— Где течь? — спросил он светившего фонарем Осколкова.
— Разве увидишь за ящиками да за мешками? Вишь ты, все завалено, — ответил Осколков.
— Никифор! Кирюшка! Сюда! Разберите кладь, найдите течь.
В носовой заборнице-поварне Николаев также обнаружил воду.
— Обшивка разошлась… — заключил Николаев, осматривая место течи.
— Мох повыбило, — сказал Осколков. — Нешто это конопатка? Надо бы паклю…
— Всем работать в средней заборнице, — приказал Николаев. — Четверым отливать воду. Вам — конопатить щели.
Наверху из десяти человек ватаги остался лишь рулевой.
В полутемной заборнице закипела работа. Деревянные ведра, перебрасываемые из рук в руки, мелькали то к выходу, то от него. Воду выплескивали на плотик. Кирилл, Никифор и Сергей стучали молотками по тупым долотам, заколачивая в щели просмоленный мох. Кадки с мохом на всякий случай стояли в каждой заборнице.
— Никишка, дай-ка молоток, — нетерпеливо проговорил Николаев, недовольно наблюдавший за работой. — Из тебя, братец ты мой, такой же плотник, как пыж из соленого огурца. Вот как надо заколачивать!
Обливаясь потом и постепенно переходя из одной заборницы в другую, мореходцы работали много часов, не думая об опасности. А коч тем временем, то качаясь с боку на бок, то ныряя, то взлетая на гребни волн, бежал по океану, потерянный, окруженный мглой.
Погодушка стихла и посветлело, когда Борис Николаев, потный и измученный, поднялся из заборницы на мостик. Напрасно он всматривался в даль: легкий туман, мара, и больше ничего.
Николаев давно оставил семью в Якутском остроге. Он тосковал по жене и по любимой дочери. Стоя на мостике коча, Николаев думал о них: «Что-то делает женка? Сейчас утро… Должно быть, по воду пошла… А дочурка Аленушка? Проснулась, верно; глазенки протирает… Увижу ли я вас снова? Но что это? Коч как будто?»
— «Рыбий зуб»! — вскричал Осколков.
— Какой «Рыбий зуб»? «Медведь» это! — возразил ему Кирилл.
Судно неясно виднелось сквозь туманную дымку.
— А ну, ребята, на весла! Поспешим к товарищам! — приказал Николаев.
Оранжевая заря ширилась на востоке. Красный диск солнца проглядывал у горизонта сквозь полосы облаков. Море сверкало изумрудом.
— Второй коч показался!
— Робята! Вон и третий!
— Что за наваждение! — удивился Осколков. — Коч будто летит… Ей же богу, он над водой!
— Они все над водой!
Действительно, над более темной, чем небо, поверхностью океана виднелась светло-зеленая полоса неба. По ней, разрывая белые облака, бежали призрачные кочи. Дежневцы не знали причин миража. Люди поняли это необычайное явление двумя столетиями позже. Оказалось, что воздушные призраки вызывает искривление лучей света. Но каково же было дежневцам, не знавшим этого! Вся ватага «Лисицы» бросила весла и с ужасом смотрела на призрачные кочи. На них виднелись люди, взмахивали весла; на среднем, как будто на «Рыбьем зубе», какой-то человек стоял на носу, махал шапкой.
— Глянь-ко, ребята! На правом-то коче, «Медведь» будто, кто-то с пищалью вышел.
— Стреляет!
— Выстрела не слышно…
Мореходцы смотрели друг на друга.
— А ведь был выстрел! И огонь, и дым…
— Шапками машут!..
— Ты думаешь, это наши кочи? Настоящие?
— Дурень, да нешто кочи по воздуху летают?
— Высота-то какая!
Под кочами, словно тени в воде, обрисовались их опрокинутые изображения.
Парус «Лисицы» заполоскался. В тот же миг все заметили, что призрак «Медведя» сдавился в лепешку, затем растянулся чуть не вчетверо. Мачта прыгнула вверх, поплясала в воздухе, снова спустилась на место.
«Рыбий зуб» разорвался пополам. Нос его поднялся вверх, корма опустилась к самой воде[82]. Левый, похожий на «Бобра», коч прыгнул, словно лягушка, вперед, затем отскочил назад. «Боже мой! Что же это! — думал Борис Николаев. — Что значит эта чертовщина? Живы ли наши товарищи? Не души ли погибших пугают нас?»
