— Вы сделали то, что я вас просил? — спросил Пауль, заходя в комнату, где работал Карл.
Карл оторвался от работы, посмотрел на вошедшего и ответил:
— Да, вот ваше письмо. От такого письма и немец заплачет.
Он передал Паулю фотографию письма, которое писал старик Гриншпан своему сыну. И тетрадный листок с новым письмом.
— Я все описал, как ты и просил, а может, даже и пострашней. Зачем вам это?
— Да начальство велело провести одну операцию: убрать одного придурка руками еврея, чтобы на нас не кричали, что мы уничтожаем инакомыслящих.
— Он что, такая большая шишка, что его исчезновение заметят?
— Нет, но он отсиживается в Париже. А этих лягушатников медом не корми, дай посплетничать.
— Ну, удачи тебе, — пожелал Карл.
— Спасибо.
Пауль аккуратно сложил письмо в папку, которая была у него в руках, и, махнув на прощанье Карлу рукой, вышел. У него впереди маячила приятная поездка в Париж.
Берлин, 17 октября 1938 года
Самолет сделал над Берлинским аэропортом два круга и медленно и тяжело начал заходить на посадку. Когда самолет остановился в конце взлетной полосы, и двигатели, чихнув еще пару раз напоследок, смолкли, дверь пассажирского салона распахнулась, и немецкий пилот скинул трап.
Из самолета один за другим, растерянно озираясь, вышли трое штатских. Со стороны аэровокзала к ним уже спешила, группа одетых в черную форму людей. Во главе группы шел высокий молодой и энергичный группенфюрер. Когда группа подошла к прибывшим, группенфюрер остановился, за ним тут же выстроилась вся его свита. Он вскинул руку в партийном приветствии и сказал:
— Рад приветствовать вас, господа, на земле Германии. Разрешите представиться: группенфюрер СС Рейнгард Гейдрих, начальник Службы безопасности. Мне приказано встретить вас и в полной безопасности доставить к фельдмаршалу, министру промышленности Герману Герингу. Ваш кортеж ожидает у входа в аэропорт. Следуйте за мной.
Гости, а это были члены правительства Словакии Дурчанский и Маха, а также лидер словацких немцев Франц Кармазин, последовали за группенфюрером. Перед входом в аэровокзал, действительно, стояло несколько представительных черных автомобилей. На крыльях первого, самого роскошного автомобиля были установлены маленькие флажки, с одной стороны нацистский, красный со свастикой в белом кружке, с другой — флажок, под которым словацкие сепаратисты боролись за свою независимость.
— Как видите, мы признаем вас за отдельную, самостоятельную нацию, — улыбнулся группенфюрер, — Думаю, у себя на родине вы не можете вот так свободно выступать под собственным флагом.
Гости одобрительно закивали. Подскочивший откуда-то эсэсовец услужливо открыл перед ними дверцу головного автомобиля, и гости начали усаживаться. Группенфюрер присоединился к ним.
— Мы внимательно следим за вашей борьбой за свободу, — говорил по дороге группенфюрер, — и готовы оказать вам в этом любую помощь. Сейчас вас по поручению фюрера примет фельдмаршал Геринг. Вы с ним обсудите положение дел и договоритесь о совместных действиях. Мы высоко ценим вашу любовь к свободе и стремление к независимости и приложили большие усилия, чтобы остановить захватнические посягательства Венгрии на вашу страну.
Гости, ничего не говоря, продолжали удовлетворенно кивать. Хотя они и сами часто вели такие же речи, из уст постороннего человека, да еще иностранца, являвшегося официальным лицом, это было очень непривычно. Сейчас они впервые почувствовали себя представителями своей страны, а не области, входящей в состав другой, более сильной державы.
Машины летели по широким улицам Берлина, которые повсюду были украшены флагами нацистской Германии и суверенной Словакии. Правительство Германии рассматривало приезд трех делегатов, как официальный визит дружественной державы.
