение казалось ей абсолютно нормальным. Более того, старуха испытывала гордость, что именно ей одной доверил хозяин свою тайну. Что же будет с этой «коллекцией», с раз и навсегда заведенным ритуалом, который соблюдается вот уже полвека изо дня в день, если «чужачке» удастся втереться в их дом? Впрочем, некоторые слуги вовсе не воспринимали предстоящие события как трагедию.
Садовник даже позволил себе высказывания, граничащие с богохульством: «Что вы все имеете против Вдовы? В конце концов, она, может, не так скупа, как наш господин!» А ведь этот негодяй хорошо знал, что Урсула обязательно передаст его слова Арчибальду. Настоящий конец света! Всю жизнь беззаветно служить ему, а на склоне лет, когда Господь вот-вот призовет ее к себе, столкнуться с таким предательством.
Час назад Урсула безуспешно пыталась дозвониться своему священнику — отцу Полю-Людвигу, чтобы попросить его о помощи. Уже тридцать лет она не принимала ни одного важного решения без его одобрения. Отец Поль-Людвиг возглавлял местную общину антуанистов, которых по всей стране насчитывалось 350 тысяч. Основателем движения был Луи-Антуан, рабочий-шахтер из Жемап-сюр-Меза, который сто тридцать лет назад стал проповедовать бескорыстную любовь к ближнему, глубокое уважение к своей вере, основанной на молитвах и христианских добродетелях. Всю жизнь Урсула старалась следовать этим заповедям.
Но как любить ближнего, если он приходит из ада, чтобы вас уничтожить?
— Урсула!
От внезапного испуга она чуть было не выронила баночку с этикеткой: 27 февраля 1933 года, Атланта, Джорджия. Она нажала кнопку переговорного устройства.
— Да?
— Вас просят к телефону, — сообщил Альберт, лакей.
— Кто?
— Священник Поль-Людвиг. Вас соединить?
— Господи! Поскорее. — Она схватила трубку.
— Моя добрая Урсула.
— Отец мой! Ах, отец мой, если б вы знали!
— Скажите мне, дочь моя…
— Я пыталась к вам дозвониться. Страшное несчастье вот-вот обрушится на господина!
— Он болен?
— Он хочет жениться!
— Мы в курсе.
— Это ужасно, отец мой!
— Ужасно.
Голос Поля-Людвига доходил до нее искаженный металлическими шумами, но такой теплый, такой настоящий, как голос самого Бога.
— Вы знаете на ком, отец мой?
— Увы…
— Грех! Грех войдет в дом! А я ничего не могу сделать, чтобы защитить господина!
— Нет, Урсула, нет.
— Что, отец мой?
— Молитесь, дочь моя, молитесь. Бог да услышит ваши молитвы.
— Вы будете молиться вместе со мной, отец мой?
— Да, Урсула, да. Мы можем сделать больше: я пришлю к вам наших братьев и сестер, чтобы они помолились с вами.
Урсулу переполняло чувство благодарности: она больше не была одна, Господь был на ее стороне!
— О, отец мой, спасибо! И надо же было случиться, чтоб эта женщина околдовала господина.
— Мы его расколдуем!
— Как, отец мой, как? Он ни во что не верит!
— Не беспокойтесь. Мы совершим большой ритуал. Очертим круг. Она больше не сможет проникнуть в ваш дом. Урсула?
— Слушаю, отец.
— Будьте готовы принять наших друзей. Они будут у вас через час. Согласны?
— Да! Да!
— Вы уверены, что никто не сможет их унизить?
— Отец мой!
— Не забывайте, что вы на службе у безбожника.
— Я молюсь за него днями и ночами.
— Возможно, он захочет прогнать наших братьев, помешать им молиться.
— Его не будет дома до вечера.
— Итак, будьте готовы, дочь моя, мы идем. Зло не сможет противостоять нашим молитвам.
— Я жду вас, отец мой! Жду вас!
Разговор был закончен. Несмотря на свой артрит, не зная, сможет ли она подняться, Урсула рухнула на колени, чтобы вознести горячую молитву благодарения Господу. И то обстоятельство, что она в этот миг машинально сжимала в руке тысячную баночку с датой — 27 февраля 1933 года, ни в коей мере не могло помешать Создателю считать ее одной из праведниц.
* * *
Лон водила Перикла по городу уже часа два. Пешком они обошли все лавочки в порту, все таверны. Конечно, Квика нигде не было. Лон во время этих странствий больше молчала, думая о своем: заметил ли Квик ее отсутствие, волновался ли за нее. С ним этого нельзя было знать. Иногда он уходил в себя без всякой видимой причины. И Лон чувствовала, что лучше ему не мешать.