Чудовищная пляска теней в облаках продолжалась. Мореходцы «Лисицы» молча наблюдали таинственное явление. Резкий порыв ветра рванул парус. Коч качнулся. Призрачные кочи стали растягиваться, извиваясь змеями, стали сливаться с зеленоватым; фоном.
— Пропали! — воскликнул, протирая глаза, Осколков.
— Дьявол над нами потешался.
— Пойдем в ту сторону, где было видение, — решил Николаев. — Может быть, и встретим кочи.
В самом деле, скоро, теперь уж не в облаках, а на море показался «Рыбий зуб». Показались и «Медведь» с «Бобром». Это были уже не призрачные, а настоящие кочи. Все четыре судна сблизились.
— Ты ли это, Семен Иваныч? — не помня себя от радости, прокричал Николаев.
— Вы ли это, робятушки? — не менее взволнованно отозвался Дежнев.
— Ты же нам призраком в облаках показался!
— Марево это, робятки, шутки шутит. Бывает это в море. Бояться нечего.
— Несчастье с «Соболем». Глядите! — Попов поднял над бортом выловленный в море обломок. — Погибли товарищи…
— Нет и «Сохатого»…
— Вижу, разбился «Соболь», — сокрушенно произнес Дежнев. — Но погибли али нет товарищи, не ведомо. Пойдем их искать. Держаться всем вместе. Пойдем на полдень, к берегу.
Несколько дней Дежнев медленно двигался к западу, упорно и безрезультатно осматривая берега. Он пытался найти хоть кого-нибудь из ватаг «Соболя» и «Сохатого». Иногда, высаживаясь на берег, мореходцы находили следы недавних стоянок чукчей. Но ни одной яранги на берегу не было.
Однажды утром рулевой Михайла Захаров прокричал:
— Нос Эрри виден!
Дежнев долго всматривался в черный массив знакомого носа. Затем он повернулся в сторону берега. Там, в извилистой трещине, блестела речка.
— Федя! — крикнул Дежнев Попову. — Проведай-ко ты с Ерофеем ту речку. Далеко от моря не уходите. Я же тем временем пройду с Борисом версты на две, на три подальше.
— Слышу, — ответил Попов. — К самому носу, думается, идти нет надобности. Мезенец с Пустоозерцем не дальше сих мест потерялись.
«Рыбий зуб» с «Лисицей» ушли к западу. «Медведь» и «Бобер» бросили якоря возле устья речки.
Ясень[83]. Кучевые облака таяли, освещаемые солнцем. Лишь у самого горизонта виднелись остатки синевиц[84]. Лазоревые волны, догоняя друг друга, бежали к берегу. Птичьи голоса оживляли день, казавшийся спокойным и радостным. Наблюдая за спуском карбаса, Попов провожал глазами стаи быстрых люриков, проносившихся с возбужденным стрекотанием. Радостно улыбаясь, Кивиль оглядывалась на кайр, пронзительно кричавших и неуклюже махавших короткими крыльями. Забавляли ее и юркие чайки-моевки, кружившиеся вокруг кочей. Кивиль кидала им кусочки сушеной рыбы. Чайки стремительно бросались за подачкой и, крича, дрались из-за кусков.
Попов готовился спуститься в карбас, когда Кивиль взяла его за руку и сказала:
— Возьми меня, Федя.
Минутой позже они уже отвалили от коча, сопровождаемые Дмитрием Вятчаниным и Удимой. Попов правил кормовым веслом. Болтая рукой в воде, Кивиль следила за лебедями, летевшими под облаком.
Карбас пристал к берегу. Подошел и карбас кормщика «Бобра», Ерофея Агафонова. Мореходцы высаживались в куяках и шлемах, вооруженные пищалями и саблями.
Агафонов, плотный и мускулистый, неторопливо вышел на берег. Ему было лет тридцать пять. Черная, подстриженная усеченным конусом борода придавала его лицу что-то татарское. Отец Ерофея, стрелецкий десятник Степан Агафонов, служил в Москве. Он неохотно отпустил сына в далекую Сибирь. Но жажда приключений помогла Ерофею победить отца.
— Красавица хочет поохотиться, — снисходительно улыбаясь, проговорил Агафонов, указывая глазами на лук Кивили.
Попов слегка улыбнулся.
— Ну, что же, Ерофей, поднимемся, пожалуй, повыше да глянем оттуда на берег.
Двое спутников Агафонова остались сторожить карбасы. Мореходцы стали пробираться по кочкам болотистого берега к глинистому косогору. Они забрались по нему на равнину, расположенную на две-три сажени выше уровня океана.
