— Да так… Ничего… Разговор у нас был с Игорем…
— Что было, то было, — улыбнулся Игорь. — Беседа протекала, так сказать, в атмосфере взаимопонимания и дружбы. Однако высокодоговаривающиеся стороны не пришли к соглашению.
— О чем? — встревоженно спросила Ирина.
— Куда путь держать…
Это уже было сказано Игорем всерьез. Крутов предлагал другу поехать с ним в Сибирь, на ударную комсомольскую стройку, где сооружается новый гигант нефтехимии: в Заполярье стройка закончилась, и вместе с большой группой друзей Игорь решил, как он выразился, «открывать Сибирь».
— Что же вам ответил Крымов? — настойчиво спрашивает Ирина у Крутова, спрашивает так, будто Сергея в комнате нет и разговор идет один на один.
— Дрогнул… Сперва отмолчался. Потом сказал: «Предложи ты мне эту стройку полгода назад, немедленно прилетел бы. А сейчас надо, говорит, подумать». Вот и думает. Чапай думает, — сказал он и усмехнулся…
— Вы зря, Игорь, иронизируете. Не собираюсь защищать Сергея, но такие вопросы наскоком не решаются. Даже в нашем прекрасном возрасте… Я не понимаю людей, играющих в романтику… Не понимаю мнимо «настоящих парней», на которых вдруг снисходит «романтический порыв». Они бросают институт, дом, невест, едут на Север, чтобы через год улететь оттуда. Их, видите ли, не поняли там, они, видите ли, не все продумали.
— Перестань, Ирина. Я прошу тебя, перестань… — Сергей поднялся с места. — Мы сами с Игорем разберемся.
— А мой голос в расчет не принимается? — И она осуждающе посмотрела на Сергея. — Вчера мы, кажется, говорили с тобой…
Сергей подошел к Ирине и, не стесняясь Крутова, обнял ее за плечи. Да, вчера они говорили о том, с чем связаны его сегодняшние раздумья, о том, что он не решился еще поведать и лучшему своему другу.
Вчера у них был разговор о будущем. Сергей спросил Ирину, станет ли она его женой. И Ирина ответила: да, она будет его женой, но не надо спешить.
— Не будь мальчишкой, Сережа. Можешь считать меня старомодной, но я не верю в легенду о рае в шалаше, о счастливой семейной жизни в студенческом общежитии. Мне еще год учиться, а тебе…
— Что мне? — прервал он Ирину. — Моя дорога ясная — крути, шофер, баранку.
— А мне она видится совсем другой. Ты подаешь заявление с просьбой восстановить тебя в институте. Борис разговаривал в деканате. Кое-кто из преподавателей считает, что в тебе талант экономиста и нельзя ему пропадать.
Они шли все по той же любимой Фрунзенской набережной. В пылу спора Сергей не замечал пронизывающего осеннего ветра, расстегнул куртку, снял шапку и размахивал руками, полагая, как всегда, что это и есть лучшая аргументация. Нет, Сергей не согласен с Ириной. Регистрироваться можно хоть завтра. Он будет работать, она учиться. А Ирина не соглашалась:
— Я знаю, к чему это в конце концов сведется. Мы сядем твоему дяде на шею. Мой отчим не в счет. Тебе известно мое отношение к нему и его — к тебе…
Сергей не сказал тогда Ирине о своей мечте — уехать в Сибирь вместе с ней: она может перевестись в Новосибирский университет или в Иркутский. Он побоялся даже в самой осторожной форме нарисовать ей такую перспективу.
А на следующий день он побоялся рассказать обо всем этом Крутову. Обделил его господь-бог характером!
«Мы сами с Игорем разберемся!..» Нет, не разобрались они. Так и не узнав все, что тревожит Сергея, Крутов покинул Москву.
…Прошло время, и Сергей вновь стал студентом, а Ирина защитила диплом. Любовь их выдержала все испытания. Ирина работала, Сергей учился, и казалось, что все развивается точно по плану, начертанному этой удивительно волевой девушкой. Но была в том плане одна трудная позиция — возвращение Сергея из рабочего коллектива в студенческий. И сопутствующие тому обстоятельства. Борис окончил вуз и уехал на Урал. Игорь — в Сибири, и письма от него стали приходить редко. Ирина работу совмещала с заочной аспирантурой, занималась с преподавателем английским языком. И все меньше и меньше времени удавалось ей урвать для Сергея. А свято место пусто не бывает. И теперь, пожалуй, в пору вспомнить прозорливость дяди: «Твой Владик притаился…»
Ирина рассвирепела, узнав, что Сергей стал опять встречаться с Владиком и даже был у него на холостяцкой пирушке — холостяцкой в том смысле, что собрались гости обоего пола, не обремененные семейными узами. Сергей клялся, что все произошло случайно. «Ты в этот вечер занималась английским, а Владик встретил меня в метро и буквально силой затащил к себе». Она поверила, успокоилась, но первая маленькая трещина в их отношениях так и не заросла. На душе у нее было горько, досадно: «Неужели все прахом пойдет?» А тут еще появился Глебов.
