— Так вы начинаете? — Данилов давно понял, что в подобных ситуациях лучше всего отвечать вопросом на вопрос.
Гавреченков молча взял поданный операционной сестрой скальпель и одним движением сделал надрез на тугом выпуклом животе пациентки. Ассистент – врач Федоренко – отерла салфеткой заструившуюся кровь. С Федоренко у Гавреченкова, как утверждали местные сплетники, был настоящий служебный роман – длинный, тянувшийся с первых дней прихода Емели в роддом, то угасающий, то разгорающийся снова, и совершенно безопасный для обоих. У Гавреченкова была жена и дети, Федоренко, приехавшая в Москву из Омска, жила одна.
Пока хирурги добирались до ребенка, Данилов с медсестрой-анестезистом делали свое дело: обеспечивали стабильность состояния пациентки, контролировали показатели, которые записывала сестра, и попутно наблюдали за операцией… Все шло как надо: сердце билось ритмично, давление держалось в безопасных пределах, дыхание было ровным и глубоким, кровозамещающий раствор капал из укрепленного на подставке флакона в катетер. Частота сердечных сокращений отражалась на экране монитора, к которому была подключена пациентка. Артериальное давление измерялось автоматически каждые пять минут и тоже выводилось на монитор.
Во время наркоза медицинская сестра ведет анестезиологическую карту пациента, в которой регулярно фиксирует важные показатели – от частоты пульса до частоты дыхания. В анестезиологической карте отражаются все этапы анестезии и операции, указываются дозы препаратов и делаются записи обо всех осложнениях. Этот подробный отчет после операции вклеивается в историю болезни.
— Черт бы тебя побрал! — ни с того ни с сего рявкнул на свою ассистентку Гавреченков. — Дура косорукая!
— Да я ничего… — попыталась оправдаться Федоренко. — Я же…
— Вот именно – что ты! Сто раз говорил – не мешай!
— Что случилось? — не любопытствуя, а по обязанности спросил Данилов: анестезиолог должен быть в курсе происходящего, чтобы своевременно принимать необходимые меры. Угрожающая кровопотеря, удлинение времени операции, да мало ли что…
— Мочевой пузырь повредил… — буркнул Гавреченков. — Слегка… Суются тут под руку.
Иногда при кесаревом сечении это бывает, но в основном – при повторных операциях, когда пузырь оказывается спаянным с маткой. Судя по тому, что эта операция была у пациентки первой, Емеля попросту был небрежен.
На ушивание разреза на стенке мочевого пузыря ушло две минуты. Хорошо, что пузырь был пуст – образующаяся моча сразу же стекала в мочеприемник по катетеру, который медсестра поставила пациентке перед операцией.
Ликвидировав оплошность, Гавреченков заметно повеселел и даже принялся напевать свое любимое:
Girl, you’ll he a woman soon
I love you so much, can’t count all the ways
I’d die for you girl, and all they can say is
He’s not your kind.
Произношение у Алексея Емельяновича было так себе, но пел он хорошо, с чувством и не фальшивя.
Данилов вообще замечал, что утверждение, ставшее широко известным с подачи писателя Гашека: «Wo man singt, da leg’dich sicher nieder, bose Leute haben keine Lider!» («Где поют – ложись и спи спокойно: кто поет, тот человек достойный»), абсолютно ложно. Ему не раз приходилось встречать совершенно недостойных людей, обладавших недурственными вокальными способностями и любивших петь.
— Сейчас мы достанем нашего младенца, и все! — бодро доложил собравшимся Гавреченков, расширяя пальцами края разреза, в который тут же вылез напряженный плодный пузырь.
Данилов, суеверный, как многие его коллеги, повертел головой в поисках чего-нибудь деревянного, по чему можно было бы постучать, но кругом были только металл и пластик. Он сдержал желание постучать по Емелиной голове, а сплевывать через левое плечо, будучи в стерильной марлевой повязке, было еще неуместней. Так и пришлось обойтись без магического ритуала.
И зря.
— Корова!
Федоренко на секунду замешкалась – и Емеля тут же ее обласкал. На этот раз доктор даже не попыталась оправдаться.
