Сев в машину, Микоян погрузился в размышления. По большому счёту он и не ждал от Сталина другой реакции – Хозяин не проносил мимо рта промахи приближённых.
«Сегодня в моё досье ляжет страничка с информацией, которая в нужный день, станет хорошим довеском ко всему остальному, что Иосиф наковырял на меня за эти годы. Только вот когда наступит этот "нужный для Него день"»? – грустно подумал Анастас Микоян.
* * *
Оставшись один, Сталин соединился с Берией, подстерегавшим звонок в своём кремлёвском кабинете. Лаврентий Павлович прекрасно понимал причину, по которой Микоян выклянчал у Хозяина аудиенцию, и с нетерпением ожидал реакции последнего на челобитную хитрого армянина.
– Что у тебя есть по делу убийства Уманской? – спросил Верховный.
– Иосиф, НКГБ подготовило план следственных мероприятий. Я его просмотрел и считаю дельным. План уже находится среди материалов, которые завтра лягут к тебе на стол, но если хочешь, могу доставить его немедленно.
– Пожара нет. Передашь с другими бумагами. Пока я не посмотрю, вы ничего не предпринимайте, но информацию собирайте.
Закончив разговор, Сталин вызвал Поскрёбышева и распорядился проследить, как Меркулов станет вести следствие:
– Мы порекомендовали опираться на УПК. Если со стороны НКГБ будут нарушения, немедленно доложи. У тебя хватит возможностей получать полноценную и объективную информацию с площади Дзержинского по своим каналам? – заканчивая инструктаж, спросил Сталин.
– Непременно, Иосиф Виссарионыч. Всегда хватало, а чего ж теперь не должно хватить?!
– Хорошо. Готовь выезд на Ближнюю.
8
Измотанный и опустошённый тремя почти бессонными ночами Кирпичников ехал на дачу в Барвиху. Напряжение держало его в течение всего совещания в ГКО – ведь обстановку, связанную с выпуском артиллерийского, миномётного и стрелкового оружия для летней кампании, докладывали курируемые Кирпичниковым оборонные наркомы Устинов и Горемыкин. Ряд точных и конкретных вопросов, заданных Хозяином, дали понять, как хорошо Сталин знал ситуацию и какое огромное значение придавал бесперебойному, постоянно наращиваемому выпуску вооружений, включая и освоение новейших систем. Несколько раз он обращался за комментариями к Берии и к Кирпичникову. Семь потов сошло с Петра Ивановича, пока ему не стало ясно, что в целом Вождь удовлетворён.
«Конечно, устал чертовски, – подумал замчлена ГКО. – Но разве можно сравнить сегодняшнюю ситуацию с той, что была в начале войны?… Сейчас вся промышленность работает на полных оборотах. Производственные мощности уже значительно превосходят предвоенные. А сколько новых видов оружия освоено. Полным ходом идут поставки по «ленд?лизу», что тоже серьёзно помогает затыкать дыры. Естественно, спрос со стороны Лаврентия Павловича по?прежнему колоссален – он своими заданиями не дает расслабиться ни на минуту. И сам труд всё также занимает до 18 часов в сутки. Но характер работы по сравнению с первыми месяцами войны очень сильно изменился. Сегодня на мне уже в основном лишь контроль оборонных наркоматов. То ли дело в 41?м»…
И Кирпичников окунулся воспоминаниями в чудовищные по напряжению месяцы после начала войны.
* * *
Тогда, после шока первых дней безостановочного отступления, Сталин замкнул на себе руководство фронтом, с непривычки безуспешно пытаясь скоординировать действия вооружённых сил. Но он же неусыпно руководил и Государственным Комитетом Обороны. В ГКО Вождь поручил Берии, Микояну, Вознесенскому и Кагановичу осуществить эвакуацию всех жизненно важных производств в отдалённые районы страны с последующим разворачиванием и наращиванием их в местах эвакуации. Не хватало оружия и боеприпасов. Людьми, которым предстояло с этим оружием встать на пути немецких армий, Сталин располагал в достатке.