Однажды Ирина твердо решила, что напишет Игорю Крутову и попросит его… О чем? Чем может он помочь, находясь за тысячи километров? Советами издалека? Все это уже было.
И вдруг — приятное известие. Крутов на несколько дней прилетел в Москву. Сегодня вечером Сергей вместе с другом придет к Рубиным. Но застолье, да еще с участием Владика и Глебова, оказалось не лучшим местом для откровенных объяснений. А все остальные дни Игорь был в бегах, и они только один вечер смогли провести втроем у Сергея.
— Мы с тобой, Сережка, толком так и не поговорили. Как дела?
— Нормально…
— Я не понимаю суть этого модного слова. Или у тебя других нет?
Сергей сперва смутился, потом обозлился.
— Опять будешь учить меня уму-разуму… С меня Ирининых наставлений хватит. Сыт ими до начала следующего века. Я просил бы…
Но от зоркого глаза Игоря Сергей не смог скрыть свою душевную неустроенность. И Крутов повел разговор о Сибири, о стройке, об успешных своих хлопотах в ВЦСПС и министерстве — стадион начнут строить уже в этом году, — о сложностях человеческих взаимоотношений в трудовом коллективе. И вдруг совершенно неожиданно, обращаясь и к Ирине и к Сергею, спросил:
— А что это за деятели сидели за столом — Владик и Вася? Пыжились чего-то…
— Наши друзья, — ответил Сергей.
Ирина пожала плечами:
— Я бы их к своим друзьям не причислила.
— Почему?
— Спросите у Сергея… Молчишь?
И Ирина, словно из пулемета — сто слов в секунду, — выпалила все, что думала, все, что наболело, все, что уже однажды говорила Сергею о нем и о его дружках.
Сергею было стыдно перед Игорем. От ощущения собственной беспомощности он становился еще злее и наконец яростно закричал:
— Ты решила всю мою жизнь наизнанку вывернуть?
Игорь примиряюще обнял их и сказал:
— Мир и благоденствие дому сему… Никаких дебатов. Все выяснено, стороны поняли друг друга. Это тоже важно.
Он хотел улыбнуться. Но улыбка получилась кислая. Между бровями углубились резкие морщинки.
Уже прощаясь, Крутов вновь напомнил о своем давнем предложении:
— А что, если вам, друзья дорогие, перебазироваться все же в наши сибирские края? Вот здорово было бы. Что скажете?
Ответа не последовало.
На улицу они вышли вдвоем — Игорь и Ирина. Долго шли молча. И уже на остановке троллейбуса Ирина сказала:
— Хороший вы человек, Игорь…
— Это вы моему начальству сказали бы… Оно иного мнения…
Крутов весело рассмеялся и вскочил в подошедший троллейбус. Ирина помахала ему рукой и, низко опустив голову, пошла по безлюдной улице.
КОМАНДИРОВКА
— Вам все ясно, Никанор Михайлович? Два задания сразу — Крымов и Строков. Вылет сегодня ночью…
Михеев уже все знал о Сергее Крымове. Может, даже больше, чем требуется, больше, чем это известно Бутову, — есть у него впечатления от бесед с Ириной, от ее вскользь оброненных характеристик Крымова, столь же метких, сколь и противоречивых. Сегодня ночью он полетит в Сибирь, чтобы встретиться там с ним. Михееву наконец-то удалось установить, куда и при каких обстоятельствах улетел Сергей Крымов.
…В редакции ему давно была обещана командировка. Среди внештатных сотрудников он шел под первым номером. Был у редакции и дальний прицел — когда Крымов получит диплом экономиста, забрать его к себе: экономические знания плюс неплохая журналистская хватка, острое перо. И просьбу Сергея послать его недели на две на какую-нибудь большую стройку решили уважить. Крымова только спросили: «А как с дипломом? Не завалишь?» Он усмехнулся: «Наш пострел везде поспел…» Оставалось уточнить — куда?