— Думается, мы его не найдем, — сказал Перикл. — Вас это волнует?
Лон, улыбаясь, пожала плечами. Перикл снова нарочито равнодушно заговорил:
— Вы упоминали, что он уехал в порт на машине. Может, он уплыл на чьей-нибудь яхте?
— Нет, — поторопилась ответить Лон. — Ни у кого в Эримопулосе нет яхты.
— Мне это чертовски надоело. Что будем делать?
— Послушайте, ну уедет он завтра, но здесь ведь близко. Завтра же и окажется в Париже. Так что вас беспокоит?
— А машина? Думаете, что его включат в число участников, если у него не хватит времени испытать машину?
Они опять оказались на набережной, там, где Перикл припарковал «остин». В неглубокой воде были ясно видны мириады маленьких рыбешек. В солнечном сиянии волны они, казалось, все время меняли направление.
— Ну, вы идете? Я подвезу вас. — Он открыл дверцу своей колымаги.
Лон запротестовала.
— Не утруждайте себя! Мне надо повидать подругу. Я поймаю такси!
— Я буду ждать вас. Нужно его обязательно найти! Если его нет здесь — значит, он там.
— Господин Перикл…
— Да?
Лон задержала дыхание. Надо было во что бы то ни стало помешать этому слизняку поговорить с Квиком. Инстинкт ей подсказывал, что, если они встретятся, Квик уедет и она его больше никогда не увидит. Скорее, как можно скорее надо улизнуть отсюда — неважно куда. Квик был достаточно импульсивным, чтобы даже не потребовать у нее объяснений. Она бы сочинила историю о местах, где полно рыбы, и увезла бы его в другой конец страны.
— Господин Перикл. Я вспомнила! Квик, кажется, собирался в Айос-Николаос. Да! Точно!
— Что ж, поехали туда! — сказал он, не спуская с девушки глаз.
— Нет, это далеко. Мне уже надо возвращаться.
Один час! Да пошлет ей небо еще один час! Она бы позаботилась об остальном!
— Айос-Николаос? Вы уверены? Хорошо, съезжу один.
— Конечно! Вы найдете его там, в маленькой таверне у моста на канале, в порту. Мы всегда туда ездим!
— О'кей. Если мы там не встретимся, передайте ему, что я тотчас же вернусь в Эримопулос. Уже не знаю, выпустят ли его на гонку или нет. Его ждут сегодня вечером, понимаете?
— Конечно же! Я ему все передам!
Он кивнул головой, включил стартер. Машина, чихая, удалилась. Лон подождала, пока она исчезнет за молом, и вскочила в единственное местное такси.
— Эримопулос! Быстрее!
Вскоре такси миновало последний дом и помчалось по ухабистой дороге, ведущей к пляжу. Лон от нетерпения все время сжимала и разжимала кулаки. Как ей хотелось уметь летать!
Перикл раскурил одну из своих ужасных сигар. Он сидел за рулем «остина», укрытого в зарослях тамариска. Когда такси пронеслось мимо, оставляя облако пыли, он через двадцать секунд мягко включил стартер и поехал следом. Потерять их было нельзя: туда вела лишь одна-единственная дорога.
* * *
Урсула отдала распоряжение садовнику Фредерику: открыть священникам ворота, как только они прибудут.
— А что я скажу потом хозяину? — поинтересовался садовник.
Он знал о глубокой ненависти своего хозяина ко всем тем, кто носил сутану или целлулоидный воротничок. До настоящего момента ни один священнослужитель не переступал порога его дома. Фредерик, тайно разделявший взгляды Арчибальда Найта на религию, всегда выставлял их с удовольствием, когда у кого-либо из посланцев Бога хватало наглости настаивать, чтобы их впустили. Но жизнь научила его не выступать очень уж явно против диктата Урсулы. Старая дева была очень опасной, поскольку все докладывала хозяину и в своей интерпретации. Поэтому он лишь пробурчал:
— Хорошо, мисс Урсула. Если вы это берете на себя…
Через двадцать минут черный микроавтобус уже сигналил у ворот. Из привратницкой Фредерик увидел протестантского пастора, машущего ему рукой. Садовник нажал на кнопку, и ворота открылись. Из машины, остановившейся на посыпанной гравием аллее, вышли семь или восемь братьев и сестер во Христе. Двое из них направились к крыльцу, где их ждала Урсула. Остальные остались стоять во дворе.
— Мир вам, дочь моя.
— Входите, отец мой, входите.
— Я — отец Пьер, а это — брат Жан. Отец Поль-Людвиг попросил нас действовать быстро.
