— Не так быстро, — умоляюще произнес Гордон, вынимая блокнот для записей.
Люси Мадден, казалось, не слышала его.
— В конце концов, все это было в бульварных газетенках и интересует лишь определенный сорт людей. Иное дело — материалы о ее жизни со Скоттом Балтимором, о ее причастности к политике и делишках с сомнительными личностями из Саудовской Аравии, о результатах секретного расследования, которое провел ее второй муж, чтобы докопаться до причины смерти первого. Эти документы хранятся в моем сейфе, и я знаю, почему они не скоро выплывут на свет божий.
— Вы правы. Думается, наше правление позволит заплатить пятьдесят тысяч долларов за подобную информацию.
— Значит, вы согласны? И если гарантируется полная тайна…
— Мы дали вам слово!
— Видите ли, я терпеть не могу эту женщину. Даже в свои лучшие времена она ни цента не пожертвовала на моих славных птичек!
— Правда? — спросил Грант, стараясь сохранять серьезность.
— Клянусь вам! Да, заберите ваш чек, дайте лучше наличными.
— Пятьдесят тысяч наличными?
— Не пятьдесят, а семьдесят. Ведь деньги у вас при себе? Или я ошибаюсь?
Как она догадалась? Он и Гордон действительно имели при себе сто тысяч долларов. Это была максимальная сумма, которую им разрешалось заплатить за подобного рода информацию. Конечно, деньги принадлежали агентству, но они не испытывали особого желания отдавать их за здорово живешь этой жирной, озлобленной на всех и вся стерве.
— Гм… — произнес Гордон, бросая отчаянный взгляд на Гранта.
— Ну-ну, поторопитесь, — в голосе Люси Мадден слышалось нетерпение.
— Доставай, — сдался Грант.
Гордон сунул руку в портфель и на ощупь отсчитал семь пачек.
Если бы эта кобра знала, что у них целых десять пачек… Грант с сожалением наблюдал, как деньги переходили из рук в руки.
— Отлично, — сказала Люси. — Начнем сейчас же. Задавайте мне любые вопросы. Мэри! Мэри! Подождите минутку, я отдам это своей секретарше.
Прижимая к огромным грудям пачки долларов, она скрылась в коридоре под аккомпанемент птичьих криков и щебетанья.
Если эти типы — журналисты, то она с полным правом может назвать себя архиепископом. Интуиция ее ни разу не подводила: большая политика — вот с чем связан визит этих двоих. Начинается предвыборная кампания, то есть жестокая борьба, которая многим развяжет языки и кошельки. Уотергейт показал, что для достижения цели хороши любые средства: главное — деньги и изворотливость. В газетах то тут то там уже стали появляться разоблачительные статьи. Всех, кто имеет отношение к политике, нельзя считать нормальными людьми. Тщеславные, самодовольные, суетные, они поразительно легко становились мишенью для вездесущих репортеров, сами подставляли головы, сами лезли прямо под удар. А потом такие вот Пегги Сатрапулос и ей подобные еще и жаловались, что их разделывали в пух и прах. Зато ей, Люси Мадден, такие потрясения неведомы. Она всегда вела себя сдержанно и скромно, стараясь жить незаметно среди обожаемых ею птиц.
* * *
Красоту обнаженного мужского тела не могло скрыть от ее глаз даже матовое, с узором стекло двери в ванную. На земле есть только один такой парень — Квик! И этот парень принадлежит ей одной. Лон сунула в рот сигарету, пошарила рукой возле кровати, ища зажигалку, и, не найдя, крикнула:
— Квик, где у тебя спички?
Голос его заглушал шум льющейся воды, разобрать удалось лишь одно слово — карман. Лон поднялась и пошла искать куртку Квика, которая оказалась на полу в противоположном углу комнаты. В одном из карманов ее рука наткнулась на маленький кусочек картона. Машинально скользнув по нему взглядом, она от неожиданности остолбенела, потом заставила себя прочитать четко выписанные слова еще раз. Кошмар какой-то! Не осознавая до конца, что делает, Лон бросилась на постель и с головой укрылась простыней.
— Нашла? — спросил Квик, выходя из ванной.
— Нет.
Нагнувшись над ней, он отвернул край простыни и легонько куснул ее за плечо.
— Подожди, я сам найду. Держи, вот спички. А пожевать что-нибудь найдется? Да что это с тобой?
Он прикурил две сигареты и одну протянул ей. Лон затянулась.
— Ничего. Все нормально.
— Отлично. Перекусим?