Вскоре новорожденный, больше похожий на комочек мяса, чем на маленького человека, перекочевал на стол к неонатологу, где и закричал отчаянно, оповещая мир о своем явлении.
— Можешь не напрягаться – мамка все равно спит, — сказала ему заведующая отделением новорожденных, которой пришлось подменить на операции одну из заболевших подчиненных. — Давай-ка взвесимся…
— Эргометрин мне! Проснитесь – конец уж скоро! — потребовал Гавреченков.
Эргометрин ускоряет сокращение матки, снижая риск кровотечения. Очень важная мера, ведь кровотечение из растянутой и не желающей сокращаться матки очень часто приводит к смерти пациентки. Это не фонтанчик крови из артерии, которую можно быстро пережать или перевязать. Это поток крови, изливающейся из множества сосудов. Операционная рана превращается в кровавое озеро. Спасение одно: экстренное удаление матки. Немедленное. Счет идет на секунды. Гавреченков, потянув за пуповину одной рукой и помогая себе другой, попытался отделить плаценту. Обычно это удавалось легко, но сегодня плацента никак не желала отделяться. Гавреченков вооружился кюреткой и с ее помощью добился своего, но радоваться было рано: освобожденный участок обильно кровоточил.
— Вот сучье вымя! — взревел Гавреченков. — Попали так попали!
По интенсивности кровотечения и студенту пятого курса было бы понятно, что эту рану не ушить, не прижечь лазером, не заткнуть салфеткой. Нужно было удалять матку.
Так случается – планировали сделать одну операцию, а получили две. Ничья вина – слепой случай, пакостное стечение обстоятельств. Данилов порадовался тому, что пациентка спит медикаментозным сном и ничего не знает. Недолгая и корыстная радость сменилась сочувствием к женщине, которая не сможет больше никого родить, а потом стало не до чувств. Усложненная и удлиненная операция легла на анестезиолога не менее тяжким бременем, чем на хирурга.
Вначале у оперируемой, несмотря на предпринятые Даниловым превентивные меры, вдруг резко упало давление.
Затем внезапно стало нерегулярным дыхание.
Под конец операции, когда в подставленный операционной сестрой таз шлепнулась огромная окровавленная матка, на мониторе пошли экстрасистолы (внеочередные по отношению к нормальному ритму сердца сокращения сердечной мышцы). Не слишком частые – от пяти до девяти в минуту, — но тем не менее заставляющие насторожиться. Данилов мысленно проклял все на свете, пытаясь понять причину их появления: его действия не могли привести к этому. Скорее всего, у пациентки были какие-то скрытые проблемы с сердцем. Отметив в уме, что после операции надо не забыть пригласить кардиолога на консультацию, Данилов купировал экстрасистолию. На «скорой» приходилось решать проблемы и посложнее, правда, не в момент операции; одна инъекция – и внеочередные сокращения исчезли.
Налепив клейкую повязку на аккуратно ушитый разрез, Гавреченков отошел от стола и замер, ожидая, пока операционная сестра развяжет завязки его халата.
— Всем спасибо!
Азы вежливости в роддоме соблюдали все, даже записные хамы. Правда, заведующий ОПБ произносил слова благодарности как проклятие.
— Я через полчаса загляну к вам, Владимир Александрович, — сказала Данилову Федоренко.
Прооперированная была то ли ее одноклассницей, то ли соседкой – Данилов в подобные нюансы никогда не вникал, предпочитая не делить пациенток на «чьих-то» и «ничьих».
— Какой смысл? — пожал плечами Данилов, решив, что Федоренко хочет сообщить своей подопечной о произошедшем в ходе операции. — Через полчаса она вряд ли придет в себя настолько, чтобы все осознать. Я приглашу вас, когда будет можно.
— Владимир Александрович, у меня есть разговор к вам, — сделав ударение на последнем слове, сказала Федоренко.
— Ко мне? — Данилов был искренне удивлен. — Какой, Татьяна Викторовна?
— Приватный, — ушла от ответа собеседница. — Так я зайду?
— Через час, — ответил Данилов. — Пока переведем, пока документацию оформлю.