Михееву известно, что Сергей неожиданно отказался от двух предложенных ему на выбор, весьма приятных адресов — Рига и Ереван. Он настойчиво добивался поездки в Сибирь, в глухомань, в тайгу, где поднялся первый корпус нефтехимического комбината, к которому ныне тянут нефтепровод.
Бутов и Михеев озадачены: что побудило Сергея Крымова, парня, любившего беспечную жизнь, отказаться от командировки в Ригу и Ереван, метнуться туда, в комариные края? Чем привлек его комбинат, продукцию которого с нетерпением ждут не только хлеборобы и текстильщики, но и люди из так называемых почтовых ящиков. Нет ли тут тех подводных течений, что дают основание проявить особую настороженность? Бутов так и нацеливал Михеева:
— Вам, Никанор Михайлович, надлежит разобраться — нет ли здесь побочных наслоений на наш главный вопрос касательно той странной телеграммы?.. Нам небезынтересно знать, почему молодой человек, предложив любимой девушке «ховать игрушки», сам рванулся туда, где будут делать кое-что причастное к «игрушкам» весьма солидного калибра… И рванулся именно тогда, когда к отцу его Ирины заявился этот самый господин Егенс…
Есть еще одно обстоятельство, насторожившее чекистов. Установив наконец, какая редакция и на какую стройку отправила студента Крымова, они также узнали, что по дороге на комбинат он должен остановиться в одном из сибирских институтов, причастных к рождению гиганта нефтехимии. В течение нескольких дней запрашивали институт о Крымове: «Нет, не был, не знаем такого». Связались с дирекцией, парткомом стройки: «Нет, не приезжал к нам московский журналист Крымов». Тогда решили проследить по спискам пассажиров Аэрофлота. Вроде бы он, Крымов, должен быть на стройке. Аэрофлотовские документы свидетельствуют: пассажир С. Крымов прилетел в областной центр и в тот же день на самолете местной авиации прибыл в райцентр.
— Вам, Никанор Михайлович, во всем этом разобраться следует. Тщательнейшим образом…
…Никанор Михайлович откинулся в авиационном кресле и, смежив веки, вспоминал последние наставления Бутова. Мысли его зацепились за Строкова. Вероятно, по ассоциации вспомнил Костю. Три дня и три ночи провозился он с этим Строковым. И все-таки напал на след.
Константин Викин… Закадычный друг по институту. За двумя сестрами ухаживали, на двух сестрах и женились. Обоих их, Никанора и Костю, в один и тот же день рекомендовали на работу в КГБ. Викина, знавшего четыре языка и особенно хорошо немецкий, сразу же определили в группу, занимавшуюся поисками военных преступников.
Теперь Константина Яковлевича Викина одни называли ходячей энциклопедией, другие — фон Викинштерном, в шутку утверждая, что сам он из древнего рода немецких баронов. И не только потому, что Костя в совершенстве владел немецким языком и всеми его диалектами — он отлично разбирался в тонкостях грамматического строя, произношения, лексики. Викин прекрасно знал историю Германии, ее литературу, искусство, нравы, обычаи, а что касается более близкой ему сферы — родословные, связи, место жительства, служебная карьера военных и политических деятелей гитлеровского рейха, продолжение их биографии в наши дни, — тут уж он был просто академиком. Викин со своими помощниками умудрялся находить улики, вещественные доказательства, свидетелей преступлений там, где, казалось, время стерло все следы.
Надо было обладать недюжинной волей, блестящей памятью и хорошо организованным справочным материалом, чтобы, ухватившись за тоненькую ниточку-паутинку, напасть на след через двадцать — двадцать пять лет со дня свершения преступлений. Приходилось исследовать огромное количество документов, разыскивать свидетелей, изучать дома, улицы, площади, поля, леса, где свершались кровавые злодеяния, рыться в архивах, сличать, сверять, проводить замысловатые экспертизы, следственные эксперименты, а иногда и эксгумацию останков жертв фашистской оккупации. И Константин Викин терпеливо, методично, не опуская рук после целой череды неудач, шел от рубежа к рубежу.
К нему-то и обратился Бутов за помощью. Были в заявлении доктора Рубина строки, натолкнувшие полковника на мысль заняться проверкой «исповеди» Захара Романовича в несколько ином плане: не остался ли в живых тот самый партизан, на допросе которого Рубин, по его словам, только присутствовал? Выть может, Рубин чего-то не договаривает? Если уж офицер абвера захотел испытать его, то возможно, Что он не ограничился столь гуманной мерой — русский доктор стоит в стороне и наблюдает, как истязают русского партизана.
В архивах партизанских отрядов, действовавших в районе, где орудовала особая группа обер-лейтенанта Брайткопфа, была найдена записка:
«Берегитесь, доктор Захар — предатель».