В этой четвёрке Микоян и Вознесенский определяли список заводов, подпадавших под эвакуацию, подбирали точки их дислокации на новых местах и рассчитывали потребное количество технических средств и рабочей силы; Каганович отвечал за бесперебойное обеспечение потребностей страны в транспорте, а Берия руководил строительством. Этим Сталин отдавал должное Лаврентию Павловичу как, наверное, единственному тогда человеку, способному достичь цели, не считаясь ни с какими затратами и, в первую очередь, с человеческими жизнями. К тому же Берия был полновластным хозяином ГУЛАГа и всей его колоссальной индустрии, а для строительства оборонки на Востоке как раз и требовались миллионы рук заключённых.
Эвакуировались многие тысячи предприятий, и не только выпускавшие броню, сталь, чугун, порох, горючее и прочие составляющие вооружений, – огромное количество мирной продукции было не менее необходимо фронту. Практически за Волгой предстояло вновь построить всю промышленность страны, до начала войны располагавшуюся в западных районах России и на Украине.
Получив от Хозяина столь высокие полномочия, оберчекист начал с создания работоспособного, облечённого огромной властью аппарата. Не желая оголять производственное руководство ГУЛАГа, он – с согласия Сталина и Совнаркома – забрал у Вознесенского трёх заместителей председателя Госплана: Николая Борисова, Петра Кирпичникова и Василия Кузнецова, сделав их своими замами по вопросам вооружений, и поручив курировать и контролировать по линии ГКО разные оборонные отрасли. Впрочем, от должностей зампредов Госплана, от кабинетов со своими подчинёнными в Доме Совета народных комиссаров в Охотном ряду, от кремлёвских зарплат, продуктовых пайков и привилегий их никто не «освобождал».
Кирпичников стал отвечать за производство всех видов стрелкового оружия и артиллерии. В его руках сосредоточилась огромная власть контролёра, превышавшая порой власть курируемых им наркомов. Новая работа начала быстро оказывать влияние на характер Петра Ивановича. Нельзя сказать, что от природы он был внешне мягок. Этому мешали, хотя и очень красивый, но начальственный голос и обычно немного хмурое выражение лица. Да и время было не для сентиментальных людей. Однако внутренняя доброта и внешне скрытая мягкость всегда до тех пор угадывались в нём проницательными людьми.
После того как на сорокалетние плечи Петра Ивановича легла немереная ответственность, вкупе с немереными же полномочиями и властью, он на глазах становился в высшей степени жёстким и требовательным руководителем, не спускавшим любому прямому или косвенному подчинённому никакой небрежности и, тем паче, – ошибок. А как надо работать, он показывал собственным примером.
Любое руководство, под чьим началом трудился Пётр Иванович, быстро его замечало и продвигало. Этому способствовал характер Кирпичникова – он был настоящим трудоголиком, готовым отдавать порученному делу все силы. Но ещё он принадлежал к породе людей, раз и навсегда признавших существующий порядок, а признав его, не рассуждал, хороший тот или нет – просто жил в его рамках, порой не считаясь с юношескими идеалами.
Если и появлялись у Петра Ивановича сомнения в правильности действий руководства, он выжигал их в себе калёным железом, и жизнь постоянно подтверждала его правоту – он неуклонно продвигался вверх по служебной лестнице. Боготворя порядок, он просто не мог не быть беззаветно преданным порученному делу, тем более во время войны, когда, забыв об отдыхе и житейских радостях, оставляя на сон четыре?шесть часов в сутки, отдавал всего себя работе. Поэтому и требовать с других не стеснялся.
А то, что за труды праведные ему отмерили с барского стола кабинеты в Кремле, на Лубянке и в Госплане: самолёт и два служебных автомобиля; кремлёвские и чекистские спецпайки, – воспринималось Петром Ивановичем как само собой разумеющееся. Таков ведь был «порядок». Не им установленный, но его устраивавший. Всю чудовищность этого порядка Кирпичников мог бы оценить, когда бы сам попал под размол. Но высшая сила его до тех пор уберегала.