Да, в этом был весь Квик. Были бы машины, любовь, пища…
— Есть холодный цыпленок в холодильнике.
— А ты будешь?
— Не хочу. Останешься сегодня у меня?
— Нет. Через десять минут мне надо уйти. А знаешь, о чем я думал, стоя под душем? — Он засмеялся, вгрызаясь в крылышко цыпленка. — Когда ты в платье, то кажешься толстоватой, а голая — в полном порядке! Объясни-ка, всезнайка, почему так получается?
— Надо не объяснять, а сожалеть об этом.
— Лон! Ты сердишься?
— Квик — твое настоящее имя? — Ее вопрос мог показаться смешным после их шестимесячной связи.
— А зачем тебе это знать? — спросил он добродушно. — Меня зовут Квик, потому что я самый быстрый, самый высокий, самый лучший! — Он стал изображать рев машины, набирающей скорость, и сжал воображаемый руль.
— У тебя есть родители?
— Что?
— Родители у тебя есть?
— Ну у кого их нет?
— А где они живут?
— Откуда я знаю!
— Вы не встречаетесь?
— Послушай, остановись. Я же твоими не интересуюсь. Там еще что-нибудь найдется?
— Что?
— Ну, цыпленка еще не доели?
— Да, кусочек найдется.
Лон встала с постели, обернулась полотенцем и подошла к холодильнику. Пока Квик стоял к ней спиной, ее рука осторожно вытащила из кармана его куртки злополучный кусочек картона.
— Квик?
— Ну? — Рот его был набит, и вопрос прозвучал невнятно.
— Пока ты был в ванной, я нашла вот это.
— Что именно?
— Какую-то карточку.
— Положи ее туда, откуда взяла.
— Я прочитала, что на ней написано.
— Ну и что?
Глаза Лон наполнились слезами, она резко повернулась к нему.
— Квик!.. Квик!.. Ты сошел с ума!
— Да что с тобой?
— Это ужасно! Ужасно! Неужели ты не понимаешь?
— Не закатывай истерику.
— Ох нет, нет!
Лон вытерла рукой глаза и, сдерживая рыдания, снова уставилась на картонный квадратик. На карточке вверху стоял штамп: «Резус — отрицательный». А ниже страшные слова: «В случае моей смерти я, нижеподписавшийся Эрнест Бикфорд, разрешаю любому медицинскому учреждению использовать мое тело и его органы без каких бы то ни было ограничений. Данное разрешение действительно для всех стран мира, где меня может настигнуть смерть». Дальше следовало пояснение, где и когда написано разрешение. И под всем этим стояла подпись: «Эрни Бикфорд». Лон схватилась руками за голову, а Квик искренне недоумевал.
— Тебя удивило, что меня зовут Эрни?
— Квик! Ох, Квик!
— Да ты вдумайся в то, что там написано: «использовать». Это от слова «полезный». Если вдруг я околею, то какая разница, кому пересадят мою печень или мои глаза. Главное — это поможет кому-нибудь выжить или увидеть мир. Все бродяги так делают!
— Но только не ты! Не ты!
— Почему же?
— Ты мне нужен живой — понимаешь? Не хочу, не могу представить, что тебя будут резать на куски.
Он расхохотался.
— Какая же ты дуреха! Одевайся! Подбросишь меня, а то я и так здорово опаздываю.
* * *
Спустя пять минут они были на улице. Квик сел за руль, а Лон устроилась рядом. Она места себе не находила, словно эта карточка была извещением о его смерти. Нагнувшись к заднему сиденью, чтобы взять несколько салфеток, она вдруг заметила следующий за ними чем-то знакомый автомобиль.
— Квик…
— Что, малыш?
— За нами кто-то следит.
— Ерунда! Тебе показалось.
— Нет. Видишь большой черный «бьюик»? Похоже, моя мать что-то заподозрила.
— Ты уверена?
— Да.
— Что будем делать? Уйдем от них?
— Бесполезно. Но она мне за это заплатит.
* * *
— Передать вам сахар?
— Нет, спасибо.
Кабина, выступавшая над корпусом «боинга», была переоборудована в комнату отдыха в восточном стиле. В небольшом бассейне, выложенном голубой плиткой, играл фонтанчик воды, а вокруг прямо на полу были разложены подушки.