— Хорошо, пусть будет через час. Только вы не уйдете к тому времени?
— Я сегодня дежурю.
— Вот и прекрасно.
Федоренко с полминуты постояла около пациентки, пока еще лежавшей на столе, и вышла из операционной. Даже бесформенная хирургическая пижама не могла скрыть прелести ее фигуры.
Глава четвертая
ВПОЛНЕ ПРИСТОЙНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Федоренко появилась в ординаторской ровно через час – минута в минуту. Данилов отдыхал: играл в го на смартфоне. Голова работала плохо, и проклятый компьютерный интеллект выигрывал, тесня Данилова на всех направлениях.
Как удачно я зашла – вы ничем не заняты, — порадовалась гостья.
Данилов думал по-другому, но ничего не сказал: сам же просил прийти через час.
Федоренко прошлась по ординаторской, разглядывая фотографии, которыми были увешаны стены. Анестезиологи называли эту экспозицию «нашим вернисажем»; тут было все: рабочие будни и домашние праздники, прогулки и пикники, традиционные фотоотчеты из туристических поездок и торжественно-примороженные снимки с различных конференций и семинаров.
— Что-то я вас здесь не вижу, — отметила Федоренко. — Или вы еще не успели вывесить свои фотографии на этой «стене почета»?
— Я не люблю фотографического эксгибиционизма, — сухо ответил Данилов.
Во взгляде его, устремленном на гостью, сквозило неприкрытое желание поскорее закончить разговор.
— Представьте себе – я тоже! — Гостья уселась на диван, выставив напоказ свои длинные ноги, которыми гордилась так, что хирургическую пижаму надевала только в родовой зал или операционную. Сейчас же на ней был кокетливо укороченный халат ослепительной белизны, не столько прикрывающий ноги, сколько подчеркивающий их длину.
Все остальное у Федоренко тоже было красивым, кроме разве что носа. Ему полагалось быть изящным и точеным, а он получился «утиным» – широким в основании и слегка загнутым кверху, «Хороша Танька, только клювом не вышла», — говорил эстет и похабник Вознесенский, обиженный тем, что Федоренко спала только со своим непосредственным начальником и не обращала внимания на заведующих другими отделениями. Впрочем, и заведующие не то чтобы стремились биться за прекрасную даму. Так, заведующий гинекологическим отделением, хоть и был весьма хорош собой, к коллегам противоположного пола относился сдержанно-равнодушно. Заведующий отделением обсервации был унылым занудой, из тех, в чьем присутствии немедленно скисает молоко. Вознесенский был толст и уже далеко не молод. Довольно перспективным кадром был Виталий Михайлович – доцент кафедры акушерства и гинекологии, — но тот предпочитал заводить романы со студентками. Студентки, по признанию самого Виталия Михайловича, были нетребовательными и «укладистыми», то есть легко укладывались в постель, почти ничего не ожидая взамен. А зачет, поставленный несмотря на прогулы, или завышенная на балл экзаменационная оценка были приятными бонусами.
— Ненавижу эту всеобщую пытку гостей фотографиями из домашней «коллекции», — продолжила она. — Засыпаю от скуки, все так однообразно – «это мы на тяже», «это мы на базаре», «это я выбираю украшения», «это мы в местном ресторане», «это наш номер»… Тоска! Некоторые даже на встречу в ресторане умудряются приносить чуть ли не по дюжине альбомов.
Данилов вежливо кивнул. «Что ей надо?» – подумал он, но подходящего ответа так и не нашел. Самым вероятным казалось предположение, что Федоренко вдруг захотела его соблазнить, но Данилов подумал, что для обольщения у гостьи слишком деловой тон и спокойный голос. И потом, секс в ординаторской, днем, когда вокруг – уйма народу? Лучше уж дождаться позднего вечера и уединиться в пустой палате…
— Вы уже освоились у нас? — Улыбка гостьи, выставлявшая напоказ зубы ослепительной белизны, напоминала рекламу зубной пасты.
— Да, вполне, — подтвердил Данилов.
— Нравится?
— Нравится.