Париж, 25 октября 1938 года
Это был выходной день, и Гершель встал довольно поздно. Он не спеша позавтракал и стал обдумывать, как бы получше провести день. Ему в голову периодически приходили мысли о беде родителей и об обещании Пауля дать ему возможность заработать, но, в основном, это не так уж и сильно влияло на его настроение. Сегодняшнюю погоду никак нельзя было назвать роскошной: еще со вчерашнего вечера зарядил мелкий дождик, поэтому о прогулке на природе не могло быть и речи. И только Гершель начал обдумывать другие варианты, как в дверь постучали. Он открыл и, к радостному удивлению, увидел Пауля.
— Привет, — улыбнулся Пауль.
— Привет, — поздоровался с ним Гершель. — Ты в тот раз так внезапно исчез, как и появился. А я думал, что ты мне уже на следующий день расскажешь что-нибудь о новой работе.
— Извини, Герши, — смутился Пауль, который никак не ожидал такой теплой встречи, — У меня ведь знаешь какая работа. У пожарников и то лучше: те хоть свое отдежурили и гуляют. А у меня шефу взбредет в голову мысль, и вперед. А кто вперед? Не он же, конечно! В общем, опять мне пришлось помотаться по Европе. Кстати, снова привез тебе письмо от родителей.
— Правда! — обрадовался Гершель, — Так давай же его сюда.
— На.
И Пауль передал Гершелю сложенный в несколько раз листок. Увидев удивленный взгляд приятеля, он сказал:
— У них там совсем труба. Даже не могли конверта найти. А я уж не стал сам перекладывать — какая разница.
Сердце у Гершеля екнуло в предчувствии дурных вестей. И это предчувствие оправдалось. Родители писали, что работают с утра до ночи и все равно перебиваются с хлеба на воду. Поляки очень недовольны появлением в их стране, которая и до этого не процветала, такого количества евреев. Уехать этим евреям не на что. Они согласны на любую работу за любые деньги. Поляки начали с ними обращаться не лучше, чем немцы. Часто прибегают и к рукоприкладству. Гершель чуть было ни расплакался в присутствии своего нового приятеля.
Гость заметил, как изменилось настроение хозяина.
— Пойдем куда-нибудь, пропустим по рюмочке, да поговорим, — предложил он.
Гершель сначала непонимающе посмотрел на него, потом кивнул и начал собираться.
Они зашли в бистро, которое было напротив дома Гершеля. В этот час дня оно еще было полупустым. Ребята выбрали угловой столик и заказали по рюмке коньяка.
— Ты видел родителей? — поинтересовался Гершель.
— А письмо-то что, я сам написал, что ли? — возмутился Пауль.
— Конечно, конечно, — закивал Гриншпан, — Расскажи мне о них.
Пауль махнул рукой.
— Да что там рассказывать. Живут как скоты. У нас, в Америке, так с неграми не обращаются на юге, хотя там их не больно-то жалуют. Да, их оттуда вытаскивать надо, и чем быстрее, тем лучше. Я, если бы с моими родителями так поступили, не знаю что бы сделал!
— Что я могу сделать, — вздохнул Гершель, — Вот заработаю денег и вывезу их оттуда. А кстати, как там твое предложение? Там еще можно что-нибудь заработать?
— Сейчас у меня есть к тебе другое, более интересное предложение, — почему-то понизил голос Пауль.
— Какое?
— Сначала давай начнем с прибылей. Если ты сделаешь то, что тебя попросят, то твоих родителей вывезут из Польши в Америку, уже как американских граждан. Тебе тоже, если захочешь, дадут американский паспорт и дадут возможность выехать туда же. К тому же еще и заплатят две тысячи долларов. С такими деньгами в кармане вы с отцом вполне сможете в Америке открыть собственное дело…
И без всякого перехода Пауль продолжил:
— Ты пойдешь в немецкое посольство и убьешь там одного чиновника. Работа не пыльная и всего-то на полчасика.
— Ты с ума сошел — меня повесят!..
— С чего бы? Ты опишешь, что немцы сделали с твоими родителями. Газетные писаки узнают правду и поднимут шумиху, требуя тебя оправдать. Еврейская община здесь, в Париже, даст тебе лучшего адвоката и назовет героем. Ты станешь знаменитостью в одну ночь. Конечно, немцы потребуют твоей выдачи, но французы не посмеют этого сделать. Зато французы вспомнят, что посольство — это германская территория, а значит, на территории Франции ты не совершал никакого преступления. Неделя-две мучений, и ты на свободе. Зато — что в финале!..