Поднявшись, Кивиль вскричала от радости: чудный коричнево-зеленый ковер из мха и трав расстилался у ее ног. Он был украшен разноцветными цветочными узорами. Голубели пятна незабудок, синели колокольчики; белели цветы морошки; местами красовались скопления желто-белых маков.
Пока Кивиль собирала цветы, мужчины оглядывали тундру. Волнистая, она понемногу поднималась, подходя к горной цепи. Справа тундру прорезало глубокое, извилистое русло речки. Бежавшая между узких и высоких берегов, речка виднелась лишь на поворотах. Левее поднимался холм. На его голой вершине, саженях в пятидесяти от мореходцев, белели неподвижные фигуры нескольких сов-белянок.
— Кивиль! Вон тебе дичь! — Попов указал на белоснежных хищниц.
Кивиль вскочила и выдернула стрелу из колчана. Мягким, кошачьим шагом она направилась к совам. Однако совы сейчас же поднялись и, тяжело махая крыльями, улетели. Даже невозмутимый Агафонов и тот удивился их зоркости:
— Вот так совы! Эти белянки и днем видят, как ночью.
Мореходцы осмотрели две-три версты берега. Признаков высадки Игнатьева и Пустоозерца не было.
… День склонялся к вечеру. Показались «Рыбий зуб» и «Лисица». Они быстро подходили, подгоняемые попутным ветром.
— Что-то все молчат, — проговорил Попов, всматриваясь в кочи. — Уж не случилось ли чего худого?
В молчанье на «Рыбьем зубе» спустили парус. На «Медведе» и «Бобре» почуяли недоброе. Дежнев подошел к борту.
— Не нашли? — нетерпеливо закричал Попов.
— Людей не нашли. Мачту лишь выловили, — отозвался Дежнев. — Погибли, видно, товарищи…
Люди обнажили головы.
— Тяжела утрата, — сказал Дежнев. — Но ни стоять на месте, ни вернутся не можем. Стоять будем — всем погибель. Вернемся ни с чем — срам будет: товарищи погибли, а мы, живые, дела не сделали. Одна дорога у нас: вперед!
— Вперед! — закричали мореходцы на всех кочах.
— Всем держаться у меня на виду, — продолжал Дежнев. — Без моего приказа на берег не сходить. Катай якоря![85]
Солнце спряталось за грядами синевиц у северо-западного горизонта. Вечернее небо окрасилось багрянцем. Сняв шапку и прислонясь к мачте, Попов смотрел вдаль. Его брови нахмурены, у губ легла горькая складка. Ветер трепал волосы приказчика, освежал высокий лоб. Глядя на красные блики зари, прыгавшие по волнам, Попов мало-помалу успокоился. Складка меж бровями разгладилась, взор приобрел прежнюю ясность. Кивиль, издали наблюдавшая за ним, заметила эту перемену, подошла и взяла его за руку.
Край паруса, колеблемый ветром, гудел над головами Попова и Кивили. Волны глухо били в обшивку коча. Рассекая черные волны, коч резво бежал над мрачной пучиной океана.
19. Ледяные ворота
Заморозник — северо-восточный ветер — нагнал такую северуху[86], что мореходцы понадевали кухлянки и полушубки. Царила ясень. Ватаги всех четырех кочей Дежнева и анкудиновцы, несколько дней назад снова увязавшиеся за ними, — все толпились у бортов кочей, глядя на большие льдины, медленно раскачиваемые волнами океана. Сверкая белизною, облизываемые зелеными волнами, льдины наступали с полуношника. Ратники царства ночи, они двигались на отважных мореходцев, охватывая их справа и слева, заходя в тыл, отрезая от берега.
Появление льдов не было неожиданным: набели — отсветы на небе — накануне предупредили мореходцев.
— Льдина еще за морем, а набель в небе уж знатна, — говорил Степан Сидоров.
С серьезными лицами смотрели дежневцы на льдины. Каждый знал, — силен наступающий враг, близка битва на жизнь и смерть. Едва ли в этот час не почуяли мореходцы, что многим из них доведется вдоволь наглотаться рассолу.
Настороженными ушами каждый слушал новые звуки, прорывавшиеся сквозь шум волн: издали, с полуношника, доносился низкий гул, словно гром, глухое ворчание, треск, хруст. Приглушенные вначале, эти звуки росли, и вот тяжелый грохот потряс воздух и прокатился к западу.
