Но письма — это так, между прочим. Главное — торжественно врученный ему пояс, который Николас не должен снимать, пока не встретится с тем, кому он предназначен. От туриста не скрыли: операция опасная, но осуществить ее надо во что бы то ни стало.
— Я точно не знал, что в этом поясе, — показывал на следствии Николас. — Но судя по тем мерам предосторожности, что были предприняты, в нем находилось что-то очень нужное советским подпольщикам. Мне дали телефон, по которому я должен буду позвонить на работу человеку по фамилии Гуреев, условиться с ним о встрече и передать пояс. Я так и сделал.
Когда турист прибыл в Москву, Гуреев уже был арестован. Сотрудник научно-исследовательского института, он возглавлял группу лиц, занимавшихся печатаньем и распространением антисоветских листовок. Группа эта была организационно оформлена и называлась «Свободная Россия». Ее руководитель, Гуреев, решил, что надо как-то дать знать о существовании этой подпольной организации деятелям НТС на Западе — будь то Лондон, Париж или Мюнхен. Но как, через кого? Подсказали соратники: разглагольствуя о «свободе личности», они не брезговали фарцовкой и по вечерам шныряли у подъездов отелей, где жили иностранцы. Им удалось затащить на квартиру Гуреева француза и американца. «Туристы» обещали попытаться связать руководителя «Свободной России» с его единомышленниками на Западе.
Из двух посланий Гуреева на Запад одно, видимо, попало в верные руки. Через некоторое время к нему заявился турист-иностранец и сказал, что на Казанском вокзале в камере хранения для него оставлена посылка. Сообщив соответствующий шифр, иностранец исчез, не пожелав отрекомендоваться. То ли насмерть перепуганный Гуреев не решился сразу же идти за посылкой, то ли иностранец поскупился и оплатил хранение лишь в течение двух суток, но так или иначе операция эта сорвалась. Когда Гуреев приехал на вокзал, его шифр был уже недействителен: срок прошел, и посылку передали администрации камеры хранения. А тем временем тучи над подпольной организацией стали сгущаться. Молодые советские люди, которых Гуреев пытался привлечь к своей антисоветской деятельности, сообщили об этом в КГБ. Гуреева и его сообщников арестовали. Он во всем признался и рассказал о посылке. Его привели на Казанский вокзал, и он указал ту самую камеру, из которой изъяли «сувенир». В посылке оказались антисоветские листовки и письмо, подписанное неким Соловьевым. Вслед за всякими программными декларациями и сообщением о том, что письмо Гуреева он получил, идут практические инструкции, касающиеся связи по почте, курьером, по радио. Тут и часы работы рации и радиоволны, и позывной Гуреева, и шифр, и условные адреса, фамилии, и сформулированная по пунктам программа деятельности подпольщиков вообще и на ближайшее время в частности.
«Постарайтесь проникнуть в студенческую среду… Если не сможете, то в круг молодежи — будь то студенты, литераторы, рабочие… Издавайте подпольные печатные органы с указанием имени издающей группы… Для начала мы сделали для вас первый номер. Газета составлена так, что она в течение долгого времени не устареет».
И тут же — рекомендации: какие требования следует выставлять в подпольной газете… И просьба: послать образец подпольной газеты по пяти адресам — в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске.
Письмо имело не очень-то щедрое «приложение» — пятьсот рублей на покупку пишущей машинки и прочие расходы.
Когда чекисты прочитали письмо господина Соловьева, им стало ясно: в ближайшее время Гурееву следует ждать гонца с Запада. Были все основания полагать, что Соловьев и его хозяева еще не знают об аресте Гуреева.
Курьер не заставил себя долго ждать. Прибыв в Москву, Николас на следующий же день позвонил Гурееву в институт. Ему ответили: «Гуреева сейчас нет, он будет в пять вечера». Ровно в пять вечера Николас снова позвонил.
— Я прошу Гуреева.
— Гуреев слушает.
Они договорились о встрече в метро «Сокольники». Что было дальше, представить нетрудно. Николаса радушно приветствовал… оперативный сотрудник КГБ.
— Здравствуйте. Чем могу служить?