— А зачем надо убивать этого чиновника?
— Видишь ли, наша компания ведет торговлю с немцами. Но чтобы торговать там, надо всем дать взятку. Мы так и делали, но аппетит приходит во время еды. Он начал зарываться и надо предупредить остальных. Но об этом тебе не надо распространяться. Говори то, что я тебе сказали, и через неделю будешь на свободе.
— Не знаю, что и сказать. Я ведь и стрелять-то не умею.
— А что там уметь. Ты же стрелять в упор будешь.
— Мне надо подумать.
— Конечно. Только не тяни — а то они другого кого-нибудь найдут.
Пригород Берлина, 1 ноября 1938 года
Сегодня в небольшом ресторанчике, в котором Геббельс так любил устраивать свои деловые встречи, которые не хотел афишировать, собралось четыре человека. К привычной тройке примкнул Герман Геринг.
Когда дело дошло до делового разговора, Геббельс спросил:
— Как наши дела? Мы готовы достойно отметить годовщину Пивного путча?
— Вполне, — ответил Гиммлер, — Все отряды СС уже получили подробные инструкции. Все с нетерпением ждут заветного сигнала. Идея нашим отрядам очень понравилась.
— Может, вы меня посвятите в свои тайны, — поинтересовался Геринг.
— В канун юбилея один еврей убьет немца, — улыбнувшись, пояснил Геббельс, — Народ возмутится и выйдет на улицы громить евреев. Примерно как в Варфоломеевскую ночь. Вот и все.
— Какой еврей? Какого немца? — удивился Геринг.
— Еврей, как всегда, грязный, — засмеялся Гейдрих, — а немец такой, что этот еврей сэкономит нам целый залп комендантского взвода.
— Вы мне можете нормально объяснить, что вы задумали.
— Слушай, — вмешался Гиммлер. Он снял очки, достал носовой платок и начал, щурясь, протирать очки, — В Париже еврей убьет фон Рата. Фон Рат давно это заслужил: в гестапо на него столько материала, что полки ломятся. Доктор Геббельс, а я думаю, что и ты в этом нам поможешь, во время празднования разразитесь по этому поводу праведным гневом. Среди народа возникнут стихийные выступления, и немецкие патриоты пойдут громить евреев. Надо показать им, да и всему миру, что мы с ними церемониться не будем.
— Идея хорошая, — сразу же оценил ее Геринг. — Только вот надо это как-то организовать так, чтобы никто другой не пострадал.
— И не пострадает, — заверил Гиммлер, надевая очки. — Всем будут руководить мои ребята, конечно, не афишируя себя. Мы уже составили нужные инструкции. Все продумано. Нужно только суметь взвинтить народ. Ты умеешь выступать и можешь помочь нам в этом деле.
— Я согласен с вами в том, что эта мысль хороша, — продолжал сомневаться Геринг, — Но подумайте сами, если это будет действительно народный гнев, то его очень трудно будет удержать в нужных рамках.
— Да успокойся ты, — возразил Гиммлер, — Я же тебе уже сказал, что все будет под контролем. Выступлениями будут руководить мои ребята. Полиция будет в усиленном режиме следить за всем этим и пресекать всякую излишнюю самодеятельность.
— Но тогда она не даст проводить и погромы, — заметил Геринг.
— Почему не даст? Каждый патруль будет иметь список того, что можно, а что не надо пресекать. Все кругом поймут, что полиция тоже возмущена и поэтому не предпринимает никаких мер, но о своем долге помнит.
— Мудрёно, — покачал головой Геринг, который не любил многоходовые комбинации и как истинный воздушный гусар предпочитал рубить с плеча и не задумываясь.
— В общем, не забивай себе этим голову, — вмешался Геббельс. — Просто отрази это должным образом в своей речи.
— Хорошо, попробую, — согласился Геринг.
Париж, 7 ноября 1938 года
Гершель Гриншпан уже второй день болтался вокруг немецкого посольства. Правый карман его куртки оттягивал тяжелый револьвер марки «Смит-энд-Вессон». Этот револьвер принес ему Пауль Фогель, сказав, что в Америке все настоящие мужчины ходят с такими. Они с Паулем даже съездили в лес, где Гершель попробовал сделать несколько выстрелов. Во время поездки Пауль вспоминал все больше и больше жутких моментов из жизни родителей Гершеля и все радужней описывал жизнь в Америке. Он даже сказал, что завидует Гершелю, у которого скоро будет две тысячи долларов на открытие собственного дела.