* * *
За воспоминаниями заместитель члена ГКО не заметил, как подъехал к даче. Отпустив водителя, он быстрыми шагами направился к стоявшему в глубине дому. Несмотря на поздний час там горели окна – главу дома ждали. Вскоре он уже сидел за столом и накладывал на тарелку закуску. Сестра жены, Зелда, стояла в проёме двери из столовой в кухню в ожидании, когда Пётр Иванович попросит супа. Евгения Даниловна заняла место напротив мужа, придвинув к себе стакан чая. Нарушая привычный ритуал, она вдруг сказала сестре:
– Остальное я подам сама. Иди спать. Уберёшь всё завтра.
– …Ну что у вас произошло? Почему Зелду спать отправила? – угрюмо спросил Кирпичников, когда супруги остались вдвоём.
– Петя, что произошло – не знаю. Но после самоубийства Шахурина на Феликсе лица нет. И сдаётся, что дело не только в его переживаниях по поводу гибели ребят. Что?то ещё одноклассников связывало. Я с Фелинькой пыталась поговорить. Старалась – помягче. Убеждала: если случилось что, нельзя этого скрывать – кроме нас кто станет помогать? Пустое… молчит.
– А что может быть хуже – двоих детей похоронили?
– Конечно, но сердце меня не обманывает. Господи, ну как же узнать?то?
– Он что, и сейчас такой?
– Да такой же… серьёзный и отрешённый.
– А тебе самой?то, что в голову приходит?
– Да в том и дело, что ничего. А сердце болит.
– Загадала ты загадку. Чутьё?то у тебя собачье… Хорошо, попробую завтра с ним поговорить.
– Ты только по?доброму, Петенька.
– А с чего я должен – не по?доброму?
– Нет, я не так выразилась. Просто ты таким грозным генералом стал, и тон у тебя в последнее время слишком жёсткий.
– Хорошо. Я учту.
Но разговор по душам не сложился, и виной тому не отец – все попытки разговорить Феликса наталкивались на односложные ответы, из которых выходило, что ничего другого, кроме смерти одноклассников, на парня не давило.
* * *
В НКГБ главным специалистом по политическим делам, отнесённым сталинскими законами к самым опасным уголовным преступлениям, был начальник следственной части по особо важным делам Влодзимирский. Когда выяснилось, что в деятельности погибшего Шахурина есть политический подтекст, решение бросить Льва Емельяновича на «передовую» обрело логическую завершённость. Получив задание, комиссар госбезопасности сначала не оценил всех подводных камней и начал с привычного плана мероприятий, естественно, начинавшегося с ареста и изоляции друг от друга подозреваемых, сразу же названных «обвиняемыми». Ознакомив с планом руководителя, Влодзимирский не сомневался, что команда арестовать школьников последует незамедлительно, а в ответ пришло непонятное и беспрецедентное указание товарища Сталина – обстоятельно всё выяснить, действуя строго в рамках УПК. Опытный чекист без радости понял, что попал в эпицентр сложной интриги.
Если учесть, что Влодзимирский успел в последние годы – за ненадобностью – основательно подзабыть этот самый УПК, то понятно, с каким настроением генерал приступил к порученному делу. Для начала он потратил несколько минут на поиск пресловутого Кодекса в своём кабинете и, не найдя, заставил секретаря добыть книгу в хозуправлении. Из УПК следовало, что предъявлять тем, кого он с лёгкостью назвал обвиняемыми, в сущности, пока было нечего – изъятых материалов явно не хватало. Оставалось уповать на царицу доказательств – признание подследственных. Но кто же сознается в антисоветских намерениях, если не бить, а кормить и давать спать по ночам?
Хочешь не хочешь, а начследу пришлось думать, анализировать и считать – то есть заниматься тем, от чего он почти отвык, опять же за ненадобностью. Устоявшаяся практика предназначала эту работу арестованным – после нескольких хороших зуботычин их фантазия активизировалась, и они придумывали собственные преступления, которые оставалось лишь зафиксировать на бумаге и передать в ОСО – Особое Совещание – широко внедрённый внесудебный орган, заменявший громоздкий и неповоротливый суд с адвокатами, свидетелями, апелляциями, кассациями и прочими рудиментами. В ОСО было много проще и экономней – оно состояло всего из трёх функционеров: чекиста, партработника и прокурора, которым и доверяли право решать судьбу того или иного «врага народа», вплоть до расстрела.