— Проходите, пожалуйста. — Урсула пригласила их в дом.
Следуя за ней, они пересекли огромный холл, прошли под монументальной лестницей и оказались в маленькой комнатке, откуда Урсула следила за работой остальных слуг. Увидев в руках визитеров небольшие черные саквояжи, Урсула предложила им оставить их здесь. Но отец Пьер и брат Жан вежливо отказались.
— Позднее, позднее. Время не ждет. До того как начнутся моления, мы благословим каждый порог этого жилища. И зло покинет его.
Отец Пьер был длинным худым блондином, в очках без оправы и черном пиджаке. Не будь на нем жесткого круглого воротничка, выдававшего его сан, можно было бы принять его за студента — так молодо он выглядел. Лицо его выражало одновременно и суровость, и доброту. Урсула была этим тронута — такой молодой и уже священник…
— С чего вы хотели бы начать? — спросила она.
— Сначала освятить все места, где она ходила или бывала. Я подчеркиваю — именно все!
Потом, повернувшись к брату Жану, толстому брюнету, отец Пьер распорядился:
— Действуйте!
— Повинуюсь, отец мой.
Брат Жан открыл свой саквояж и извлек оттуда нечто вроде кадила, подвешенного на тонкой золотой цепочке.
— У вас есть план дома? — обратился отец Пьер к Урсуле.
Та утвердительно кивнула головой, подошла к комоду, порылась в ящике и извлекла оттуда чертеж, который протянула ему.
— Теперь покажите нам, где она прошла.
Пальцем Урсула указала маршрут.
— Вход вот здесь. Холл, маленькая гостиная, столовая, библиотека…
И вдруг ее палец замер на месте, где находилась ванная.
— Ну? — ободрил старую деву брат Жан.
— Говорите, дочь моя, говорите, — подключился к нему отец Пьер.
Урсула заколебалась.
— Она прошла… туда. За…
— За ванную?
— Да.
— А что там размещается?
— Другая комната, довольно большая…
— Для чего она служит?
— Мм… Там хранятся… личные предметы господина Найта.
— Какие предметы?
— Баночки.
— Баночки? А что в них хранится?
Урсула вздрогнула, борясь с собой, но ведь есть вещи, которые она не может доверить никому, даже слугам божьим.
— Старые баночки. Я уверяю вас, отец мой, там нет ничего интересного. Просто специфическая коллекция.
— Мы взглянем на нее, когда попадем туда, — вмешался брат Жан.
— Но я, — окончательно смешалась Урсула, — я не имею права никого туда впускать.
— Даже нас? — улыбнулся брат Жан.
Урсула опустила голову, но отец Пьер пришел ей на помощь.
— Мы ни к чему не обязываем вас, дочь моя. Действуйте по вашему усмотрению, в согласии с вашей совестью.
Со двора вдруг послышалась музыка и зазвучали торжественные песнопения. Это братья и сестры выстроились во дворе и под аккомпанемент аккордеона и цимбал запели молитву. Урсула бросилась к окну и перекрестилась.
— Наши братья и сестры молятся за вас, — сказал отец Пьер, и улыбка озарила его лицо. — Продолжим наши дела. Где это грешное создание еще проходило?
— Она была в музее, — с трудом выговорила Урсула. Впервые в жизни она упомянула о бронированных подвалах, где ее хозяин хранил свои сокровища.
— А где находится этот музей? — спросил отец Пьер.
— Под домом, в подвалах, — ответила Урсула.
— Ключей от него, полагаю, у вас нет?
— Как это нет! — воскликнула Урсула, гордо выпрямившись. — Но…
— Туда войти нельзя, — задумчиво протянул отец Пьер.
— А жаль, — добавил брат Жан.
Последовала довольно долгая пауза. А за окном звучала торжественная литургия — в единое целое сливались голоса поющих, мелодия аккордеона и ритмичный перестук цимбал. Все слуги прильнули к окнам.
— Начинайте! — кивнул отец Пьер брату Жану.
Тот поклонился и вышел из комнаты, одновременно размахивая кадилом и следя глазами за планом, чтобы не упустить ни одной ступеньки, на которую ступала нога великой грешницы — Пегги Сатрапулос. Когда он исчез из виду, отец Пьер шепнул:
— Не беспокойтесь, дочь моя, это создание больше не войдет в ваш дом. Я вам это обещаю! Но помогите же мне! Помогите всеми своими силами! Не нарушая своих обязательств перед работодателем, помогите нам освятить все места в доме, где она побывала. Мы не войдем туда, куда запрещено, но изгоним оттуда миазмы.