— Я приехал из Парижа. У меня для вас пояс, в котором кое-какие материалы и три тысячи рублей. Я сейчас…
Ему не дали снять пояс. Брокс-Соколова арестовали. Пояс сняли в присутствии понятых. В нем было запрятано примерно то же, что и в посылке Гурееву. Деятели НТС решили, видимо, на всякий случай продублировать…
Егенс устал, охмелел и, склонив голову набок, кажется, слегка задремал. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим посапыванием гостя. Прошло не более двух-трех минут, и Егенс встрепенулся. Гость попросил чашку кофе, быстро проглотил ее и все в той же тональности — само дружелюбие — продолжал:
— Итак, чем порадуешь шефа, старик? Слушаю тебя…
Чем он порадует шефа? Увы, нечем. Все, что за год сделано его людьми, Сабиром и Керимом, конечно, не заслуживает внимания штаб-квартиры. Правда, судьбе было угодно привести в его магазин русского туриста, которого он сейчас постарается представить в наилучшем виде. Но о нем Нандор скажет чуть позже, его он припас для десерта. А пока вот, извольте, господин Егенс. И, подобострастно склонившись над креслом гостя, он протянул ему зеленую папку в прозрачном целлулоиде.
— Я подготовил для вас письменный отчет. И буду рад, если вы найдете время, чтобы познакомиться с ним. Здесь — отчет о нашей деятельности за год. Не нам судить о ней. Как говорили римляне, тут не многое, но много… Однако я хотел бы обратить ваше внимание, господин Егенс, на одно важное обстоятельство: в отчет не вошла последняя наша операция, и, на мой взгляд, весьма серьезная. Доклад о ней мы отправили сегодня на ваше имя. К докладу приложено несколько фотографий и кинопленка. Все это вы посмотрите позже. И тем не менее я считаю необходимым сейчас изложить суть дела.
И Нандор рассказал об операции с участием русского туриста.
— В посланном вам докладе есть фамилия, имя, отчество и необходимые установочные данные. Я имею основание полагать, что мы его крепко прихватили. В кармане у него оказалось еще двадцать рублей, и мы объявили, что турист обвиняется в контрабандном провозе валюты, спекуляции валютой, в нарушении таможенных законов «страны пребывания». Он вначале даже не понял нашей терминологии. Но мы ему популярно объяснили, что это значит и что за это полагается по нашему закону. Когда было заявлено, что мы его не отпустим, что он должен предстать перед блюстителями закона, турист побледнел, затрясся, хотел что-то сказать, но так и не смог вымолвить ни слова — перепугался насмерть. Нам не стоило большого труда заставить его подписать соответствующий протокол. Однако на главном направлении мы еще не добились успеха — русский решительно уклонился от разговора о сотрудничестве с нами. Правда, у нас было мало времени для работы с ним — вы не хуже меня знаете капитанов советских морских судов, какие они закатывают скандалы, если их пассажира задержат на часок-другой. Нам это чертовски осложняет жизнь. Мы вынуждены были отпустить русского, не успев всерьез поговорить с ним. Но где вы видели вербовку с первого захода?
Егенс ничего не ответил. У него своя точка зрения на этот счет. Но он не счел нужным излагать ее.
— Продолжай. Это все очень интересно.
— Мы вынуждены были доставить туриста в район порта на своем автомобиле, иначе отход судна задержался бы надолго, и тут скандал неминуем. У нас на руках не осталось ничего, кроме подписанного русским протокола плюс соответствующие фото- и кинодокументы. Но есть наблюдения, так сказать, психологического порядка. Я почти уверен, что турист никому не расскажет о своих приключениях на базаре. Я смею заглянуть дальше. В соответствующей обстановке составленный нами протокол, фото- и кинодокументы да еще запись диктофона могут оказаться весьма эффективными. Турист не оставил впечатления стойкого человека.
И Нандор впервые за весь вечер позволил себе хихикнуть. К нему возвращалась обычная уверенность, и он уже не столь подобострастно продолжал свой монолог.
— Я попросил бы вас, господин Егенс, поручить вашим людям тщательно проверить русского туриста по картотеке централизованного учета. Я понимаю, что это бредовая идея, шансы на успех ничтожны, но вдруг… Жизнь полна неожиданностей.
— Мы обязательно проверим.
Нандор подлил гостю коньяка. Егенс поморщился, но выпил. Потом посмотрел на часы. Было уже далеко за полночь.
— Пора… Я, кажется, несколько отяжелел, Нандор. Проклятый закон природы — годы идут…
Нандор поднял брови, вздохнул:
— Неправда, господин Егенс. На Востоке мудрые люди утверждают, что время вечно, оно не уходит. Это мы с вами уходим…
Егенс ухмыльнулся.
— Пусть будет так. А пока живем — надеемся, действуем. Каждый в меру своих сил…
— У меня их пока достаточно, — с вызовом сказал Нандор. — Вы не согласны?