— Владимир Александрович… — в ординаторскую заглянула старшая сестра отделения анестезиологии и реанимации. — Ладно, я потом…
Дверь закрылась так же резко, как и открылась.
— У нас хорошо, — покачала головой Федоренко. — Непыльно и сытно. Ведь это так важно, чтобы было сытно, особенно в наше непростое время…
Тема предстоящего разговора начала проясняться. Сытная жизнь, или Доходное место.
— Все времена непростые, — улыбнулся Данилов. — Простых не бывает.
— Ой, не скажите, — махнула рукой его собеседница. — Вот моя мама при социализме заведовала отделением в железнодорожной поликлинике. Ее уважали. Были связи, возможности, был почет. А что сейчас? Вечные дрязги, жалобы, скандалы и никакого уважения. Выгоды, соответственно, тоже никакой.
— Ваша мама еще работает?
— Нет, она давно на пенсии, но не теряет связи с родной поликлиникой. Как-никак почти всю жизнь на одним месте проработала. Да, а что это мы на «вы»? Как-то не по-свойски. Мы же коллеги и почти ровесники.
Улыбка, сопровождавшая эти слова, намекала на то, что Данилов, конечно, постарше.
— Можно и на «ты», — согласился Данилов. — Так действительно проще. Тогда уж можно и отчество отбросить, хватит и одного имени.
— Разумеется. Скрепим дружбу чашкой кофе? — снова улыбнулась гостья.
— У меня растворимый, — предупредил Данилов, вставая из-за стола.
— Тут у всех растворимый. Хозяйку кондратий хватит, если мы потребуем кофе-машину или поставим плитку с джезвой. Она и курить-то на пожарной лестнице не разрешает…
— Однако все курят. — Данилов глянул на чайник – не долить ли свежей воды? — и решил, что на две чашки точно хватит. — Тебе с сахаром?
— Нет, спасибо. Я не из-за фигуры, просто сахар меняет вкус напитка.
— Я тоже так считаю, — ответил Данилов. — Хотя на работе нередко пью чай и кофе с сахаром. Насыщаю организм глюкозой.
— Я бы тоже чем-нибудь насытилась. — Федоренко погладила себя по плоскому животу. — А то даже позавтракать сегодня не успела.
Пока вода закипала, Данилов выложил на ближний к дивану стол два пакета с печеньем – овсяным и курабье, — плитку шоколада и открытую упаковку пастилы. Размешав в кипятке по три полных, с верхом, ложки кофе, Данилов протянул одну чашку Татьяне, а другую утащил на свой стол.
— Вова, у меня к тебе предложение. — Федоренко шумно, чтобы не обжечься, отхлебнула из чашки и подмигнула Данилову. — Вполне пристойное – давай дружить.
От неожиданности Данилов чуть не поперхнулся. В последний раз он слышал «давай дружить» от женщины, вернее, девочки, то ли во втором, то ли в третьем классе. Впоследствии женщины предлагали ему много чего, но не дружбу.
— Давай, — согласился Данилов, удержав готовый сорваться с языка вопрос: «А что я с этого буду иметь?» Бескорыстную дружбу с Татьяной Федоренко представить было трудно.
— Прекрасно. — Гостья взглянула на настенные часы. — Ты конечно же в курсе, что у нас существует несколько группировок, можно даже сказать – кланов?
— Да я особо в это не вдавался, — честно признался Данилов. — Зачем оно мне?
Собственно говоря, кланов в роддоме было два – «платные» и «бесплатные». К «платным» относились врачи, акушерки и медсестры, участвующие в оказании договорных услуг населению. Их число не ограничивалось одними лишь сотрудниками коммерческого отделения, состоявшего из шести двухпалатных боксов. Определенный процент от полученных сумм шел в карман персоналу. Набегало прилично, поэтому от желающих работать с «контрактницами» (именно так на жаргоне называли платных пациенток) не было отбоя.
Но главный врач не каждого подпускала к «кормушке». Оценивался профессионализм, учитывались регалии (пациентки млели от слов «врач высшей категории»), и, кроме того, принималась во внимание вменяемость сотрудника, то есть его способность находить общий язык с пациентками и их родственниками и спокойно относиться к их выходкам, порой весьма диким.