Необходимость исключить обвинение Вано в халатности при передаче оружия третьему лицу – по бытовой статье сын члена Политбюро был неподсуден – сильно мешала начследу. Лишившись столь мощного аргумента, в любом другом деле автоматически приобретавшего статус решающего, Влодзимирский не получил никакой компенсации. Не считать же таковой возможность использовать оплошность Вани впоследствии, когда «наверху» посчитают, что пришло время заваливать самого Микояна.
Правда, начслед попробовал сопротивляться и на следующий день ещё раз обратился к Меркулову с челобитной по поводу «вальтера». Он утверждал, что можно трактовать его передачу Шахурину как реальный акт вооружения тайной организации. Услышав оригинальную версию, нарком задумался и, видимо, проникся идеей. По крайней мере глаза у него на миг заискрились. Но, подумав, он с сожалением отверг предложение – совсем не стыковалось, что, например, сегодня Ваня вооружил организацию с целью свержения советской власти, а назавтра пистолет использовали для бытового преступления, приведшего к обезглавливанию организации.
Однако Влодзимирский был совсем неглупым человеком. Когда жизнь заставила, его мозги послушно зашевелились. В добытых бумагах имелись протоколы «тайной организации» и пикантный дневник её погибшего руководителя. И если дневник играл для следствия больше информативную роль, то протоколы оказались реальным фактическим материалом – ниточкой, потянув за которую можно попробовать размотать клубок хорошо законспирированной в недрах 175?й школы антигосударственной группировки.
Для того чтобы эта группировка материализовалась, Влодзимирскому, Сазыкину и Румянцеву предстояло сделать большую и сложную работу. По восходящей степени значимости полученных результатов она заключалась в следующем.
Требовалось найти свидетелей и получить от них показания, со ссылками на конкретные факты, из коих бы следовало, что члены «тайной организации» – как минимум, антисоветски настроены, а как максимум – что?то замышляли против родной власти. Учитывая широкий круг информаторов, существовавший в среде, окружавшей «Четвёртую Империю», эта задача казалась вполне осуществимой.
Также предстояло добиться, чтобы сами участники сознались в антисоветских мыслях, которые могли выражаться и в преклонении перед фашистской атрибутикой; и в желании иметь собственную организацию, отдельную от советской власти; и в намерении со временем проникнуть в руководящие органы страны, чтобы изменить существующий строй. Хотя изобличающие школьников протоколы не подписали оставшиеся в живых, Влодзимирский надеялся, что Шахурин всё?таки согласовал их с «подчинёнными» и не довёл дело до конца лишь по техническим причинам. В этом случае семь детей не смогли бы одинаково соврать, и на очных ставках следствие без труда получило бы нужные признания.
А главная удача выпадала на долю чекистов, выясни они, что действия школьников направлял или знал о них кто?то из взрослых. Тогда бы задание товарища Сталина, в основном по этой причине потребовавшего провести тщательное расследование, было бы выполнено с блеском.
Очень важным представлялось понять, почему Вождь поставил перед НКГБ столь жёсткие рамки – это делалось явно неспроста. Узнав причину, Влодзимирский надеялся, маневрируя, попытаться изменить мнение Хозяина и добиться стандартных условий, при которых дело победно завершится после первых же щелчков по лбам маменькиных сыночков.
Следствие между тем продолжалось. Его никто не останавливал. Не получив сверху специального указания?разрешения на допросы и аресты обвиняемых, а также на допросы свидетелей из числа неприкасаемых, комиссар госбезопасности вынужденно действовал в тесных для него рамках тихого сбора предварительной информации и допросов свидетелей из простых: охраны, учителей, хозобслуги и прочих, естественно, с обязательствами о неразглашении.
К нему также поступала информация от служб, занимавшихся прослушиванием бесед в окружении обвиняемых. К сожалению, содержание разговора друзей в Нескучном саду оставалось пока неизвестным, но мало?помалу общая картина событий переставала быть тайной. Без радости начслед понял, что на имеющемся материале громкое дело, на которое он так надеялся, заполучив в свои руки папку с документами «Четвёртой Империи», с наскока не получится.