Егенс уклонился от прямого ответа, на мгновение задумался, а потом решительно объявил:
— Шеф недоволен твоей поездкой в Карлсбад. Он считает, что в главном ты не добился успеха. Тебе не удалось установить нужных контактов с отдыхающими на курорте русскими. Шеф ожидал более глубокого анализа обстановки. Скоро грянет буря. Шеф должен знать, что думают по этому поводу русские.
Нандор помрачнел, сжал тонкие губы: «Ох, уж этот Карлсбад!»
«Красива, болтлива. Преподавательница музыки из Одессы. Рассказала несколько пикантных политических анекдотов. Падка на сувениры. В первый же день приезда ринулась в магазины. Много рассказывала об Одессе, о своих знакомых в высших сферах города».
На следующей странице был дан список этих знакомых.
И снова запись об Оксане, теперь уже с некоторыми комментариями. Он сопровождал одесситку в ее очередном путешествии по магазинам, прислушивался к ее беседам с продавцами.
Но одна Оксана — это не так уж много. И в кино Нандор вновь пытается установить контакты, вовлечь русских в разговор. В ход пущен давно задуманный прием — он приберег его, как самый сильный козырь. Австриец вскользь заметил, что в этом зале проходила конференция руководителей социалистических стран:
— О, это было очень знаменательно… Вершители судеб мира…
И вскользь заметил, что было бы интересно узнать, где находится та мебель, которой пользовались главы делегаций. Нандор уже приготовился сделать следующий ход, как одна из дам, взметнув брови, не без иронии заметила:
— По моим сведениям, эту мебель разобрали, распилили и по кусочкам увезли в качестве сувениров туристы из Австрии…
Нандор смутился, пробормотал что-то о голосах истории, и тут же в зале погас свет. В общем, широкие контакты с русскими у него никак не устанавливались, а шел уже десятый день его пребывания в Карлсбаде. Он утешал себя удачей с Оксаной и тем, что ему удалось перемолвиться кое с кем из местных литераторов, рекомендованных мюнхенским деятелем. И не без пользы для дела, которому он служит. Прогнозы шефа о надвигающейся буре недалеки от истины. Но это известно штаб-квартире и без Нандора. А вот что думают по этому поводу люди из Советского Союза? Они гуляют, отдыхают, читают, смотрят кинофильмы, играют в шахматы, преферанс и почему-то не склонны поддерживать разговор с Нандором, когда он вдруг начинает разглагольствовать, о последних статьях в «Руде право». Да, ему, кажется, не повезло — странные попались курортники. Разве только вот эта красавица из Одессы. Да и она — может это ему показалось — уже второй день избегает его общества. Единственным верным собеседником Нандора оставался князь из Сенегала. Он все время жаловался на кухню и умолял помочь ему объясниться с администратором ресторана. Нандор похлопал князя по плечу и сказал:
— Дорогой князь! К чему объясняться. Вы находитесь в социалистической стране. Вот вам все объяснение. Желаю, месье, спокойной ночи и приятных сновидений…
Нандор раскланялся и удалился. В номере его ждала телеграмма. Он прочел и поморщился. Шеф предлагал ему вернуться домой. Тогда Нандор терялся в догадках — почему? Теперь он знает почему. Знает и ждет горьких пилюль. Но Егенс спешит успокоить «старого друга».
— Не расстраивайся, старик… Шеф уже отошел. Сейчас, кажется, опять подумывает — не отправить ли тебя снова в Чехословакию? Штаб-квартира прогнозирует быстрое развитие обнадеживающих событий. По нашим прогнозам, ожидаются серьезные социальные катаклизмы, в ходе которых Восточный коммунистический блок даст глубокие трещины. И, возможно, ты окажешься в кратере вулкана. Тогда уж не зевай!
Егенс долго разглагольствовал о «кратере вулкана», потом повел разговор о скачках, футболе, и теперь уже, кажется, можно было расходиться. Но Егенс явно не спешил.
— Старик. — Гость произнес это тихо и проникновенно. — У меня тут небольшая партия героина. Я попросил бы… — И протянул полированную шкатулку.
Нандор понял: можно не тревожиться — доклад инспектора будет максимально «объективным».
— Сочту за честь, господин Егенс. Мы же друзья… Отличнейшим образом реализуем. Восток без героина — не Восток…
И полированная шкатулка перекочевала в стальное чрево несгораемого шкафа, закамуфлированного под стенную панель. На следующее утро Егенс осматривал хозяйство Нандора. Делал он это без всякого интереса — больше для протокола. А вечером гость улетел. Когда самолет, оторвавшись от бетонной дорожки, взмыл к звездам, Нандор облегченно вздохнул. «Кажется, пронесло! Благодарю тебя, аллах, что есть на свете… героин!»