В Слимане Бен Слимане, несмотря на его европейские манеры и костюм, чувствовалась какая-то животная жестокость, которая приводила Пегги в смятение. Иногда она ловила на себе его брошенный украдкой взгляд, откровенный, такой, какой бывает у мужчин, когда они вас хотят или мысленно уже обладали вами. Нет, есть в нем все-таки что-то отвратительное. Тогда почему же она испытывает к этому человеку какое-то странное влечение? Нахмурившись, Пегги постаралась отогнать от себя эту гаденькую мысль.
— Хаджи Тами эль-Садек будет вам вечно благодарен за то, что вы нанесли ему визит.
— Он был другом Сократа.
— Да, ваш муж много сделал для нашего общего дела.
В действительности же при жизни Греку было совершенно наплевать на все дела, кроме своих собственных. Его интересовали только деньги, откуда бы они ни поступали. И как можно больше. Принадлежа к богатому сословию, Пегги с рождения знала, что начиная с определенной цифры никакой дружбы быть не может, разве что временный союз, основанный на общих интересах. Этот старый краб эль-Садек пригласил ее на уик-энд, конечно же, не ради ее красивых глаз. Было и еще «что-то».
— Думаю, ваша жизнь радикально изменится в ближайшие месяцы.
— Почему вы так решили?
— Политика.
Вот оно что! Наконец-то до нее дошел подлинный смысл слов, сказанных эль-Садеком при прощании: «Вы сыграете важную роль в установлении равновесия сил на планете». Какую? Выйдя замуж за Грека, она утратила всякое влияние на американское общественное мнение. Конечно, при поддержке некоторых членов клана Балтиморов она тайно готовила своих сыновей Майкла и Кристофера к тому, чтобы подхватить факел, выпавший из рук их отца. Но время еще не пришло. Балтиморы возьмут реванш позже. И она вместе с ними. К этому Пегги стремилась изо всех сил.
— Но у меня нет никаких политических амбиций, — произнесла она с очаровательной улыбкой, — и никаких подобных планов по отношению к моим детям. Убийство первого мужа было страшным ударом для меня.
— Вы правы, но как это прекрасно, когда ваше дело продолжает жить и после вашей смерти.
— Вы говорите о замыслах Скотта?
— Конечно, — Слиман улыбнулся.
— Наши республиканцы успели наделать массу глупостей. Стране они, в общем-то, не очень и нужны.
— А вам не предлагали принять участие в избирательной кампании?
— Я пока воздерживаюсь.
На самом же деле ей никто ничего не предлагал. Ее имя было связано с такими скандалами, что многие политики предпочитали держаться от Пегги Сатрапулос как можно дальше. Появись она рядом с кандидатом от демократов, тот был бы навсегда скомпрометирован. Во всяком случае, так представлялась ей ситуация.
— Еще чаю?
Пегги жестом отказалась.
— А почему это вас интересует?
— Выборы нового президента США — вопрос первостепенной важности для арабского мира. Малейшие изменения в американской политике вынуждают подвергать корректировке и нашу собственную.
— Мне кажется, достаточным гарантом вашей независимости служит ваша финансовая мощь.
— Что ж, это можно сформулировать и так: невеста очень хороша, а мы очень богаты. Кстати, знаете, каковы суммарные доходы эмиратов, в которых эль-Садек пользуется исключительным влиянием?
Губы Пегги округлились, чтобы произнести магическое слово, с которым была неразрывно связана вся ее жизнь и которое она произносила чаще, чем какие-либо другие.
— Сколько?
— Сто миллионов долларов.
— В месяц?
— В день.
— Невероятно! — Она пыталась выглядеть равнодушной, но ее чувства выдавал сдавленный голос.
— И само собой разумеется, что интерес к нам в мире очень велик.
Это было мягко сказано. Владыки Ближнего Востока тратили баснословные суммы, чтобы этот интерес никогда не угасал. В департаментах всего мира шла борьба, отчаянная борьба между чиновниками за назначение на хоть какой-нибудь пост, но поближе к Кувейту. По прибытии туда даже самый незначительный из них сразу попадал под золотой дождь. И только швейцарским банкам были известны те неслыханные суммы, которые переходили из рук в руки. Если бы кто-нибудь решился опубликовать даже неполные данные, надежно упрятанные в бронированные сейфы Женевы и Цюриха, разразились бы уже не скандалы, а настоящие революции. Многие высокопоставленные чиновники за предательство поплатились бы жизнью или, в лучшем случае, провели бы оставшиеся годы за решеткой.
— Они найдут вас, — произнес он загадочную фразу.
— Кто «они»?
— Одни или другие, а может быть, все вместе. Вы понадобитесь им.
— Зачем?