И вот два дня молодой Гриншпан ходил кругами вокруг посольства, не смея зайти внутрь. Каждый раз, как он направлялся внутрь, его ноги становились ватными, а в животе откуда-то появлялся тяжелый камень.
Наконец Гершель собрал в кулак всю свою небольшую волю, поклялся сам себе, что сделает задуманное, зашел в небольшое кафе рядом с посольством, залпом выпил подряд две рюмки коньяка и когда коньяк начал давать о себе знать, направился к массивным дверям посольства, рядом с которыми постоянно стоял жандарм.
Когда Гершель подошел к двери, жандарм окинул его подозрительным взглядом и спросил:
— Вы куда, молодой человек?
Стараясь как можно сильнее подчеркнуть свой немецкий акцент, Гершель ответил:
— Мне нужен посол граф фон Вельчек, — и после небольшой паузы добавил: — По личному делу.
Жандарм пожал плечами и кивнул в сторону двери.
Когда Гершель оказался внутри посольства, то из-за стола, стоявшего у основания широкой мраморной лестницы, встал молодой человек в черной эсэсовской форме и, пристально вглядываясь в молодого Гриншпана, спросил на немецком:
— Что вам угодно?
— Я хочу видеть графа фон Вельчека, — на этот раз уже смелее на том же языке ответил Гершель.
— Граф занят, — последовал надменный ответ.
— А когда он освободится? — настаивал Гершель.
— По какому вопросу вы хотите с ним переговорить? — поинтересовался молодой охранник.
— Это мое личное дело, — резко ответил Гершель. Он начинал уже нервничать.
— Я должен знать, по какому делу вы пришли к графу, чтобы объяснить это секретарю, когда буду договариваться, чтобы граф вас принял, — спокойно и холодно пояснил эсэсовец.
Но тут, к несказанному счастью Гриншпана, на вершине лестницы появился тот, чью фотографию ему показывал Пауль. Это был третий секретарь немецкого посольства в Париже Эрнст фон Рат. Фон Рат, легко сбегая по лестнице, на ходу спросил:
— Что надо этому молодому человеку?
Не дожидаясь, пока ответит охранник, Гриншпан выпалил:
— Мне нужен граф фон Вельчек.
— По какому вопросу, может быть, я смогу вам помочь? — спросил фон Рат, останавливаясь как раз напротив молодого еврея.
И в этот момент Гриншпан начал стрелять, даже не вынув револьвер из кармана. Первая пуля попала фон Рату в живот, он согнулся, еще две пули ударили ему в грудь, четвертая попала третьему секретарю в шею.
К тому моменту, когда молодой эсэсовец пришел в себя и бросился на Гершеля, в посольство уже вбежал жандарм, который и обезоружил Гриншпана.
Через час Гершель Гриншпан, размазывая по щекам слезы, сбивчиво рассказывал комиссару полиции о том, как трудно быть евреем в Германии и Польше.
Берлин, 7 ноября 1938 года
Гейдрих собирался отправиться с инспекторским налетом на отдел криминальной полиции, возглавляемый группенфюрером Небе, когда у него на столе зазвонил телефон. Звонил гауптштурмфюрер, отвечающий за безопасность немецкого посольства в Париже. Сбивчивой скороговоркой он сообщил, что только что в помещении посольства был убит третий секретарь посольства Эрнст фон Рат. Преступник задержан французской жандармерией.
Гейдрих спокойно выслушал это сообщение и сказал:
— Передайте фон Вельчеку, чтобы он подготовил бумаги, требующие передачи этого бандита нам. Думаю, французское правосудие будет для него слишком мягким. И не забудьте понизить в звании дежурного охранника.
Гейдрих даже не стал класть трубку на рычаг, а просто ударил по рычагу рукой и попросил соединить его с Мюллером. Когда тот снял трубку, Гейдрих сказал:
— Генрих, фон Рат — мертв. Остановите все страховочные варианты.