— Что это? Гром? — встревоженно спросил Бессон Астафьев.
Дежнев спокойно глянул в его широко открытые глаза.
— Это лед.
— Лед? Какой грохот!
— Что твои пушки… — произнес Афанасий Андреев.
«Эх, слабы мои кораблики!» — думал Дежнев.
— Михайла! — крикнул он рулевому. — Прими к берегу!
Громоподобный гул ломавшихся ледяных полей перекатывался по горизонту.
Кормщик «Лисицы» Борис Николаев то осматривал скопление льдов у берега, то — льды, приближавшиеся с севера. Его густые брови были слегка нахмурены.
С «Рыбьего зуба» донесся крик. Сидорка, вооруженный махавкой, на которой болталось мочало, отмахивал приказание передовщика[87].
— Идти на гребках! — явственно донеслось с «Бобра».
Николаев повторил приказание. Люди засуетились. Весла вымахнули у бортов коча.
«Дежнев хочет идти быстрее, — думал Николаев. — Опасается… Может затереть, пожалуй…»
— Что-то на «Бобре» не сели за весла, — заметил Осколков, по привычке моргая левым глазом.
Двигаясь парусом и греблей, «Лисица» нагнала «Бобра». На нем был виден один Агафонов, стоявший на мостике у руля. Его черная борода блестела на солнце. С коча слышался стук молотков.
— Ерофей! Что у тебя? — крикнул Николаев.
— Вода во всех заборницах! — ответил Агафонов. — Конопатим!
— Помочь?
— Справлюсь!
— От-ста-нешь!
— До-го-ню!
«Лисица» обошла «Бобра» и последовала за «Медведем». Николаев, оглядываясь на «Бобра», видел плотную фигуру Ерофея Агафонова, спокойно стоявшего у руля. Агафонов покачивал головой, как бы разговаривая сам с собою.
— Трави, на парусе! — крикнул вдруг рулевой «Рыбьего зуба» Захаров, круто поворачивая руль.
Фомка заторопился, вытравливая снасть. Отданный парус захлопал. Коч накренился, поворачиваясь, и едва избежал столкновения со льдиной.
— Роняй парус на плотик! — приказал Дежнев. — Пойдем на гребках. Эй! На «Медведе»! Передать дальше: не отставать!
Все крупнее встречались льдины — обломки старого торосистого ледяного поля. Там вертикальные, здесь наклонные, торосы качались вокруг кочей, подобные зубам исполинского чудовища. Океан оскалил свои двухсаженные зубы, угрожая людям. Сталкиваясь между собой, они лязгали и скрежетали, угрожая дерзким мореходцам. Но люди, лавируя, отталкиваясь от торосов шестами, заставляли кочи проскальзывать меж льдинами.
— Берег в полверсте, — сообщил Афанасий Андреев, — но ближе не подойти.
Он вопросительно глянул на Дежнева.
— Будем идти на восток, — ответил Дежнев.
Андреев недоуменно смотрел на него.
— Глянь-ко вперед. На востоке небо темнее. Видишь? — пояснил Дежнев, указывая в направлении хода коча. — То знак — там вода.
— Дай бог…
— Уж дядя Семен знает… — убежденно проговорил Иван Зырянин.
Простодушное лицо Зырянина не выражало никаких сомнений. Он греб так же спокойно и старательно, как будто был на рыбалке на Унже-реке. Между тем проходы меж льдинами становились теснее. Мореходцы пробирались, отталкиваясь от льдин шестами и веслами.
— Мешает эта льдина, — процедил сквозь зубы Захаров, — не вижу впереди…
— А мы ее обойдем. Навались, мил человек, навались, — приговаривал Фомка, упираясь в багор всем телом.
Наконец «Рыбий зуб» обогнул льдину, превышавшую площадью все четыре коча вместе взятые. Большое, подобное озеру, разводье открылось перед глазами людей. Столпившиеся со всех сторон льды казались его заснеженными берегами. Искажаясь, их отражения качались в зеленой воде.
— Впереди пройма! — радостно закричал Захаров.
И точно: впереди, меж двумя огромными льдинами, образовавшими подобие ворот, виднелся узкий, слегка извилистый проход. Справа от него, на полверсты до самого берега, простиралось беспорядочное нагромождение рубца — мелкого битого льда. Слева неподвижно высились двух-трехсаженные льдины, удерживавшие напор льдов, подошедших с моря.