— Вы можете мне не верить, но до сих пор вы являетесь одним из важных элементов механизма политической игры.
— Ну, в этом плане я уже ничего не представляю.
— Не стоит себя недооценивать. Я другого мнения на этот счет. Придет время — и вы сами во всем убедитесь. Вы, Пегги, — одно из связующих звеньев, которое способно покачнуть власть в том или ином лагере.
Теперь в его голосе уже звучало раздражение. Бен Слиман считал эту женщину легкомысленной и корыстной, но отнюдь не дурой. Но сейчас он не мог понять, то ли она действительно глупа, то ли ей наплевать на его слова. Кажется, он выражался предельно ясно. Хаджи Тами эль-Садек дал ему задание «прощупать» Вдову. Все, что ему было нужно, — это узнать у Пегги, сколько ей следует заплатить, чтобы она действовала по их указке. Нет, неправда, не только это: при воспоминании о том, какой он ее видел полчаса назад, кровь прилила к лицу Бен Слимана. Пока бюллетени не опущены в урны, всякие способы хороши. Достаточно было Пегги заговорить, и демократы потеряли бы огромную часть своих избирателей. Но готова ли она к этому? Слиман сомневался и поэтому умолчал о предложении, которое он и эль-Садек хотели ей сделать. Два миллиона, предназначенные на эти цели, естественно, останутся пока у него. Зачем их отдавать Вдове, если она в данный момент не может им помочь? Пожалуй, стоит немного подождать. Он негромко кашлянул.
— Если я вам понадоблюсь, стоит только позвонить. Явлюсь тотчас же.
— Как джинн в сказке «Волшебная лампа Аладдина?»— усмехнулась Пегги.
— Совершенно верно. Даю слово и от всей души надеюсь, что вы предоставите мне возможность это доказать.
В салон неслышно вошел евнух. Низко кланяясь, он что-то уважительно шепнул на ухо хозяину. Бен Слиман с улыбкой повернулся к Пегги.
— Командир корабля передает, что мы скоро начнем приземление. Если не возражаете, перейдем к нашим креслам.
Уходя, евнух нечаянно задел чайник, и несколько капель попали на брюки хозяина. Бен Слиман вскочил, яростно ударил слугу по лицу и выругался:
— Грязная свинья!
Евнух покорно упал на колени, хватая руки хозяина и пытаясь их целовать. Тот ногой отшвырнул его. Слуга упал в бассейн и остался там лежать, не смея пошевелиться. Слиман еще что-то выкрикнул по-арабски.
— Что вы ему сказали? — спросила Пегги. Глаза у нее расширились от страха, а рот она прикрыла ладонью, чтобы не закричать.
— Ничего особенного, — ответил Бен Слиман. — Я объяснил, что по возвращении в Баран ему отрубят руку. В следующий раз будет поаккуратнее. — Он галантно склонился к Пегги, помогая ей подняться с кресла. — Не волнуйтесь. Это хороший слуга. И я дам ему возможность выбрать, какую руку оставить. Идемте же. Скоро Нью-Йорк.
Глава 3
— Господи! Ну какие здесь могут быть гонки?
По лицу Квика скользнула насмешливая улыбка.
— Бывали трассы и похуже.
— Но ты же сам видишь!
— Вижу что?
Лон растерянно смотрела на стадион. Здесь, в пригороде Нью-Йорка, когда-то очень давно проводились собачьи бега. Но место это пустовало многие годы и теперь выглядело заброшенным и зловещим. Ветер раскачивал проржавевшие металлические конструкции трибун, и они уныло скрипели. Временами хозяева сдавали стадион организаторам автомобильных гонок с препятствиями. Дело это было достаточно хлопотное. Требовалось немалое воображение, чтобы как-то привлечь привередливую публику. Вот и для завтрашней гонки на трассе было установлено невиданное число ловушек. На пятистах метрах пробега шли один за другим участки, покрытые смолой, льдом, маслом, грязью. Не говоря уже о небольшой впадине, куда перед самым началом соревнований предполагалось вылить несколько канистр бензина, а затем поджечь его. Естественно, об этой детали Квик умолчал, не желая пугать Лон. Накануне в одном из баров Виллиджа он встретил приятеля, который шепнул ему, что один из гонщиков три дня назад сломал тазовые кости и что Квику следует обратиться к организатору соревнований Хибасеку. Тот согласился дать Квику освободившуюся машину. Условия таковы: сотня долларов за победу, пятьдесят — если гонщик дойдет до финиша, и ничего — если он сойдет с трассы.