Кто этот Захар? Рубин — или случайное совпадение имен? Или это кличка? Что знают тамошние партизаны о судьбе командира отряда, попавшего в фашистский застенок? А может, и Захар им знаком?
…Исходные данные были более чем скромными: место, время действия, фамилия нескольких немецких офицеров, названных Захаром Романовичем. И тем не менее Викин обещал Бутову кое-где и кое-что разыскать.
— Много ли потребуется времени?
— Затрудняюсь, товарищ Бутов, назвать точный срок… Бывает, что и целый год ищем, а бывает… Розыском улик против тех, кто в лагере «Дора» орудовал, занимались несколько месяцев. По пятам одного из бывших узников всю Сибирь исколесили.
Бутов нахмурился. Его не очень устраивали такие темпы.
— Вы не расстраивайтесь. Мне кажется, что ваш вариант попроще. Посмотрим наши картотеки, попытаемся отыскать…
Сколько картотек, архивных документов переворошили люди Викина, сколько разных запросов сделали, как его сотрудник вел поиск в том районе, где орудовал упомянутый Рубиным господин Брайткопф, — все это осталось «за кадром». А в «кадре» — лаконичная справка, представленная через три дня: в районе, интересующем Бутова, фашистами был схвачен командир партизанского отряда Строков Сергей Николаевич, 1908 года рождения, бывший секретарь райкома партии.
В июле 1941 года ушел по заданию обкома партии в подполье. Есть основание полагать, что он жив. Партизан Иван Шутов, участвовавший в налете на автомашину, в которой Строкова, едва живого после допроса, везли в лагерь, здравствует поныне. Бутов имеет возможность с ним побеседовать. Автор записки, подававшей тревожный сигнал: «Берегитесь, доктор Захар — предатель», видимо, тот же Строков. Предположительно. Слово это Викиным подчеркнуто дважды. В архиве сохранились документы, написанные Строковым собственноручно. Почерковедческая экспертиза установила, что несколько букв записки и этих документов — идентичны. Возможно, что совпадение случайное, но может быть, Строков — кто знает — писал записку, стараясь изменить почерк…
К Ивану Шутову полетел Михеев. Шутов, теперь уже глубокий старик, сохранил прекрасную память. И со всеми подробностями нарисовал картину смелого налета партизан на тюремную автомашину. В небольшой деревянный мостик через речку вбили остриями кверху гвозди. А для полной гарантии доски посыпали битым стеклом. Расчет оказался точным: машина на мосту застряла. Место это было сравнительно глухое. Вся операция заняла три минуты. Без единого выстрела — в ход пошли ножи. Окровавленного, до полусмерти избитого Строкова партизаны доставили в свой лагерь. Только на вторые сутки он открыл глаза.
Сергей Строков находился в партизанском отряде, пока не настал радостный день встречи с наступающими частями Советской Армии. Как потом сложилась его судьба, Иван Шутов не знает. Только помнит, как в мае сорок восьмого Строков приезжал сюда, в разоренные войной партизанские села. Это было в День Победы. И на митинге выступал…
После митинга бывшие партизаны собрались в своем узком кругу. Во дворе у Шутова. Минутой скорбного молчания помянули павших, а потом пили за здоровье тех, кто до Победы дожил. И жены их за тем столом сидели. Радостные, счастливые. А Строков смотрел на них и все хмурился.
— Не понял я спервоначалу, чего он куксится. Все не по себе ему. А потом ясно стало. Муторно на душе у человека… Он мне сам про те горести свои поведал. Когда кончилась война, встретил Строков товарища из того же района, где секретарем райкома был. Тоже жинку свою на восток отправлял. В первые же дни войны. Так вот… Эшелон тот разбомбили. И будто среди погибших была жена Строкова. Так оно или нет, товарищ точно не знал, но рассказывали, будто видели ее труп… И все же Сергей Николаевич надежду не потерял. Вдруг жива! Три года искал ее… Запросы посылал. Не нашел. Родных у нее, считай, нету. Отец умер, когда дочери пятнадцать лет исполнилось. А мать не родная. Строков и фамилию-то ее запамятовал. Чужие люди. Родную сестру ее искал. Знал — есть такая. Но опять же фамилия у ней по мужу, а какая — неведомо. Так и не нашел жинкиных следов. Рассказывал и чуть не плакал… «Видать, Семеныч, она от бомбы фашистской погибла. Да ведь не одна… Ребенка ждали… Мы с ней, Семеныч, только год вместе прожили. Планы какие строили!»